Содержание

Французская революция уже в своем начале несет драматургию истории как процесса революционного преобразования мира коллективными усилиями политических партий и народных масс, а не только идею быстрой смены политических и социальных декораций. Тем более это справедливо для последующих за ее романтическим началом фаз революции, поднявших к действию, активизировавших самые глубокие слои социальной структуры и человеческой природы. Революция проявила, сделала зримыми ранее сокрытые процессы социальной и экономической истории, ментальной и интеллектуальной истории, словно бы сам народ, как великий историк, решил не в книге мысли, а в книге жизни написать современную историю и дать образец для историков.

Если опыт Французской революции в отношении к человеку мыслящему, к его этической, нравственной и интеллектуальной автономии, сделал всего лишь некоторые поправки на животность человеческой природы, правда, поправки не скептические, в духе первой половины XVIII века ("все может быть и все может статься"), то в деле создания "человека политического" и его институтов он одновременно помог по новому осознать ценность традиционных институтов власти и религии, но при безусловном выборе в пользу новых институтов публичного, демократизированного и либерализированного общества, а экономическая свобода и институты "человека экономического" стали в самый центр европейской культуры. Научное же сознание, основанное на каузальной парадигме, получило высокий статус во всем комплексе наук, не только о природе, но и о духе.

Опыт Просвещения, затем опыт Революции и революционных, а затем наполеоновских, войн был осмыслен в рамках новой рационалистической парадигмы, имеющей ядро в своем этическом центре, в идеале человека, "который делает все как надо" и одновременно несет сам себя как самую великую ценность, выше которой только "сомнительные" или "мнимые" сферы божественного. В этом достижении этического идеала - цель истории, как ее видели люди новой эпохи и которая приобрела дополнительно силу и авторитет в трагедии Революции и войн. "Человек экономический", в свою очередь, утверждается, но не в качестве цели, а исходного состояния общественного бытия в пределах "эгоизма предопределения", становящегося "разумным эгоизмом", естественно ограниченным законами конкуренции, но, по мере секуляризации, востребующим и искусственные, волевые ограничения с помощью этически ориентированных учений консервативного, либерального, социалистического и коммунистического толка.

Идеология эпохи Просвещения основывается на двух автономных, но взаимосвязанных блоках, поддерживающих друг друга и одновременно противостоящих один другому. В первом блоке мы видим исходную экономическую свободу, атомизирующую общество, но одновременно и активизирующую его атомы - индивидов, в противостоянии с реакциями на экономическое отчуждение со стороны новых и старых социальных доктрин. Во втором блоке мы наблюдаем действие целевой функции, а именно "человека этического", стремящегося к царству божию на земле, культивирующего знание как свою высшую ценность и стремящегося сформировать из реальных людей "человека политического", который осуществит свою реальную свободу в рамках демократических процедур, а для избранных представителей человеческого рода создаст условия для максимизации свободы в творческой деятельности: науке, искусстве, философии, истории, да и в теологии тоже.

Таким образом, просвещенческая парадигма основана на двух видах свободы: исходной, непровозглашенной, базовой, эгоистичной - экономической и целевой, взращенной в идее - этической. Но обе они предполагают сформировавшегося к середине XVIII столетия "человека рационального" как некоего искусственного психо-семиотического пространства, структурированного на основе разумности, - холодноватого набора собранных в понятия и распределенных по категориям рассудочных и интуитивных содержаний, возвышающихся над хаосом иррациональной (с его точки зрения) душевной целостности и имеющих центром своим некую волевую точку трансцендентального Я или Cogito, иррационально связанного с бесконечностями Бога, бытия, реальности, самости.

До этого, то есть до формирования устойчивого психо-семиотического комплекса "человека рационального" с его "человеком этическим" и "человеком экономическим", но в процессе его формирования в конце XVII - первой половине XVIII веков можно было наблюдать усиливающийся хаос противостоящих друг другу душевных и социальных сил: взвесь корпоративных отношений, крупных остатков системы феодализма и начатков экономических свобод, отдельно рыночных и отдельно капиталистических; взвесь деистских компромиссов с новыми позитивистскими, материалистическими и атеистическими воззрениями, бродящих в котле скепсиса; взвесь обесценившихся принципов священной власти, традиции и привычки с идеями естественного права народов и граждан, и т.д. и т.п.

Поскольку эпоха Просвещения стала третьей эпохой эры Нового времени (периода 1493-2005 гг.), то, видимо, это была высшая эпоха среди всех четырех эпох, составляющих Новое время и высота ее - это реализованность общей целевой функции эры, каковой я представляю рождение, развитие и властвование "человека рационального", ставшего новой формой духа, возвышающейся над хаосом душевной жизни общества и человека.

"Человек этический" не создан эпохой Просвещения, но получил в этой эпохе максимально полное развитие и максимальную власть над историей, обществом и душевной жизнью. Он приобрел характер законченной системы "человека рационального", не только осознающего свою особость, исключительность, цельность и ответственность, но и обретшего телесное воплощение в моделях "человека экономического" и "человека политического". Он приобрел власть "человека экономического", способного изменить условия своего существования, и "человека политического", способного управлять своим существованием и развитием, согласовывать цели и интересы, творить все более усложняющийся политический и социальный механизм, создавать его снизу, "от прав", а не сверху, "от священного".

Эпоха Возрождения (1493-1621 гг.) была временем рождения и становления, а эпоха Барокко (1621-1749 гг.) была временем борений, первого опыта и становления (но не власти!) "человека рационального" и "человека экономического". Эпоха Просвещения надстроила между ними еще и "человека политического" и создала новую культуру как адекватную среду для воплощения всех потенций "человека рационального". Эпоха Модернизма (1877-2005 гг.) является эпохой кризиса "человека рационального" и его культуры, окостеневшей в цивилизационные жесткие (уже не психо-семиотические, а семиотико-психические) структуры, но и временем пробуждения душевной жизни, душевного хаоса и активизации бессознательного. Пробуждение душевной жизни, столь активной и гениальной в эпоху Возрождения; упрямой и дисгармоничной, но энергетически мощной в эпоху Барокко; рационализированной и созидательной, но уже ослабевшей, зарегламентированной в эпоху Просвещения; вновь открыло душевную жизнь - мстящую, "партизанствующую", но и открывающую новые глубины бытия и реальности в эпоху Модернизма. Познание новых глубин - один из основных процессов нашей эпохи, которая подходит к своему завершению, своему пределу.

Чем же отличаются идеологические блоки "человека политического" и "человека экономического"?

Их принципиальное отличие в том, что реальные живые люди воспринимают модели "человека политического" (и "человека этического") как недостижимый идеал и как совокупное тело, состоящее из очень многих людей, объединенных общностью этических и политических идеалов. Это совокупное тело является организмом, у которого есть свои органы, ценностный центр, политические цели или стратегия. Реальный живой человек, в идеале воспринимая весь организм, в своей практической деятельности подчинен какому-то одному органу (какой-то одной функции) этого организма. То есть "человек этический" и "человек политический" представляют собой очень сложные семиотические модели и психологические общности органического типа. К отдельному человеку эти модели относятся как общее к частному.

Напротив, "человек экономический" представляет собой примитивизацию, редукцию обычного, реального человека, можно сказать, представляет собой его карикатуру или упрощенную механическую модель. "Разумный эгоист", "потребитель", "производитель", "капиталист", "рабочий", хоть и расширяют исходное механическое смысловое поле с помощью коннотаций, но в сущности и в жизни сводятся лишь к отдельным сторонам личности живого, конкретного человека. Заставляя людей объединяться в экономические общности и функционировать в экономических структурах, они создают системы механического типа, не имеющие собственных целей, а редуцирующих цели составляющих эти системы людей. Но так как люди здесь являются "эгоистами", точнее, "атомами" с четко фиксированными свойствами, то цели механической общности сводятся к "механическим принципам" выживания, равновесия и экспансии или к реакции на окружающую среду.

Реальному человеку тесно в деревянном теле "человека экономического", но каждый раз, когда люди сходятся для решения экономических задач, этот "человек" берет власть в свои руки, возникает слово тень человеческих отношений и наливается плотью привычек. "Человек экономический" в своем полном воплощении это не идея, не идеал, а привычка, комплекс привычек, большая часть которых живым человеком не осознается и потому вне экономической деятельности эти привычки обычно не мешают человеку быть больше, чем его экономическая модель. Но часто бывает так, что экономическая модель становится второй и даже первой натурой (юнговой "персоной") и стягивает на себя всю личность. В результате мы видим людей патологической жадности, скупости или поразительной интеллектуальной узости - человека как придатка машины или продолжения письменного стола.