Содержание

“Слышах прящихся, не единого, ни

дву, но многих глаголющих, что есть

Софей Премудрость Божия?”

                    Зиновий Оттенский

Софиология - один из сложнейших разделов христианского богословия. Особую остроту ей на Руси придал ХХ век, когда вновь встал вопрос о самобытности и независимости существования София, как отдельного явления надмирной жизни. Учение о Софии, как посреднике между Богом и миром, известное со времен гностика Валентина,  было развито и расцвечено Владимиром Соловьевым, о. Павлом Флоренским, о. Сергием Булгаковым. Разгоревшаяся полемика, тем не менее, значительно сузила круг софиологических изысканий, потому что прежде вопрос ставился гораздо шире и касался не только проблемы самосущия Софии, но и возможного приложения этого понятия к другим явлениям Высшего Бытия: Богу-Троице, Христу, Богоматери, Церкви, Святой Софье, душе христианской. На Руси софиологическая проблема начала волновать умы уже в XYI веке. Ответ иконописного подлинника, что “Церковь Божия, София, Пречистая Дева Богородица, то есть, девственная душа, и неизглаголанного девства чистота, смиренной мудрости истина, имеет над главой Христа. Толк: Премудрость бо Сын и Слово”, очевидно, не мог быть принят строгим, требующим терминологической точности богословским мышлением.

Многозначность слова “премудрость” обнаруживается еще в Писании, где апостол Павел употребляет его для обозначения Христа (1Кор.1,24), одного из свойств Божества (1Кор.1,21), риторской “премудрости слова” (1Кор, 1,17). Пророк Исайя пользуется именем “Премудрость” для наречения одного из служебных духов (Ис.11,2), а деятели времен исихастских споров - для обозначения одной из божественных энергий. Со временем проблема приложения имени София все более усложнялась. Прибавилось разнообразие мнений святоотеческой и богословской литературы, гимнографии, церковной археологии, что сделало почти невозможным однозначное ее истолкование.

Издавна человек был убежден, что Премудрость - полнота знания о Боге и мире, ведение прошлого, настоящего и будущего - исключительная привилегия Божества. И когда апостол Павел говорил, что “мудрость мира сего есть безумие пред Богом” (1Кор.3,19), то тем самым выражал общую для древности точку зрения на скудность и извращенность человеческого знания. Даже эллины, кичившиеся своей культурой, обилием и разнообразием интеллектуальных богатств, предпочитали называть их создателей “любителями мудрости” (философами) и придавали слову “мудрец” (софист) подчеркнуто скептико-иронический смысл.

Вместе с тем, религиозному сознанию старины было чуждо аристотелевское представление о Божестве, как Существе, коснеющем в своей интеллектуальной исключительности, мыслящим лишь одного себя. Красота, стройность и организованность мира укрепляла веру в участие Премудрости Божией при творении и промышлении о мире, а взлеты человеческой мысли и пророческие прозрения свидетельствовали, что и созданный по образу и подобию Божию человек так же несет в себе искру истинного знания. Дионисий Ареопагит писал:”...воспевая подобным образом в ее запредельности невыразимую, неуразумеваемую и безумную Премудрость, скажем, что она является причиной всякого ума и разума, всякой мудрости и постижения. Ей (принадлежит) всякий совет, от Нее  (возникает) всякое знание и разумение”. Из сказанного не следует, что только чистое умозрение - плод человеческого восприятия божественной Премудрости. Дары Ее разнообразны и, наряду с интеллектуальной деятельностью, включают также практическое творчество - и прежде всего в религиозной сфере. Примеры исполненного Духом Божиим, мудростью, разумением и ведением (Исх.31,3) Веселеила - создателя скинии и наделенного мудростью выше всех сынов Востока (3Цар.4,30) царя Соломона, строителя иерусалимского храма, говорят о причастности Софии к живой практической религиозной деятельности.

Традиция Веселиила и Соломона, традиция осмысления религиозного творчества, как проявления исключительного дара духовной мудрости, была живо воспринята христианством и воплотилась в уникальное по своей интеллектуальной насыщенности искусство. София, как первоисточник творческого вдохновения, видимо, изначала  ощущалась церковными мастерами. Неслучайно, уже один из первых храмов, перестроенных для нужд христианского культа при Константине Великом, был освящен во имя Святой Софии. Событие это свидетельствовало о продолжении христианством еще одной ветхозаветной традиции - строить во имя и для имени Первого из творцов, “храм имени Моему” (2Пар.6,8), “дом, в котором пребывало бы имя Мое” (3Цар.8,16). Вместе с тем, для христианского мастера, сознающего полноту и превосходство христианского откровения, творить значило не просто копировать ветхозаветные образцы, но создавать более совершенные и возвышенные произведения. Эту мысль с предельной ясностью выразил продолжатель дела Константина император Юстиниан, воскликнувший по окончании строительства храма Великой Софии: ”Одолех тя, Соломоне”.

Время не сохранило для нас первый, построенный при Константине Великом храм Софии. Он несколько раз горел, последний, особенно жестокий пожар случился в 532 году. Сознавая необходимость восстановления собора, император Юстиниан отказался от мысли об обычной реставрации, а решил возвести на том же месте новое, невиданное дотоле по красоте и размерам здание. В 537 году храм был отстроен и освящен. Оригинальность и выразительность архитектурных решений, грандиозность, красота и богатство Великой Софии издавна и до сего времени оставляет неизгладимое впечатление в душе каждого, кому довелось увидеть этот выдающийся памятник церковного зодчества. Сила его воздействия была столь велика, что очень скоро сложилось особое, популярное в народе сказание об обстоятельствах постройки храма, где не раз упоминалось о причастности к ней небесных сил в качестве помощников и жертвователей.

Освящение храма во имя Святой Софии без дальнейшего разъяснения этого имени дает основание предполагать, что сначала храм посвящался Богу без разделения лиц в Троице. И свидетельство двух авторитетных писателей: историка Прокопия, указавшего, что имя Софии было выбрано как “название, наиболее приличествующее Богу”, и Роберта Кларийского, сказавшего, что “Св.София по-гречески то же, что Св. Троица по-французски,” - казалось бы, подтверждает эту точку зрения. Однако в действительности дело обстояло несколько иначе. Авторитет апостола Павла, назвавшего Иисуса Христа Премудростью Божией (1Кор.1,24), подкрепленный святоотеческим мнением не оставляет сомнений относительно того, во чье имя нарекался храм - во имя Христа, Бога-Слова. Об этом прямо говорится в “Сказании о Св.Софии Царьградской”, где ангел, явившийся сыну одного из строителей, повелевает назвать храм Софией во имя Второго лица Троицы, “оттоле же прият такое наречение (о) церкви (да) имянуется Святая София Слово Божие, нареченное от ангела Господня.” Эту мысль подтверждает и то, что предполагаемым днем освящения собора был день праздника Рождества Христова, а храмовые праздники “Отверзения” и “Обновления храма” приходились на канун рождественского сочельника.

Значение наречения именем Софии одного из первых  христианских храмов при Константине Великом станет особенно понятно, если вспомнить, что именно на это время падает период чрезвычайных усилий церкви по борьбе с гностиками и арианами, пренебрежительно отзывавшимся о месте и значении Премудрости Божией в духовной жизни мира. Гностики считали Софию последним из тридцати женских эонов, нарушившим иерархический строй и породившим другую - низшую Софию (Пруникос), ставшую чем-то вроде падшего ангела, сотворившего мир. Ариане  же пытались использовать слова Писания о Премудрости (Притч.8,22) в качестве подтверждения своего тезиса о тварности Второго лица Троицы. Оскорбительное отношение к миру, как порождению падшей мудрости и к Богу-Сыну, как к служебному духу, не мог разделяться православными и требовал от них деятельного восстановления чести и славы Христа Премудрости Божией. Что и осуществилось, с одной стороны, через исповедание Никейского символа веры, а, с другой стороны, через наречения именем Софии одного из первых христианских храмов.

К сожалению, о наличии иконы Софии в константинопольском храме сохранились лишь отрывочные сведения. Но они уже самим своим фактом свидетельствуют о давности попыток иконного воссоздания Софии. В одном списке “Сказания о Святой Софии Царьградской” говорится, что на месте явления ангела “честна икона великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа утвердисе”. Это сообщение сказания подтверждает Антоний Новгородский в своем “Паломнике”, указывая, что в церкви Великой Софии “начертано бысть на стене образ святыя Софеи”. В некоторых списках “Паломника” говорится и о содержании образа: это - или ангел или три ангела. В последнем случае, вероятно, имеется в виду образ “Ветхозаветной Троицы”. Но такими свидетельствами круг данных о первой иконе Софии и ограничивается.

Недостаток вещественного материала и описаний вынудили церковных археологов в поисках источников иконографии иконы Софии Премудрости Божией стать на путь сличения и исследования других памятников церковного искусства. Однако и здесь особых успехов добиться не удалось. Среди возможных прототипов византийской иконы Софии нередко назывались выдержанные в античных традициях изображения женской фигуры с хартией или книгой в руке, сопровождаемой надписью “софия”. Такой предстает мудрость на миниатюре псалтыри Парижской библиотеки, и в убранстве монреальского собора (надпись:”Sapientia Dei”).Однако все эти изображения, порожденные Византией или под ее влиянием, все-таки трудно отнести непосредственно к образам христианской иконографии Премудрости Божией. Передавать человеческие свойства и состояния с помощью изображений человеческих фигур (чаще женских) с соответствующими атрибутами - характерная особенность античного искусства. Но, как мы знаем, аллегоризм официально был запрещен 82-м правилом Шестого Вселенского Собора, в XYI веке против женоподобной аллегории мудрости выступил в Москве дьяк Висковатый, в XYII веке возмущение по тому же поводу высказал соратник патриарха Иоакима инок Евфимий, в 1722 году Синод официально запретил писать “образ премудрости Божией в лике некия девицы”.

Если считать изображения женских фигур с упоминанием “софии” аллегорией или попытками иконного воссоздания гностических учений, то возражения и запреты их, во всяком случае, можно считать вполне обоснованными. Однако будущее покажет, что образ женщины с надписью, где фигурирует слово “мудрость” не всегда имел именно такой смысл.

Кроме древних изображений женских фигур сомнительной представляется и другая точка зрения на источник иконографии Софии Премудрости Божией, согласно которой им является образ Христа в ангельском виде. Как на миниатюре Супрасальской псалтыри (XIY в.), где есть изображение крылатой фигуры, поддерживающей руками трехкупольный портик и надпись по сторонам “премудрость божия”. Сомнительным данное мнение представляется потому, что для церкви, в памяти которой была свежа горькая история многочисленных ересей, провозглашавших Христа ангелом по естеству, подобные изображения вряд ли могли найти одобрение в православной среде. Во все времена, от гностиков, видевших Христа по Воскресении в виде огромного Ангела Света (“София Иисуса Христа”) и до богомилов, считавших Его архангелом Михаилом, такие образы вправе были рассматриваться как потакание еретическим умонастроениям. Даже в России, не пережившей всех перипетий противогностической борьбы, крылатые, ангелоподобные изображения Божества появились сравнительно поздно (в XYI веке) и немедленно подверглись критике со стороны ревнителей православной старины. В деле дьяка Ивана Висковатого, часто и с неудовольствием упоминались иконы окрыленного распятия и бога в ангельском образе. Вероятно, не без недоумения рассматривали тогда москвичи роспись новых государевых палат, где также был “написан Господь, аки ангел” и было изображение ангела с надписью “премудрость”, хотя в последнем случае, вероятней всего, имелся ввиду служебный дух, упомянутый пророком Исайей.

Перечисленные возможные варианты первоначальных византийских изображений Премудрости (в виде аллегорических фигур или ангела), созданные в христианское время и на территории христианского государства, трудно отнести к собственно христианским произведениям искусства. Они - плод гностическо-языческих веяний, дававших о себе знать в Византии вплоть до последних ее дней. Поэтому подобные образы не могут быть включены в круг православных изображений Софии.

Пожалуй, единственным христианским прототипом впоследствии разросшейся иконографии Премудрости была простая по форме и замыслу икона Спаса-Вседержителя с соответствующей надписью “София”, т.е. похожая на ту, которая воспроизведена на миниатюре Лионской рукописи Психомахия Пруденция, где изображен Христос с книгой в руке и надписью “Sancta Sophia.” Впоследствии такой авторитетный богослов XYII века как инок Евфимий находил подобную композицию наиболее подходящей для выражения идеи Софии:” Приличнее мнится писати Святую Софию рекше: мудрость, воплощенного Христа Бога, яко и пишется муж совершен яко бе.”

В тоже время такая композиция иконы Софии не могла вполне удовлетворить иконописцев, потому что разнилась от обычных икон Спаса-Вседержителя лишь надписью и не выражала всего того круга идей и образов, которые вкладывало христианское богословие в понятие Премудрости Божией. Начался долгий, непрекращающийся многие столетия процесс усложнения композиции иконы. Первое, что сделали иконописцы - это прибавили к изображению Христа образы предстоящих Ему небесных сил. Такая композиционная перестройка позволяла отчасти выделить икону Софии из ряда других христологических икон, придала ей известную самобытность. Это обстоятельство, вероятно, и побудило некоторых церковных археологов именно с такой иконы начать иконографический отсчет изображений Софии Премудрости Божией. В качестве примера они приводили ныне утраченную роспись в александрийских катакомбах, которую археологи застали полуразрушенной с остатками изображений двух ангелов и надписью “София Иисус Христос”. Необходимость воссоздания образов небесных сил на иконе сознавалась не только византийскими, но и русскими иконописцами. Известный нам митрополит Макарий, повелев начертать образ Софии над западными дверьми Новгородского собора, посчитал необходимым прибавить к нему изображения двух архангелов “по странам, на поклонение всем православным крестьяном”. А позднее в московских государевых палатах был написан Христос на херувимах с подписью “Премудрость Ис.Хс.”

Прибавлением образов небесных сил в иконе Софии византийская иконопись не ограничилась. И это понятно. Подобное усложнение отвечало требованиям богословской идеи Премудрости лишь постольку, поскольку выражало необходимость особого почитания Софии. Однако оно почти ничего не говорило о Ее природе.  Изображения чтимых церковью лиц в окружении небесных сил вообще широко было распространено в церковном искусстве: образ Богоматери-Знамение с херувимами, образы мучеников, осеняемых ангелами в момент свершения подвига - говорят о высокой чести и славе их, о большом духовном напряжении момента, но не об их Премудрости. Кроме того, образ Христа вместе с небесными силами традиционно воссоздавался в росписи церковных куполов и барабанов, что также отчасти затрудняло понимание образа Софии в окружении ангелов, потому что в нем эти изображения символизировали не Софию, а ступени иерархии духовного бытия. Изображения небесных сил на иконе не удовлетворяли и русских иконописцев. Когда пришел их черед разрабатывать композицию Премудрости Божией, они перенесли изображения ангелов из центра на периферию иконной плоскости, придав им иное, нежели на византийской иконе, назначение.

Однако произойти подобное перемещение могли лишь после того, как еще в Византии центр иконы подвергся коренной перестройке. Своеобразие ее заключалось в том, что главное место заняло изображение Ангела в царско-архиерейском облачении. Смысл образа вполне ясен - представить Бога-Слово в Его ветхозаветном предзнаменовании, как Ангела Великого Совета. Понять, что речь идет именно о Божестве, а не о служебном духе можно  из практики русских иконописцев, иногда изображавших Его с крестчатым нимбом (как на росписи наружной стены Московского Успенского собора). Само же изображение Христа, огрудное, в “совершенном возрасте”, т.е. в возрасте Его евангельского служения было помещено над изображением Ангела и заключено в круг.  Именно такую композицию обнаружил Н.Кондаков на одной из страниц синайской рукописи Иоанна Климака. Совмещение изображений Ангела и Христа придало иконе совершенно новый смысл и звучание. Оно сделало ее олицетворением вневременного характера Промысла и Домостроительства Божества, символом единства Писания, единства Ветхого и Нового Заветов. Дальнейшего развития композиция Софии Премудрости Божией на византийской почве не получила и, вероятно, именно в таком виде впервые явилась на Русь.

Церковные археологи, наряду с поисками византийских корней иконы Софии, издавна волновал вопрос о времени и обстоятельствах появления ее в России. Время называлось различное. Больше определенности и единомыслия в источниках относительно места первого появления иконы на Руси и происхождения ее. Местом, по общему мнению, является Новгород, а происхождение - византийским: “из Корсуни”, “греческий перевод”, “греческих живописцев”. К сожалению, до нашего времени сама первая икона Софии не дошла и об облике ее и содержании можно лишь гадать.

Вопрос о времени появления на Руси иконы Софии - вопрос непраздный. Дело в том, летописи, археология и анализ композиций сохранившихся памятников так или иначе связывают историю иконы со временем и деятельностью хорошо известного нам митрополита Макария (XYI в.). Однако такая датировка будет справедлива лишь в том случае, если говорить не о греческой иконе Премудрости, а о ее новом русском новгородском продолжении.

В письменных источниках эта икона впервые упоминается в связи с осуществленной под руководством митрополита Макария работой по украшению Новгородской Софии. Он “самую чюдную икону святую Софею выше воздвиг” и велел написать ее вместе с другими образами над западными дверьми храма, где прежде была другая фреска. Сейчас уже, вероятно, невозможно установить, принимал ли сам митрополит участие в разработке композиции новгородской иконы, но то, что он сам был иконописцем и радикальнейшим реформатором церковного искусства, который прилежание имел и “до самых вещей, еже бысть сия вещь, сделати, еже из начала града не бывала, даже бы и та вещь была к дому святей Софии”, допускает такую мысль. Однако каковы бы ни были обстоятельства появления новой иконы, она скоро приобрела значения символа новгородской кафедры и стала традиционным даром новгородских владык русским царям.

В своем классическом виде первая русская икона Софии Премудрости Божией выглядит так:” На новгородской иконе изображена на первом плане человекообразная фигура юношеского возраста, подобная ангелу, с длинными разделенными надвое волосами и с большими крыльями, одетая в царский хитон или саккос, с омофором и бармами поверх саккоса; на голове венец с городами; в правой руке длинный жезл, в левой - свиток. Она восседает на византийской подушке золотого престола. По сторонам фигуры предстоят в наклонном положении, справа - св. Дева с Предвечным младенцем на круглом диске, держимом у груди обеими руками, а слева - Иоанн Предтеча во власянице и хламиде. Над головой центральной фигуры в малом круге поясной образ Спасителя, а выше образа, во всю ширину иконы, радуга, украшенная рядом звезд (обычно ее поддерживают ангелы - А.А.); посреди же ее - престол с книгой”.

Судя по описанию, русские иконописцы, сохранившие в неприкосновенности лишь центр византийской иконы, отнюдь не были творчески незрелыми простыми копиистами греческого извода. Созданная новгородцами икона - явление самобытное. Изобличающее “черты самостоятельного русского творчества и религиозного миросозерцания”, более глубокое и содержательное, нежели византийский образец. В первую очередь, это касается замены в русской иконе образов двух архангелов изображениями Богоматери и Иоанна Предтечи, что сразу позволило установить смысловую связь между композицией Софии и другой широко распространенной в православном искусстве иконой “Деисуса” ( у старообрядцев новгородская икона Софии так и называется “Предста царица одесную тебе”).

Еще более самобытен другой элемент новгородской композиции  Софии - радуга. Символика образа радуги восходит к ветхозаветной традиции, где она служит знамением завета Бога с миром (Быт.9,13), славы Божества (Иез.1,27-28) и святости ( в музее им.Андрея Рублева хранится икона апостола Павла с радужным нимбом). Кроме того, в славянских представлениях радуга издавна олицетворяла подвластные ангелам небесные хранилища воды и “божий престол”, который на иконе воссоздан и в виде радуги, и в виде престола с лежащим на нем Евангелием. Однако, что особенно важно, образ радуги связывает в единую цепь идею ветхозаветного и новозаветного Домостроительства с эсхатологическими чаяниями церкви, переданными в “Откровении Иоанна Богослова” словами “видел я Другого Ангела сильного, сходящего с неба, облеченного облаком; над головой его была радуга, и лице как солнце, и ноги его как столпы огненные, в руке у него книга раскрытая” (От.9,1-2).

Образы Богоматери, Иоанна Предтечи, ангелов, радуги на иконе вместе с тем не самостоятельны, но выступают в качестве дополнения преобладающей в композиции христологической темы. Христианское учение о Втором лице в Троице, по словам протоиерея Соловьева, передается в иконе сразу на четырех смысловых уровнях:” 1) По предвечному своему пребыванию на небеси с Отцом, Он изображен Словом Божиим, им же вся быша. Это Слово на иконе обозначено книгой, лежащей на превыспренном престоле, который благоговейно окружают Ангелы Господни. 2) По неизреченному своему нисхождению на землю и Воплощению от Пречистой Приснодевы Марии, Он изображен в виде младенца, осияеваемого светлыми лучами в утробе нетленной своей Матери. 3) По пребыванию своему на земле с человеками и совершившемуся чрез Его ходатайство искуплению рода человеческого, Он изображен в виде Архиерея великого, прошедшего небеса, распространяющего благословение свое на вселенную. 4) По превознесенному и прославленному своему человечеству, Он изображен на небе, Ему же земля подножием ног Его, сидящим на престоле в виде Ангела”.

Дальнейшим развитием христологической темы в русской иконографии Софии стала другая новгородская икона, называемая “Крестной”. В новгородском соборе Софии она висела на втором левом столпе восточной стороны и композиция ее существенно отличалась от знаменитой храмовой иконы. В центре ее также было помещено изображение Христа, но Христа на кресте - в момент завершения Его искупительной миссии на земле.  Изображено было на иконе и Домостроительство, но не в глаголах пророков и не в тайне Воплощения, как на предыдущей иконе, а в дарах Святого Духа, соборных деяниях и таинствах Церкви.

Прямым продолжением начатой в предыдущей иконе темы соборности и Евхаристии в деле церковного Домостроительства Премудрости служит третий тип новгородских икон Софии, ныне представленной иконой из собора Малого Кириллова монастыря близ Новгорода. Соборность на ней передана не символически в виде столпов, а буквальным изображением соборных заседаний, тогда как таинство Причащения воссоздано через образы Христа, сидящего с чашей в руке и приготовляющих трапезу слуг . В целом композиция знаменует церковное осмысление слов Писания “Премудрость построила себе дом, вытесала семь столпов его, заколола жертву, растворила вино свое и приготовила себе трапезу” (Пртч.9,1-2). Исследовательницей иконы Антоновой В.И. содержание композиции передано в следующих выражениях: ”Семь столпов, на которых утвержден дом премудрости, олицетворены в царственных председателях семи вселенских соборов, происходящих под закомарами одноглавого здания. Божественное вдохновение, владевшее участниками соборов, разъяснено на свитках семи ангелов по числу представленных заседаний. Воплощение Премудрости - “Божией силы и Божией крепости” помещено  в большом тройном круге славы с чинами ангельскими и символами евангелистов, обводящем сидящую с чашей в руке фигуру в белых одеждах. Голова ее окружена семиконечным звездчатым нимбом. Порывистым движением, которому вторит развевающаяся одежда, Премудрость небесная обратилась к своему земному проявлению - заключенному в меньшую славу образу Богоматери, восседающей на престоле с младенцем на коленях.

Как следует из описаний всех трех вариантов новгородской иконы, история ее иконографии динамична и представляет собой постепенное движение иконописцев от передачи самих образов Иисуса Христа Премудрости Божией  в сторону наибольшего раскрытия идеи Его Домостроительства. Эта тенденция особенно заметно проявилась в более поздних по времени двух типах уже не новгородских, а киевских икон Софии, где изображения Христа отошли на второй план, уступив место образам Богоматери или Церкви, в окружении других явлений Домостроительства - ангельских и пророческих чинов.

По описанию протоиерея Лебединцева, первая киевская икона  Софии “изображает св.Деву с воздетыми горе руками и младенцем Иисусом в ее лоне. Св. Дева стоит под 7-столпной сенью или ротондой на серповидной луне, поддерживаемой облаком, под коим большой амвон о7-ступенях...По ступеням того же амвона стоят праотцы и пророки... На 7 столпах ротонды, в кругах под капителью коринфского ордена изображены в венках эмблемы 7 даров Святого Духа с соответствующими надписями из Апокалипсиса. По карнизу сени строгая надпись: ”Премудрость созда себе дом и утверди столбов седмь”. Над сенью или ротондой изображены в лучах: Бог Отец благословляющий, а под ним Святой Дух в виде голубя, в светозарном облаке. По сторонам от Бога-Отца 7 крылатых ангелов, поддерживаемых облаками...”

Хотя Киевский собор Софии древнее новгородского, храмовая икона Премудрости в Киеве появилась позднее, чем в Новгороде. Непосредственным создателем ее называют митрополита Петра Могилу.  Но подобное указание не следует понимать буквально, в иконописи ничто не создавалось на пустом месте, все рождалось путем развития и усложнения уже имеющихся иконописных типов. Не была исключением и киевская икона Софии, чья композиция выросла из более скромной композиции иконы константинопольской патриаршей церкви, изображавшей Богоматерь с Младенцем в окружении пророков, державших хартии с надписью “Премудрость созда себе дом”. Впоследствии же, как и в случае с новгородской иконой, богословское содержание византийского образа было усложнено и обогащено путем привлечения апокалиптических образов. И прежде всего образа, что описан в двенадцатой главе “Апокалипсиса”: ”И явилась на небе великое знамение; жена, облеченная в солнце, под ногами ее луна” (Откр.12,70.)

В связи с доминированием в композиции иконы киевской Софии образа Богоматери, хочется кроме всего прочего заметить, что запрет Синода изображать Премудрость в лице “некия девицы” не выглядит сейчас бесспорным, он понятен и оправдан по отношению к аллегории мирской мудрости или гностической Софии-Пруникос, но под этот запрет могла подпасть и одна из киевских версий иконы Премудрости, безукоризненной  с догматической точки зрения.

Несмотря на признание, полученное киевской иконой Премудрости, скоро распространившейся по всей Руси, в самом Киеве судьба ее складывалась не совсем благополучно. В том же XYII столетии, видимо, некоторое время спустя смерти митрополита Могилы, ее место в иконостасе Киевского собора Софии заняла другая икона Премудрости, судя по всему, содержанием своим более отвечающая тому тяжелому положению, в котором оказалась православная церковь на Украине во второй половине XYII века. Списки с этой второй киевской иконы Софии до нас не дошли, сохранилось лишь описание, оставленное известным путешественником Павлом Алеппским. Он излагает содержание иконы следующим образом:” В средине иконы церковь с колоннами, при основании которой кругом род свода; над церковью Христос и Его Дух Святой нисходит на нее в сиянии; внизу изображение гиены: кашидьяри (дьявол) с очень большим носом держит в руке лук и стрелы, подле него множество персиян в кисейных тюрбанах с луками и стрелами стреляют в церковь; толпа франков в своих шляпах и костюмах с ружьями и пушками”. Дальнейшая судьба этой иконы неизвестна. По-видимому, с присоединением Украины к России борьба за сохранение православия в ее пределах, утратила актуальность, и данная икона была заменена на прежнюю, ту, что связывалась с именем митрополита Петра Могилы.

Несмотря на все иконографические различия, обе киевские иконы в своих центральных образах: Богоматери на одной, и Церкви на другой - тесно взаимосвязаны. Вторая икона является как бы дополнением и завершением первой в ее главной теме Воплощения Бога-Слова, сначала через Деву обретшего плоть, а затем облегшегося в мистическое тело - Церковь. И обе иконы, соединенные вместе, можно представить себе как образное воссоздание толкования блаженного Августина  на слова Писания о Премудрости :” Мы действительно узнаем Божию Премудрость, т.е. совечное Отцу Слово, создавшее себе в девственном чреве дом - тело человеческое, и к тому телу, как члены к главе, присоединившее Церковь”.

Настоящее краткое обозрение иконографии Софии Премудрости Божией позволяет сделать вывод, что в церковном искусстве существует большая группа различных по выражению и содержанию икон, носящих общее имя Софии. Искусствоведы издавна пытались как-то систематизировать весь этот сложный комплекс образов. Однако они старались решить данную задачу по чисто внешнему, территориальному признаку, деля их на византийские, новгородские и киевские. Что приводило к смешению там, где требовалось разделение, и к разделению там, где требовалось единство. Сами же иконописцы были гораздо точнее и глубже к пониманию смыслового строя икон и подразделяли их исходя не из территориального признака, а из содержания. Делились иконы Премудрости на две группы. В первой господствовала христологическая тема, и вся композиция служила как бы иллюстрацией к словам апостола Павла о Христе как воплощенной Премудрости (1Кор.1,24). К этой группе относятся первые три византийские версии иконы и первые две новгородские.

Во второй группе икон преобладала тема божественного домостроительства, и композиция создавалась с опорой на текст из книги “Притч” о Премудрости, создавшей себе дом. К этой группе  относятся третья новгородская, четвертая греческая икона и обе киевские. Такое подразделение больше отвечает существу иконописного ремесла, совершенно не склонного к территориальному сепаратизму, но строго следовавшего за точностью изложения иконописным языком вероучительных истин. Поэтому и софийные иконы обеих, несмешиваемых в иконописным сознанием групп, обычно сопровождаются соответствующей содержанию надписью: первые - “София Премудрость Божия”, вторые - “Премудрость созда себе дом”.

Вместе с вопросом о возможном софийном значении различных иконографических изводов, предметом давнего внимания церковных археологов, историков, гимнографов и богословов был вопрос о возможности приложения имени Премудрости к другим проявлениям Высшего Бытия: Богоматери, Церкви, человеческой душе или к некоторым святым. В последнем случае особенно часто упоминалась святая Софья, мать Веры, Надежды и Любви, которую русская народная духовная поэзия представляла себе в виде молящейся в церкви “матушки Егория Храброго”:

“И во церкови во соборныей

Стоит его матушка родима

Святая София Премудрая,

На молитвах стоит Иисусовых:

Она Богу молит об своем сыну”.

Нередко имя Софии прилагалось и к Богоматери, чем, вызывая толки, грешила русская гимнография. Справедливости ради следует заметить, что разночтения имени Софии возникло сравнительно поздно. Наиболее подробный список эпитетов Божества и Богоматери, содержащийся в сочинении “Семьдесят имен Богу”, “Мудростью” называет только Христа. Равно и строители храма Новгородской Софии не сомневались, что “воздвиже храм велик и пречестен Святыя Софея, иже есть Божия слово премудрости” (Книга Степенная, ч.1) Новгородские иконописцы, помещавшие на первое место в композиции храмовой иконы христологические образы, также твердо знали, что именно следует понимать под словом “София”: конечно, по слову апостола Павла, - Иисуса Христа.

Иные, но вместе с тем очень высокие наименования “Сосуда”, ”Сени”, “Престола”, “Храма Божия” издавна прилагались к Богородице. В самой службе Новгородской Софии сказано:” Храм Софии Премудрости Божии сиречь чрево пресвятыя Богоматери.” Дева Мария - ХРАМ  Премудрости, первый из храмов Софии, и потому нет никакого противоречия в том, что храмовые праздники в софийских соборах на Руси совпадали с праздниками богородичными (на Рождество Богородицы в Киеве и на Успение во всех других церквях Софии). Как правильно заметил один церковный археолог, значение такого совпадения заключается в том, что в одном случае празднуется Рождество храма Премудрости, а в другом “преложение земной сей храмины в небесную”.

Предпочтительность наречения Богоматери храмом Премудрости в тоже время не исключает приложения к Ней имени Софии. Дева Мария - “Сосуд избранный”, но в христианском понимании такой сосуд не есть нечто пассивное, невосприимчивое к своему содержанию. В противном случае пришлось бы согласиться с гностиками, утверждавшими, что “Он прошел через Марию, как вода через трубу” т.е. прошел через Нее ничего не дав и ничего не восприняв. Православное учение о тайне Воплощения указывает на совершенно иные, более соответствующие самой природе Материнства и Сыновства, отношения между Девой Марией и Сыном, отношения взаимосвязи и взаимопроникновения. От Богоматери воспринял Слово плоть, стал причастен к людям. Но процесс восприятия Богом плоти не мог быть односторонним, Бог-Слово причащался через Деву человечеству, Она через Него - Божеству. И, что особенно важно сейчас, вместе с тем причащалась и Его Премудрости.

В этой связи уместно вспомнить о концепции двух Премудростей, выдвинутой Афанасием Александрийским, концепции, являющейся как бы частным случаем единой глобальной теории православия об обожении твари, обожении не по естеству, а по причастию. Святой Афанасий различал Премудрость единородную Богу и “ Премудрость, изобразившуюся в мире “(2-ое слово на ариан). Первая есть София в собственном смысле этого слова, Премудрость по природе, вторая - Премудрость по причастию. И очевидно, что Богоматерь в самом акте своего Материнства, причастившаяся Единородной Премудрости, так же заслуживает высокое имя Софии, но не по природе, а по причастию. С таким положением согласны даже склонные к преувеличению католические богословы, указывающие, что “Невеста и Мать, воплотившейся Премудрости, должна быть зеркалом Ее совершенств.”

Из слов Афанасия Александрийского об изобразившейся в мире Премудрости следует, что не только Богоматерь, но и все другие явления духовной жизни христианства (Церковь, святые, человеческая душа), в той мере, в какой они проникнуты духом божественной Премудрости, также заслуживают это имя. В творении все причастно Творцу, все несет на себе отпечаток Его Созидания и Промысла. Дионисий Ареопагит писал, что “Премудрость создала себе дом, приготовила в нем твердую пищу, поставила сосуды и чашу: отсюда каждый, богоприлично рассматривающий Божественные вещи легко может видеть, что всесовершенный Промысел есть причина бытия и благоденствия всего сущего”. Все сущее, имеющее своей первопричиной Софию, причастно Ей, софийно по имени, является храмом Премудрости Божией. Как писал архиепископ Воронежский Игнатий:” Храм Ее (Софии) в небесах на престоле, окруженном Ангелами, когда Бог-Слово был только к Богу, у Бога-Отца; храм Ее - в утробе Матери, храм Ее - между человеками, храм Ее - во всей вселенной, видимой и невидимой, в церквях, в душах, духах, на земле и на небе”.

1975-1995