Содержание

Как явствует из предшествующей главы, наша построенная из общих соображений понятийная плоскость позволяет, при всей почти механической упрощенности развитого нами до сих пор на ее основе подхода¹, ориентироваться в конкретной - и весьма запутан-ной - проблеме критериев биологического прогресса и регресса, приводя к нетривиаль-ным принципиальным решениям (в особенности относительно неизбежности в Новации регрессивных фаз). Применимы ли эти решения к обособленному от биологии - с точки зрения традиционной научной методологии - материалу истории? Мы увидим, что да, хо-тя и с важными оговорками. В отличие от Организации сложных биологических организ-мов, отточенной сотнями миллионов лет (не считая предшествующие им миллиарды лет одноклеточной жизни), вся история развитых городских цивилизаций насчитывает доселе не более шести тысяч лет, и связанная с этими цивилизациями специфическая Организа-ция многолюдных и многосложных человеческих обществ, как мы убедимся ниже, все еще только начинается. "Вещи еще нет, когда она начинается", - констатирует в "Науке логики" Гегель. Тем более, надо думать, нет для начинающнйся вещи стройных законов, характеризующих вещи сложившиеся². Последнее отвечает за фантастическую пестроту и трагический сумбур исторических процессов, где временами возможным кажется все, и ничто - однозначно предсказуемым. В этом смысле история остается доныне в значитель-ной степени "иррациональной" и - что гораздо шире - недо-Организованной. Но остано-виться на этом (как "умудренный" герой Солженицына в "Августе четырнадцатого") - значит констатировать лишь менее существенную (не говоря унижающую человека, да, верно, и Бога, вряд ли так уж "равнодушного" к нашим страданиям) часть правды, ибо, подобно всем без исключения вещам - включая и "неодушевленные"! - и всем способам Организации, история начинается, чтобы быть - и развернуться со временем во всей воз-можной гармонической стройности и полноте.

И вот, стоит выбрать предельно крупный доступный нам в пространстве и времени масштаб рассмотрения, отказавшись притом от калечения и без того весьма далекого от совершенной достоверности исторического материала попытками непременно "последо-вательного" (то есть с позиций одной из доктрин, каждая из которых обнаружила в наше время ту или иную односторонность и принципиальную недостаточность) истолкования объективно разнонаправленных исторических процессов, как в причудливом нагромож-дении выброшенных игрой исторического случая событий явственно проступят силовые линии, указывающие на некое сложное единство. Пусть обнаружится при этом, что Вос-ток и Запад являют нам принципиально различного типа асимметричные искажения этого единства. Более важно, что эти асимметрии оказываются связаны отчетливым подобием взаимного зеркального отражения, указывающим, что эта взаимная их особость не окон-чательна, но предполагает их грядущее объединение.

Гегель начинает "Науку логики" (где, заметим, строит своего рода модель процесса мировой Организации; будучи чрезмерно абстрактной и бедной, эта модель с необходи-мостью оказалась в большинстве своих моментов произвольной, но явила и ряд глубоких прозрений) с абстрактного статичного тождества чистых бытия и ничто. Далее у него бы-тие и ничто абстрактно же противопоставляют себя друг другу и, наконец, приходят к но-вому, опять-таки абстрактному, но уже динамическому единству. Это единство, по Геге-лю, есть становление.

Как мы заметили в главе 1 (с обещанием обоснования в главе 5), гегелеву тождеству чистых бытия и ничто отвечает в нашей модели Реальности тождество Коллапса и Хаоса, имеющее место по ту сторону всякой Организации. Противопоставление последних уда-ется только через посредство Организации - и лишь в меру их соподчинения ей в качест-ве ее пограничных моментов. Что касается "становления", то уже в простейшем мысли-мом случае Новации как одномерного движения между полюсами абсолютных сложности и простоты, то есть между Хаосом и Коллапсом, различимы два направления становления: Упрощающее и Усложняющее. "Становление-вообще" возможно только в мысли абстра-ктной до бессвязности - и лишь произвольно связуемой.

Любопытно, что эта простейшая мыслимая модель двунаправленного становления в единственном измерении³, где будущая "Рационализация" остается неотделима от буду-щей же "Деградации", а грядущая "Эволюция" - от такого же "Вырождения", неплохо ра-ботает в истолковании динамики подавляющего большинства когда-либо существовав-ших - архаических - сложных социумов. Соответственно, в них социальное творчество в принципе неразделимо с чрезвычайно болезненным разрушением⁴, что объясняет их сугу-бый пиетет перед традицией и крайнюю враждебность к нововведениям любого типа⁵. Здесь в центростремительном движении социумов к сугубой Простоте, Унифицированно-сти и Статичности складываются деспотические государственности, чьи подданные явля-ются практически равными в бесправии перед лицом обожествляемого, едва не "всесиль-ного" монарха. В обратном - центробежном - движении социум дробится на все более множественные и все более замыкающиеся в себе сословия-касты с их специфическими обязанностями и привилегиями. Каждое из этих движений с необходимостью провоциру-ет своей односторонностью себе обратное, осуществляющееся в той степени, в какой до-пускают это местные условия, и не в силах заморозить традиция, пока, наконец, между ними не достигается исторически более или менее устойчивый компромисс.

Оба осуществляющие эти движения агента, то есть государство и сословие-каста, могут в первом приближении характеризоваться как чисто закрепощающие силы. К сча-стью, их интересы совпадают лишь в части, хотя бы и в большей: сословно-кастовый эго-изм никогда не в силах вполне примириться с противонаправленной ему всесвязующей интенцией государства, как и та с ним. Их неизбежный антагонизм делает поэтому каж-дую из них вторично освободительной, хотя бы в минимальной степени. Со времен Шу-мера и Древнего Египта государи провозглашают себя - иногда искренне - защитниками слабых и угнетенных от сильных и хищных. В свою очередь, стремится к объединению с простонародьем в единый антидеспотический фронт знать, отстаивающая собственные интересы. Ярчайшим документом такого объединения явилась в Англии Великая хартия вольностей, где еще в 1215 г. наряду с вольностями и правами баронов были ограждены и права всех прочих сословий - до крепостных! Бывало, конечно, также многократно, что сильные и ловкие деспоты стравливали в своих интересах знатных и подлых, и на-слаждались устойчивостью своей власти на трупах тех и других. И, разумеется, наиболее типично было объединение обеих сил закрепощения (не только взаимовраждебных, но и взаимодополнительных и взаимоуравновешивающих) против массы "мелкого люда".

Но в социальной истории всегда просматривались еще два агента, ждавшие своего часа для независимого выхода на сцену: личность и общество (или, перенося акценты ха-рактерным для Востока образом, - общество и личность.)

Сильнейшим стимулятором, как принято выражаться, "индивидуализма" (мы уточ-ним несколько ниже, какого именно рода

Наши современники до того привыкли отождествлять Западную "демократию" со свободой, а свободу с "демократией", что "демократическими" (или, в крайнем случае, "подлинно демократическими") объявили себя в ХХ веке все режимы, включая самые удивительные. Исключения из этого убеждения уникальны⁷. В самом деле, трудно не при-знать, что современный Запад построил самую свободную по сумме определяющих пока-зателей систему сожития людей (не хочется говорить "общество", потому что по критери-ям огромного большинства народов и племен, живущих на Земле, это, извините, скорее карикатура на общество), когда-либо созданную в человеческой истории⁸. Похоже, что то же осуществил для своего времени и Запад античный. Но значит ли это, что Западная сво-бода являет собой высший тип свободы, возможный в принципе? Когда самый энергич-ный в ХХ веке борцов за традиции Запада, Уинстон Черчилль, воскликнул: "демократия - худший образ правления - не считая /ну, это понятно/ все остальные", - не явил ли он тем подсознательную догадку, что Господь не мог так зло подшутить над людьми с искрой Своей в душе, чтобы навеки лишить их возможности построить устройство, не столь то-тально фрустрирующее их лучшие порывы?

Элементы дискретных систем, напомним еще раз эту на первый взгляд до зевоты аб-страктно скучную, а на деле обоюдоострую, как меч, формулу, "являются независимыми единицами, образующими систему благодаря тому, что обладают рядом общих черт". Но что, если Господь в неисследимой премудрости своей или проказница-природа наделили гражданина Западной страны нестираемым "лица необщим выраженьем" (с каковым - к чему смущаться, обратим внимание на этот секрет Полишинеля - только и удается поче-му-то творить культуру /в отличие от дисциплинированно-стандартной цивилизации/)? А таки плохо! Всю свою жизнь он будет наталкиваться лбом на стену, раз за разом убежда-ясь, что все его громкие гарантированные конституциями экстенсивные права и свободы "независимой единицы" прямо враждебны тихому (увы, не в контексте дискретной систе-мы!) интенсивному праву оставаться самим собой, обладая необщими - разрушительными в этом контексте - чертами. Всю свою жизнь он будет виноват - в невольном и неискупи-мом преступлении, что уродился "не таким, как все"! Ибо демократия, говорят, напри-мер, американцы, - это как раз "насчет того, чтобы быть как все!". И самое забавное, что это - и только это, - не смущаясь, называют здесь "индивидуализмом"!

Договоримся называть означенный характернейший для Запада антикультурный в своем существе "индивидуализм" надлежащим ему именем экстенсивного индивидуализма. О прокультурном интенсивном индивидуализме мы поговорим несколько ниже.

В США, где тому не препятствуют культурные традиции, уходящие корнями в ари-стократическое средневековье, Запад и его экстенсивный индивидуализм достигают по-следовательности выражения прямо карикатурной (пылкий автор рад заметить, что о "ка-рикатурности" Запада в Америке писали даже весьма умеренные и осторожные эми-грантские авторы Вайль и Генис) и зловещей. Хотите прослыть там злостным асоциаль-ным элементом и добиться бойкота всех соседей по улице? Для того достаточно не под-стригать газон перед собственным домом (неважно, что последнюю змею в вашем городе убили, может быть, сто лет назад). Желаете приобрести там репутацию буйного сума-сшедшего? Всего-то пройдитесь разок по траве босиком (в США, за исключением Юга да университетских кампусов, каковые вообще суть особая статья, на такое не решаются и бродяги, кому вроде бы терять нечего). В хрестоматии вошла история американца, коего оскорбляли словом и действием, подвергали бойкоту, штрафовали, изгоняли из города, са-жали в тюрьму, отлучили от церкви(!) - за какое бы, угадайте, гнусное поведение? А за то, что он имел наглость носить бороду во времена, когда все его соотечественники брились! То было, правда, в середине неотесанного ХIХ века. Ныне упрямого нонконформиста все-го лишь не примут на любую сколько-нибудь престижную работу (где неукоснительным законом является "консервативный стиль" в поведении, одежде и целом обличье) да пер-вым сократят на всякой иной - тоже не сахар в стране, где все вращается вокруг доллара. (Исключение составляют группы тяжелого рока, устраивающие на сцене прямо ведьмов-ские шабаши - и отлично на том зарабатывающие - именно тем, что обеспечивают публи-ке отдушину от конформизма.) "Мягко репрессирующее", но неуклонное давление to conform, то есть быть "как все", по сей день творит в Штатах истинные чудеса. Амери-канцы, возможно, самый смешанный большой народ на Земле, но пройдите по улицам лю-бого американского города - после того, как вы увидите пять или шесть десятков белых лиц обоего пола, вы видели их практически все (за исключением исчезающе малой доли процента оригиналов, приспособившихся на своей оригинальности зарабатывать - или раз и навсегда плюнувших на карьеру), дальше они будут повторяться, словно их выпускают на заводах сериями, вместе с автомобилями. Те же, разве что более загорелые, лица вы найдете и в субтропическом Майами - и, более упитанные и свежие, в заполярном Ан-коридже на Аляске. К меньшинствам - неграм, латинос, индейцам и итальянцам (итальянцев в Штатах считают как бы не совсем белыми) - это так не относится, но меньшинства в массе своей пребывают ныне в Америке в состоянии безысходности, надо полагать, и по означенной веской причине.

О чем, интересно, думают те, кто клишировал в России выражение "благополучная Америка"? О налаженном массовом производстве? Это, конечно, вещь куда как небеспо-лезная, но человеку, если он не совсем абстрактный homo faber (человек производящий), необходимо для элементарного благополучия и кое-что из совсем иных сфер. Американ-ский "индивидуализм", сколько мог заметить автор, удивительно мало подходит, напри-мер, женщинам и детям, пусть и не подозревающим, как подобает стопроцентным амери-канцам, что люди могут устраивать жизнь и каким-то иным способом. И вот, в США мо-жно прожить годы в большом городе и, если немного не повезет, не встретить ни одного красивого ребенка, или даже просто ребенка, похожего на ребенка (практически у всех словно неживые - "резиновые", иногда "каменные" физиономии; всякий раз, когда воз-вращаешься из Штатов в Россию, поражает красота, и просто живые лица и исполненные грации тела наших детей), и ни одной красивой или просто женственной женщины. Жен-щины и дети в той стране стандартно болезненно несчастны - и люто ненавидят мужчин и родителей, устроивших им такую жизнь. "I hate you!" - Я вас ненавижу! - то и дело исте-рически кричат на улицах - что же у них дома-то?! - родителям дети.

Устроило бы вас подобное "благополучие", пусть и при самых налаженных конвейе-рах?

Благополучно ли общество, где массовая наркомания проникла во все без исключе-ния слои (о чем они постоянно пишут, и периодами отчаянно - и совершенно безуспешно - борются)?

Благополучно ли общество, где большинство людей привыкли - на всякий случай - бояться всех, и скрывать от каждого, включая членов собственного семейства, самые ни-чтожные кусочки информации о себе, какие вообще возможно скрыть (вдруг обернут против него при разводе)?

Благополучно ли общество, где не знают более веского аргумента против преступле-ния, чем смехотворная благоглупость, что оно-де себя финансово не оправдывает ("crime does not pay")?! Пусть попробуют втолковать это негритянским подросткам из трущоб, обвесившим себя золотыми цепями на доходы от продажи наркотиков. Или наркобаронам и прочим главам мафий, живущим в роскошных дворцах.

Благополучно ли общество, где поет Боб Дилан, любимец еще живых и совестливых в стране (альбом "Подходит запоздавший поезд"):

Едва ли не все творческие американцы, какие могли себе это позволить, жили и жи-вут в наше время где угодно, но не в собственной стране. Благополучно ли это?

Благополучно ли общество, где у положительных героев мультфильмов непременно низкие лбы? И где, пожалуй, самая зловещая мифологическая фигура - огромнолобый "сумасшедший ученый"?⁹ Чтобы, надо полагать, детишки не запутались в значении выра-жения "интеллектуальная элита", но знали, не задумываясь, что это - наимерзейшая бяка. И, будьте покойны, они в подавляющем большинстве и не задумываются - те немногие де-ти, что приходят еще в школу, чтобы всерьез учиться, а не валять дурака, получают от сверстников прозвище "нёрд", заряженное более хлесткой ненавистью, чем "урод-кале-ка". Благополучно ли общество, где подавляющее большинство просидевших в школе по-ложенные двенадцать лет выходят из нее, не умея толком ни читать, ни писать, ни решить простую арифметическую задачу?¹⁰ Благополучно ли общество, где правительственная комиссия приходит к выводу: "Если бы наше состояние школьного образования навязыва-лось нам иностранной державой, мы сочли бы это актом войны"?!

Два раза за шестнадцать лет жизни в Америке встретил автор людей с глазами мудре-цов. Оба были бродягами. Там не понадобилось бы казнить Сократа...

Вы думаете, Бог (или история, или как угодно вам это назвать) простит такое этой стране? Не надо быть моралистом - достаточно немного знать историю, чтобы твердо от-ветить: "Нет!"

Наш век помешался на заимствованной с Запада идее "равенства" людей, хотя никто никогда и нигде не исхитрился членораздельно изъяснить, в каком же это конкретном смысле они так уж "равны"? В частности, "обстоятельнейшая в истории Западной циви-лизации" (как рекомендуют ее издатели) Макмиллановская философская энциклопедия в пространной статье "Равенство" не намекает на оный конкретный смысл ни словом. В это просто религиозно веруют, хотя трудно было бы придумать другое верование, столь скан-дально противоречащее сонму наблюдаемых фактов¹¹. В самом деле, в каком, интересно, смысле "равны" мудрец - и тупой обскурант, герой - и трус, труженик - и захребетник, святой - и наемный убийца? Ах, они должны быть равны перед лицом закона! - Почему бы?? Такое было бы дивно справедливо, если бы они были равны заодно и в собственных свойствах¹². Но поскольку в оных-то они не равны до жути и оторопи¹³, юридическое ра-венство может быть вполне справедливо только по отношению к идеально круглым по-средственностям - и способно относительно благопристойно функционировать только в "обществах", где стандартизация человеков достигла успехов разительных¹⁴. Все не иде-ально стандартизированные личности оказываются более или менее виноваты перед ли-цом закона уже силой факта собственного невольно подрывающего такой закон существо-вания¹⁵ - и все общества, подвизающиеся учредить у себя такого стиля законность, не до-бившись предварительно сугубой стандартизации собственных граждан, обреченными на нагромождение юридических нелепостей.

Ах, вы полагаете, что судить должно по совести, а не по букве! И автору так кажется по русской его закваске. Но для любого вменяемого Западного юриста это - совершенный нонсенс, выплеск "загадочной /то есть - расшифруем сей прозрачный эвфемизм - "вар-варской"/ славянской души". Ибо, вспомним опять: в дискретных системах "отдельные элементы связаны между собой не прямо..." - между тем как совесть, по определению, мо-жет быть как раз только голосом прямой связи человека с человеком. Но на Западе люди "являются независимыми единицами, образующими систему благодаря тому, что обла-дают рядом общих черт". Откуда жестко следует, что в любых сколько-нибудь сущест-венных (или кажущихся таковыми) для сохранности системы действиях лояльные ее эле-менты обязаны всевозможно унифицировать свое поведение. Но как исхитриться унифи-цировать совесть (или, скорей, ее чудом Божьим уцелевшие в дискретной системе остат-ки)? Унифицировать можно только букву. А посему буква (не в обиду великим русским писателям, отстаивавшим прямо противоположное) и есть самое святое, чему может - и должен! - следователь всякий ответственный Западный юрист.

Окажем Западу неоценимую услугу, раскрыв наконец ту, почему-то никем доселе не изреченную тайну, что стоит за фундаментальной для его способа существования идеей всеобщего "равенства" людей. Увы, за ней не скрывается ровно ничего возвышенного, но лишь все то же трагическое обстоятельство, что любые иерархии, пусть самого естествен-ного и прекрасного характера, служат в дискретных системах только к их Вырождению и в пределе - распаду. И, значит, всякое сколько-нибудь последовательно серьезное отноше-ние к иерархиям опасно там, как хранение пороха в курительной комнате Но какую же ги-гантскую часть нравственного и творческого потенциала своих граждан обрекает никогда не раскрыться так Организованное "общество", которое просто не может себе позволить открыто и со всей последовательностью признать, что в нем, помимо людей кругло сред-них, есть и худшие - и даже много лучшие!¹⁶

В свое время людей умных и совестливых оскорбляла в советском государстве нату-жная искусственность и неизбежно вытекающая из нее ложь, пронизывающие тоталитар-ное бытие насквозь. По контрасту и вследствие оторванности от реалий Запада тамошняя "демократия" представлялась почти всем таким людям принадлежащей к несравнимо вы-сшему уровню добра и здравого смысла. Как свидетельствует в "Укрепленных городах" Юрий Милославский, самым болезненным открытием наших попавших на Запад борцов за права человека стало то, что тамошняя система отличается от тоталитарной не качест-венно, но лишь количественно (тем более, что они явились на Запад в эпоху далеко для него не представительную, но на закате его цивилизации, ставшем очевидным людям ум-ным по меньшей мере со времен первой мировой войны). И, добавим, хотя интегрально отличие было безусловно в пользу Запада (говоря о том, как вещи стояли), в тоталитарной системе России были и свои доброкачественные преимущества, естественные для Интег-рированной системы, уже вышедшей из фазы энтузиастической Деградации, а самое глав-ное - потенциальные точки роста, как те же диссидентские круги - и неизмеримо более широкие слои интеллигенции, не бросавшие режиму открытый вызов, но именно поэтому имевшие возможность мыслить спокойней и глубже не столько "инакомысливших", ско-лько инакодействовавших диссидентов. Этот потенциал доселе у нас практически не за-действован, но вряд ли навсегда останется втуне. На современном Западе с его конкурен-цией одиночек, достигающей в США степени "крысиных гонок", сколько-нибудь анало-гичных точек роста человечности нет, и в предвидимом будущем никем не ожидается¹⁷. Определяющее большинство людей там ныне политически совершенно апатичны, не веря (совершенно справедливо) в возможность каких-либо существенных перемен к лучшему в системе, очевиднейше исчерпавшей возможности творческой самоорганизации и медлен-но, но неуклонно сползающей в стадию Деградации. Крайние группировки не видят иных путей, кроме разрушения истэблишмента "до основанья" (именно, как поется в "Интерна-ционале", хотя не обязательно с теми же конечными целями). Они пока еще малочислен-ны и маловлиятельны, но с неизбежным ухудшением ситуации в недалеком, приходится думать, будущем могут стать решающей силой - если инициативу саморазрушения циви-лизации промедлит перехватить исподволь тоталитаризующийся истэблишмент (вариант, на наш взгляд, маловероятный). В любом случае результатом будет крах всего, что составляет существо Западной цивилизации.

В самом деле, мы видели, что Западный социум строится как Дифференцированная (дискретная) система, где, как мы знаем, единственным конструктивным способом Нова-ции может быть только Рационализация. Увы, ее творческие возможности, как не порож-дающей ничего совершенно внове, но работающей только с тем, что уже есть, весьма ог-раничены в сравнение с Эволюцией. В самом деле, доколе можно исхитриться упрощать и унифицировать социум конструктивно? Вот почему, как констатировал уже многомуд-рый Платон, демократия - самый неустойчивый из всех известных образов правления¹⁸. И вот, почему она оказывается в истории самой краткой во времени и самой редкой в прост-ранстве. Ныне неумолимой логикой развития Западных юридических принципов убийцы уравнены в правах с законопослушными гражданами¹⁹, психически сравнительно здоро-вые - с социально опасными сумасшедшими (их не имеют права лечить без их согласия), и, похоже, дело идет к тому, чтобы на радость вегетарианцам уравнять в правах с людьми животных (вот только, что будут делать вегетарианцы, если столь же логически воспо-следует уравнение в правах с животными растений?). Образ жизни и мысли, так много сделавший в истории для благосостояния человека, на наших глазах переходит в фазу все более зловещего шутовства...

"...Мы уже вынесли приговор самим себе, пишет в историческом романе "...За коро-ля" (СПб., ИНАПРЕСС, 1995) швед Ханс Бьеркегрен, - через сто пятьдесят лет на нас бу-дут смотреть как на безличных кретинов и роботов ХХ века. Тогда как наши предки, жив-шие на двести и триста пятьдесят лет раньше, останутся по-прежнему людьми". (Цит. по рецензии А. Незаметного в "Новом мире", 5/97.)

Каковы могут быть перспективы этого образа жизни? Обращаясь к опыту античного - греко-римского - Запада, мы видим на его закате расщепление его пути. Политически римляне были, можно думать, даровитейшим народом всех времен, и, однако, цивилизация Гесперии (Западной Римской империи), где они доминировали, завершилась едва не тотальным крахом (уцелела для будущего только могучая организация Римской церкви, основанная на заимствованных с Востока принципах; характерно, однако ж, что был пе-риод, когда для продолжения ее существования приходилось занимать грамотеев /среди катастрофически одичавшего населения самого Рима наскрести достаточное их число бы-ло тогда невозможно!/ - у Византийской церкви, отношения с коей были далеко не безо-блачны), не имевшим достаточно близкого аналога на исходе античности ни в одном дру-гом регионе культурной Евразии (хотя смена поколений цивилизаций нигде не была идиллической - новое, как и полагается, всюду рождалось в муках). Между тем Византия греков, народа более старого и усталого, традиционно политически довольно незадачли-вого, усердно тогда римлянам подражавшего и даже называвшего себя в тот период "ро-меями", то есть "римлянами", не только устояла, находясь в значительно более беспо-койном, чем Рим, углу Евразии близ западной окраины Великой Степи, но стала богатей-шей и культурнейшей в тогдашней Европе "Золотой Византией", процветавшей еще поч-ти целую тысячу лет на зависть одичавшей Западной Европе! Как могло это случиться?

Трюизм - что Запад родился в Древней Греции. Странно, однако ж, что, кажется, ни-кто не обратил со всей ясностью (хотя автор встречал в литературе то, что казалось ему приближениями к этой мысли) внимание на то, что, породив Запад, Эллада совершила по ходу дела и первую попытку синтеза его с Востоком в целом образе своих жизни и мысли - и во многом весьма удачную - отсюда уникальная яркость культурного "греческого чу-да". Самодовлеющий в своей специфике Запад родился впервые в Риме и лишь им и Ге-сперией остался в античности ограничен. В эпоху, когда все возможности Организации социума как дискретной системы оказались исчерпаны, Византию спасли ее неусохшие Восточные корни. Рим с его непревзойденными политическими инстинктами в свою очередь сделал, кажется, все, чтобы перестроить себя на подлинно Восточный лад, установив Восточного происхождения культ императоров, а в дальнейшем приняв как государствен-ную религию христианство, наконец, осуществив тотальную - в стиле Восточной (именно персидской) деспотии - бюрократизацию административной системы и заимствовав пер-сидский же дворцовый этикет. У Рима не хватило, однако, жизненных соков, чтобы доста-точно напитать и органически ассимилировать все эти чуждые его системности привои. Обстоятельное обоснование этого тезиса само потребовало бы развернутого исследова-ния. Ограничимся здесь тем, что принятие этой гипотезы позволяет объяснить парадокс непостижимого иначе расклада судеб Византии и Гесперии.

В самом деле, дискретная система, каковой по основополагающим своим принци-пам является Западный социум, по определению своему неспособна вступить в законо-мерно следующую за Рационализацией фазу Деградации, не потеряв самое себя - не раз-рушив до конца собственную цивилизационную базу…

А как строятся социальные системы на Востоке? И, для начала, что есть этот контра-стирующий с Западом "Восток"? Если "Запад" - имя наднациональной цивилизации еди-ного типа (или, по Льву Гумилеву, "суперэтноса") со многими общими географическими, лингвистическими, религиозными и культурно-историческими корнями, то "Восток" - ин-тегральное имя целой обширнейшей группы разнородных цивилизаций часто резко раз-личного типа и уровня (иные, как Индия и Китай, далеко перешагнули своим влиянием породившие их регионы, другие остались ограничены кругом затерянных племен), объе-диняемых только широко варьирующей в степени, но определяющей для них Интегриро-ванностью ("жесткостью") социума. Сюда входят, помимо Азии, Африки и Латинской Америки, а также автохтонных цивилизаций Америк и Австралии (не автором придуман-ная, но достаточно широко распространенная в гуманитарных науках классификация), да-же некоторые регионы Западной Европы, как Юг Италии, чье упорно своеобычное и ни-щее население итальянцы Севера раздраженно прозвали "квазиафриканцами" - и даже требуют в последнее время в растущей своей части государственного от них отделения, считая их категорически неспособными присоединиться к процессу модернизации стра-ны!

Итак, "Восток" - это не география и даже не политика правительств, но глубочайше укорененное в психике этноса (или, как в случае итальянского Юга, субэтноса) предпо-чтение решать проблемы Организации социума не формально-законным, как на Западе, а семейным или квазисемейным образом. Семейность или квазисемейность и есть конкре-тизация на языке общественных отношений абстрактного понятия "Интегрированно-сть".

(Оговорим, во избежание недоразумения, одну тонкость. Мы говорили в начале этой главы об "одномерности" Организационной динамики архаических сложных социумов /характеризующихся, в частности, примитивной государственностью или протогосударст-венностью/. На этом "одномерном" уровне сколько-нибудь корректное различение "За-пада" и "Востока", разумеется, вряд ли возможно /хотя кажется возможным говорить о большей или меньшей потенции превращения таких социумов в Восточные или Запад-ные/. Почему, в таком случае, мы относим к "Востоку" наряду с высококультурными Ин-дией и Китаем примитивные культуры затерянных племен? Последние отличает, в самом деле, того же типа квазисемейная /в данном случае родовая/ Интегрированность, что и вы-сочайшие из Восточных культур. Однако архаичная государственность, где социумы на непривычном им дотоле уровне сложности как бы заново осваивают принципы самоуст-роения, откатывается в этом смысле далеко назад - к изначальной поре Организации.).

Многое сказано и за и против этого "наивного" квазисемейного способа устроения общества. Он может быть чреват величайшим злом: нигде не удается так зверски эксплуа-тировать, оскорблять и унижать человека, как в большой патриархальной семье. Чужого так не прижмешь - он себе на уме. Запад знал от чего уходил, когда веками шаг за шагом упорно шел от "правления человека" к "правлению закона". Он не пожелал, однако, как следует вдуматься, куда он идет. Формализация социально-государственных отношений есть, по определению, обесчеловечивание их, как и осуществляющих их людей посредст-вом отчуждения человека от человека - и от его собственной человеческой сущности. Не случайно все религиозные и нравственные учители человечества - включая и Западных - сошлись на требовании братства как идеала и нормы человеческих отношений. Человек бывает чудовищно плох, но его можно, хотя бы в принципе, очеловечить (на что нацеле-на в первую голову всякая полнокровная культура, в отличие от старчески цепенеющей цивилизации, предпочитающей вследствие своего духовного бесплодия формальные ре-шения /мы противопоставляем в этом контексте "культуру" и "цивилизацию" в стиле Ос-вальда Шпенглера/). В принципе невозможно очеловечить бесчеловечное.²⁰ Посему автор позволяет себе держаться "безнадежно отсталого", на взгляд нашего вестер-низированного в своей доминирующей струе времени, убеждения, что именно человек - и его очеловеченное квазисемейное правление - должны быть главной надеждой человечества на принципиально лучшее будущее²¹. Что, впрочем, не заслоняет для него факта, что в современных условиях альтернативой цивилизованному закону Запада служит, увы, как правило, безобразие равно нецивилизованное и бескультурное. Всему свое время, и се-годня истекает, но не ушло еще время, когда прав остается Запад. Но время меняет свой цвет у нас на глазах, и пора уже готовиться к поре принципиально лучших возможностей, дабы та не застала нас врасплох.

(Не в обиду благосклонному читателю, вся пылкая публицистика предшествующего абзаца является вполне тривиальным развертыванием следствий из тезиса главы 4, что единственным целотворческим (прямо подпитываемым Богом) процессом Новации являе-тся Эволюция (в отличие от только квазитворческой Рационализации), способная проис-ходить, как мы видели, лишь в системах Интегрированных.)

Впрочем, нельзя не признать, что в протекшей доселе истории сложных социумов динамичнейшая по природе Рационализация достигла на Западе во многом существенно больших успехов, чем сравнительно инертная Эволюция на Востоке (хотя степень этих преимуществ непомерно преувеличена в массовом сознании в силу гипноза материально-го и военно-политического превосходства Запада в течение последних четырех-пяти ве-ков, а также евроцентризма европейской исторической науки, преодолеваемого, правда, ею уже в течение нескольких десятилетий, но не так радикально, чтобы это преодоление существенно сказалось на школьных и популярных исторических прописях)²².

Характерный для Востока вариант пути к свободе и вершинам культуры был, на наш взгляд, особенно тщательно осмыслен в Древнем Китае и наиболее последовательно про-веден в жизнь там же, начиная с рубежа III-II вв. до н. э. по начало XX в. - с некоторыми перерывами, обусловленными иноземными завоеваниями. Открывателем этого пути был Конфуций (латинизированная передача прозвища Кун Фу-цзы - "Совершенный учи-тель"), живший в VI-V вв. до н. э. О Конфуции ходит масса вздора, сочиненного теми, кто никогда не читал его книг (точней, записей его высказываний учениками), либо ничего в них не понял в силу предрассудков места и времени. Между тем то был, вероятно, вели-чайший социальный мыслитель всех времен и народов.

Уверяют, что Конфуций был консерватором. В самом деле, как говорит он сам: "Я ничего не изобретаю, я только передаю завещанное древностью". Но не следует забывать, что в Китае, как и во всем остальном мире, включая Европу до начала эпохи Просвеще-ния, все считали себя "консерваторами", включая и крайних радикалов, "вычитывавших" самые удивительные рецепты преобразований общества из освященных традицией тек-стов. Каким-то образом это не мешало в иные из тех времен социальному прогрессу, ино-гда и весьма завидному. Фактом является, что до сих пор ни один другой мыслитель не подтолкнул свою страну - а ее примером и ей сопредельные - к столь радикальным и бла-гим преобразованиям, как Конфуций.

Инкриминируют ему, что он был идеологом родовой аристократии - и даже аристок-ратической реакции. Он в самом деле требовал "поддерживать древние роды" и сравни-вал гармонические отношения "благородного мужа" и "мелкого люда" с ветром и травой: "трава наклоняется, куда дует ветер". Но Конфуций первым в Китае и, возможно, в целом мире придал понятию "благородства" не биологически-родовой, а духовный и нравствен-ный смысл. Среди его учеников, готовившихся им к занятию высших государственных должностей, были и аристократы, и простолюдины, и богачи, и бедняки. Его любимый ученик Ян Хуэй, коего он ставил выше самого себя, был крайне беден (умер от голодного истощения) и, повидимому, являлся простолюдином. Придя к власти, конфуцианцы орга-низовали со временем, в полном соответствии с духом изначального учения, совершенно уникальный в истории институт "куанляо" - правящих ученых-гуманитариев. Доступ в их ряды был открыт через посредство системы анонимных экзаменов практически всем, кто обнаруживал достаточные способности, знания и незапятнанную нравственность.

Что касается "реакционного" требования "поддержки древних родов", то оное про-звучало в критическую эпоху "Воюющих царств", когда крутой упадок наследственной знати с ее заветами родовой чести был обязан собой более всего напору "ничтожного лю-да", чьим главным преимуществом была неустыжаемость в средствах, коими они делали карьеру, - каковую неустыжаемость поставленные в отчаянное положение правители тес-нимых царств были вынуждены поощрять. Таким образом, эта часть программы Конфу-ция не противоречила практически (теоретически, разумеется, противоречила, но в том-то и дело, что Конфуций был не доктринер Западного типа, но мудрец, решительно пред-почитавший гармоническое воплощение идей в жизнь их формальной стройности), но му-дро балансировала и умеряла радикализм его революционного по тому времени представ-ления о "благородном муже". Характерно, что, придя к власти, конфуцианцы инкорпори-ровали в свою политическую систему и этот завет Учителя. Однако поддержка эта отнюдь не мыслилась ими как неограниченно длительная. Благородство рода требовалось время от времени подтверждать заслугами его живых представителей. Так, анализ родословных знатнейших семейств, проведенный современными историками для одного из последних веков конфуцианского Китая, показал, что состав правящей элиты сменился в тот век поч-ти полностью. В свете этих данных естественно предположить, что поддержка наследст-венной знати была, по крайней мере в том веке, скорее недостаточной, чем избыточной.

Дремуче архаичным представляется типичному современному исследователю убеж-дение Конфуция, что здоровый общественно-государственный комплекс должен быть сво-его рода сверхсемьей, возглавляемой государем - "отцом народа". Патернализм, то есть "отеческий" характер отношений вышестоящих к подвластным, веками отступал на Запа-де перед неизмеримо более надежным, в глазах тамошнего большинства, легализмом, чьи абстрактно-единообразные принципы, хоть и не балуют нижестоящих теплотой отноше-ний с верхами, гарантируют каждому его собственные права, ото всех отдельные и "неотчуждаемые" (доколе человек может рассчитывать на закон - едва по недостатку денег или энергии, или соображения /например, у старика или иностранца/ человек эту возмож-ность теряет, он становится голым среди волков: СМИ США изобилуют сообщениями о фантастических злоупотреблениях, например, квартировладельцев по отношению к пре-старелым квартиросъемщикам или работодателей - к нелегальным эмигрантам, что заста-вили бы покраснеть уважавших себя древних рабовладельцев!) Но, как убедимся мы ни-же, в условиях подавляющего превосходства на Востоке сил социально-государственной Интеграции произрастающий на его собственной почве формальный легализм просто не может пахнуть никакими "правами", и квазисемейное устройство социума было и остает-ся единственным возможным там путем к достойной жизни, прогрессу и свободе.

Отсюда приписываемое "Ли цзи" ("Книгой установлений" конфуцианского пятикни-жия) Конфуцию утверждение: "Когда шли по великому пути, Поднебесная принадлежала всем... Ныне великий путь скрылся во мраке. Поднебесная стала достоянием [отдельных] семейств". (Как и все другие тогдашние китайские - и очень многие некитайские - мысли-тели, Конфуций опрокидывал свой социальный идеал в легендарную древность.)

Отсюда же высказываемые Конфуцием в главе "Сюэ эр" книги "Лунь юй" ("Беседы и высказывания") требования: "управляя царством... опираться на доверие... и заботиться о людях", и - "безгранично любить народ!" (Не совсем обычно для реакционного аристо-крата, не правда ли?) В той же книге в главе "Ян хо": "Если человек добр, он может испо-льзовать других". В главе 36 "Ли цзи": "Если благородный муж желает исправления на-родных нравов и обычаев, он обязательно должен начать с просвещения". В главе "Ян Юань" в "Лунь юй": "Цзи Кан-цзы спросил Кун-цзы (то есть Конфуция) об управлении государством: "Как вы смотрите на убийство людей, лишенных принципов, во имя при-ближения к этим принципам?" Кун-цзы ответил: "Зачем, управляя государством, убивать людей? Если вы будете стремиться к добру, то и народ будет добрым. Мораль благород-ного человека - ветер; мораль низкого человека - трава. Трава наклоняется, куда дует ве-тер"".

При всем том вряд ли можно признать за Конфуцием такую уж наивную идеализа-цию людей, какую часто приписывают ему европейские критики. Напротив, как истинно китайский, то есть отменно трезвый, мыслитель, и, как мало кто на Западе, Конфуций с за-мечательной четкостью различал идеал и реальность, желаемое и действительное. И если при всем том безгранично верил в осуществимость самых благих идеалов, то, может быть, имел на то некоторые основания, хотя бы потому, что его учение, пусть и не столь "совершенное", как характеризует его китайская традиция, отнюдь не было путаным в своих основаниях, а, значит, способным к коррекции и дальнейшему развитию. Вот, например, в главе "Тай бо" в "Лунь юй": "Народ можно заставить повиноваться, но нельзя заставить понимать почему"²³. Многие высказывания Конфуция свидетельствуют, как остро ощу-щал он драматизм постоянно происходящей в обществе аристократической Сепарации высших от низших. В главе "Сянь вэнь" в "Лунь юй": "Благородный муж движется вверх, низкий человек движется вниз"²⁴. В главе "Цзы-лу" той же книги: "Благородные живут [в согласии с другими людьми], но не следуют за ними, низкие - следуют [за другими людь-ми], но не живут с ними в согласии". И, однако, доминирующей тенденцией этой сложной и разнонаправленной динамики остается - в разительном контрасте с характерным духом Западного аристократизма - именно квазисемейная Интеграция благородного мужа в на-род в его высшем проявлении. В "Учении о середине"²⁵ в "Ли цзи": "Путь благородного мужа имеет свои истоки в его природе, но проходит проверку у народа." Там же: "[Верный] путь не существует в отрыве от людей. Когда пытаются осуществить путь в от-рыве от людей, его уже нельзя считать [верным] путем"²⁶.

На иронический лад настраивает обыкновенно иноземного исследователя и великое почтение Конфуция к "ли", не имеющему развитых параллелей в европейской культуре и лишь частично передаваемому терминами: "ритуал", "правила поведения", "обряды" и "определяющий любое действие церемониал, или этикет". Кто не слышал о "китайских церемониях", представляющихся европейцам верхом нелепости! Высоко Интегрирован-ное китайское общество, однако, в сильнейшей степени стимулировало развитие челове-ческих симпатий - и, как неизбежное следствие, антипатий - эмоциональной тонкости - и сопряженного с нею высокого эмоционального напряжения. Поэтому расхождения меж людьми, даже в мелочах, могли быть в этом контексте чрезвычайно болезненны и требо-вали специально разработанных приемов, предупреждающих или сглаживающих иначе бы слишком частые и острые конфликты. Уже в "Ши зцин" (древнейшей классической "Книге песен") читаем: "Когда у человека нет ли, он подобен крысе... лучше ему скорей умереть!" Поэтому стихийно сложившимся европейским условностям, с их пестротой, противоречивостью и нередко нелепостью, противостояло в Китае нечто грандиозное по степени систематической продуманности величайшими мудрецами, практически ничего не оставлявшее случайности. Европейцы столкнулись с "китайскими церемониями" в пе-риод глубокого упадка культуры этой страны, находившейся тогда под властью инозем-цев манчжур. Но и тогда горсть самых тонких европейцев была очарована обаянием "ри-туала".

Узким местом конфуцианской доктрины была проблема престолонаследия. Всякая аристократическая иерархия, и аристократия достоинств и талантов (или, как называют ее на Западе, "меритократия"), может быть, даже более, чем наследственно-родовая, требует для своего завершения отчетливо выраженной вершины власти и влияния в лице гуманно-го и просвещенного государя. Не в интересах страны из поколения в поколение решать дьявольски трудную задачу, кто в ней более всех подходит для отправления этой роли. Поэтому Конфуций остается верен чисто родовому - династическому - принципу замеще-ния почившего государя, лишь имплицитно давая понять, что государь, не отвечающий роли достойного "отца" народа, теряет свое право на трон. Дабы предотвратить такое не-счастье, Конфуций требует от своих последователей, не щадя собственной жизни, хотя и со всей подобающей почтительностью, наставлять заблудшего государя на путь истины. История Китая сохранила в самом деле немало имен высших сановников, героически сле-довавших этому завету Учителя. В случае очевидной бесполезности дальнейших увеще-ваний Конфуций рекомендовал благородному мужу удалиться от государственных дел.

Более решительный шаг сделал в IV в. до н. э. Мэн-цзы - "второй Совершенный учи-тель" китайской традиции. Он прямо заявил, что право народа на достойную жизнь выше права престолонаследия, и государь, недостойный своего трона, должен быть убит, как "простой разбойник"! При этом, разумеется, благородный муж обязан присоединиться к народу, восстающему против такого государя. Существовала целая наука для распознания воли Неба, лишившей династию мандата на правление и проявляемой через всевозмож-ные природные и космические знамения²⁷, как и через "глас народа", дабы не попасться на удочку первого разбойного бунта. И хотя, судя по перипетиям истории страны, та нау-ка была отнюдь не совершенна, китайский народ был единственным в истории мировых цивилизаций, имевшим в официальной монархической идеологии теоретическое обосно-вание права на свержение скомпрометировавшей себя династии (не один могучий импе-ратор намеревался оное упразднить, но, прислушавшись к мудрым советникам, ни один так и не решился) и не однажды это право осуществившим.

Расхожа пошлость, что личность не развита-де на Востоке. Как думает автор, лич-ность становится редкостью в любой стране, переживающей крутой упадок или застой ку-льтуры. Отнюдь не желая кого-либо эпатировать, автор в самом деле всего лишь дважды встретил в США личности в полном смысле слова - и оба были бродяги. На предерзкий взгляд автора, дискретная Организация социума на Западе вообще стимулирует в первую голову развитие личности с отрицательным знаком - человека хватающего - с его экстен-сивным индивидуализмом. Что до индивидуализма интенсивного, то есть дающего, - вот что говорит Конфуций в "Ли-цзи" в главе "Поведение ученого": "Если говорить о высо-чайших, то ученый не подданный даже для Сына Неба; если сказать о более низких, то ученый не работает и на правителей. Внимательный и спокойный, превыше всего ставит он широту души... Даже получив в удел царские земли, он не ставит это ни в грош. Не подданный он и не служилый..." (Древнекитайская философия. М., 1973, т. 2, стр. 139.) Кто на современном, столь кичащемся своим "индивидуализмом" (в рамках прямо непри-стойного, по стандартам российской порядочности, конформизма) Западе решился бы зая-вить принародно подобную дерзость? Разве какой-нибудь анархиствующий демагог. Но вот уж не был Конфуций ни анархистом, ни демагогом!..

Однако, прежде, чем конфуцианство стало официальной идеологией Китая, стране довелось испытать прелести - столь почтенного на Западе - формального легализма с его письменной фиксацией закона и вытекающей из нее уравнительной тенденцией. Первые такие попытки были предприняты еще во времена Конфуция. Он осудил их со всей ре-шительностью и как аристократ, и как гуманист. Как первый, Конфуций не мог согласить-ся на выставление законов на обозрение черни, коей предоставлялась тем возможность толковать их вкривь и вкось, приобретая при сем неадекватное представление о собст-венных умственных и нравственных доблестях. В качестве второго Конфуций выдвинул странное, на взгляд Запада, утверждение, что жизнь "слишком сложна", чтобы письмен-ный закон мог быть справедлив (в отличие от аристократического за-кона-обычая, переда-ваемого не в букве, но в духе, а потому гибкого и подвижного). Замечательным образом, однако ж, в Китае с Конфуцием согласились без исключения все, включая и законников. Просто последние предпочли справедливости и милосердию железные прелести формаль-ного закона.

Наиболее стройно взгляды школы законников - фацзя - были изложены упомянутым в начале главы 2 Шан Яном, написавшим в IV в. до н. э. для государя едва окитаенного полуварварского царства Цинь "Книгу правителя области Шан" ("Шан Цзюнь Шу"). В ней он показал без следа демагогии со всей трезвостью и кристальной ясностью, столь вы-годно отличающими китайских социальных мыслителей, что в условиях Поднебесной путь опирающегося на букву закона легализма целиком совпадает с жесточайшей тотали-тарной государственностью, для коей "милосердие и справедливость, почтение к родите-лям и братская любовь суть паразиты на теле государства!" Для желающих постичь при-роду тоталитаризма этой книге нет цены! Все Фридрихи Марксы, Иосифы Ленины и Адо-льфы Мао - полуслепые щенки рядом с Шан Яном, и сам зловеще знаменитый в той же связи в Европе Макиавелли кажется еще в сравнении с этим мрачным исполином сопли-вым либералом!

Разумеется, дело было вовсе не в особенной сложности жизни в Китае. Сложностей хватало и на Западе, но как раз особая сложность социальных отношений и государствен-ной практики Древнего Рима стимулировала разработку непревзойденного шедевра клас-сического римского права. Дело было все в том же, что при решающем превосходстве в Китае, как и на целом Востоке, сил социально-государственной Интеграции над силами Дифференциации, только в сочетании с которой способна быть конструктивна Упрощаю-ще-Унифицирующая тенденция письменного закона, ждать чего-либо доброго от его бук-вы не приходилось. В XIX веке русские славянофилы, понятия не имевшие о перипетиях истории закона в Китае (соответствующие тексты были переведены на европейские язы-ки только в ХХ столетии), пришли к убеждению о мертвящем характере буквы закона и потребовали - вслед за целым простым русским народом - "судить по совести, а не по бу-кве", каковое убеждение неотъемлемым образом вошло в сокровищницу идей "святой" (по Томасу Манну) русской литературы. Доныне всякий, кто сколько-нибудь знает - и незашоренно понимает Восток ("дело /как известно/ тонкое"), без труда согласится, что основанный на букве закон неизменно оказывается там в руках именно мерзавцев того или иного типа (это подтверждает, в частности, британец Остин Коутс в своей замечате-льной ясностью видения книге "Китай, Индия и руины Вашингтона").

Красной нитью проходит через трактат Шан Яна идея непримиримой вражды мирно-го по природе народа (мы бы сказали - общества) и военного по природе государства: "Когда народ силен, государство слабо. Когда слабеет народ, армия усиливается!" В це-лях ослабления народа предписывается его всемерное оглупление - "Когда законы в стране ясны, государю не надобны умные люди"²⁸. Особенно не любит Шан Ян ученых, "...ибо ученый люд ненавидит законы!.. Из этих людей сильных надо сломить, красноре-чивых заставить прикусить языки!" Ученые книги должно сжечь, как и любимые народом классические "Книгу песен" и "Книгу истории". Той же цели ослабления народа должно служить искоренение в нем всех традиционных общественных и семейных добродетелей, как "паразитов на теле государства".

Ключевой юридической идеей является наказание мельчайших провинностей и са-мых тяжких преступлений с равной - крайней - жестокостью (Унификация, сопряженная со взаимнопроецирующейся с нею Интеграцией, воистину есть Унификация, идущая до конца!): "Когда наказания суровы, законы понятны всем!" Оговаривается, конечно, и то, что перед лицом закона равны все (кроме стоящего выше всех и всего, включая самый за-кон, государя), независимо не только от происхождения, но и от прошлых заслуг, пусть и самых недавних и выдающихся. В результате подобной практики, уверяет (весьма, как мы знаем по нашему историческому опыту, справедливо) Шан Ян, "народ полюбит госу-даря, как родного!"

Специальный раздел посвящен технике насаждения повального доносительства, не-обходимого дабы "государство победило народ". Детальнейше разбирается, в частности, тонкая ключевая задача, как заставить доносить друг на друга ближайших родственников, мужей и жен, а также людей, занятых общим делом. (Печально знаменитый у нас Павлик Морозов был бы в царстве Цинь не героем, а всего лишь заурядным лояльным под-данным, не подлежащим наказанию за злостное недоносительство, но получателем стан-дартной награды.)

В области экономики предписывается искоренение частных ремесел и торговли - "люди эти наловчились менять место жительства, и их не так-то просто использовать". Настоятельно рекомендуется захват государством важнейших монополий на соль, вино и железо, разрушение крестьянской общины²⁹ и крупных семейных хозяйств, прикрепление подданных к месту жительства и запрещение путешествовать без государственной надоб-ности.

Все силы страны должны быть поставлены на службу "единому", то есть наиболее древним и примитивным занятиям - земледелию и войне. Рекомендуется военная экспан-сия с применением самых варварских средств устрашения противника (и собственных со-лдат): "Когда армия применяет средства, которых противник устыдился бы, она непре-менно окажется в выигрыше!" В самом деле, в последовавших по заветам Шан Яна вой-нах циньцы не однажды закапывали живьем сотни тысяч пленных - и в конце концов со-крушили все куда более культурные и совестливые, как и экономически много более про-цветавшие царства Поднебесной.

Объединивший в следующем III в.до н.э. Китай тогдашний циньский государь, при-нявший имя Цинь Ши-хуанди, учредил в полном соответствии с духом вдохновлявшего циньцев учения прецедент - за 22 века до Мао - "великой культурной революции". Все книги, какие могли сыскать власти, исключая сугубо практические (по земледелию, гада-нию, медицине и военному делу), сожгли, не сумевших скрыться ученых перетопили в нужниках, бесчисленные толпы заключенных отправили на строительство Великой Сте-ны (причем, хотя ее строили столетия, самый большой ее участок был выстроен именно тогда в несколько лет), вследствие чего дороги страны, нормально красноватого цвета, на-долго стали белы - от праха мертвецов. Результатом явилось государство до того совер-шенное, что людям жить в нем не осталось никакой возможности…

Итак, Связующий характер письменного закона, действующего на Востоке в сочета-нии с положительно проецирующейся на Связывание Интеграцией, буквально связывает здесь по рукам и ногам общество и отдельную личность, отдавая их в безраздельное упо-требление ненасытному государству, выступающему здесь в качестве активного агента Деградации социума и приобретающему откровенно демонические свойства³⁰.

Через 14 лет столь совершенного государствования династия пала в результате на-родных восстаний, и после перипетий внутренней войны и последовавшей стабилизации к власти пришла просвещенная династия Хань (по имени которой до сих пор называют себя народом Хань благодарные китайцы). Хань сделала официальной идеологией уче-ние Конфуция с его требованием "безгранично любить народ", то есть, среди прочего, - до известной степени подчинить всегда стремящийся самодовлеть государственный ме-ханизм интересам общества. Легизм был торжественно осужден, и новые поколения предостерегали от повторения "ошибки Цинь".

По существу, однако, историческая ситуация преобразовалась далеко не столь благо-получным и поучительным образом. Многие насажденные легистами железные государст-венные механизмы и приемы, давшие императорам столь эффективные средства власти, глубоко укоренились. В частности, конфуцианцы слезно молили первого ханьского госу-даря - и многих последующих - "вернуть народу соль и железо" (вино народ, можно до-гадаться, вернул себе сам)³¹. Император велел тогда извлечь из их нор уцелевших леги-стов и стравил их с конфуцианцами в печально знаменитой - увы, только в Китае - "дис-куссии о соли и железе". Судьей ее он взялся быть сам, и это предопределило ее исход. Соль и железо были утрачены обществом. Результатом этой и других подобных акций явился неявный компромисс и слияние в официальной идеологии, "императорского кон-фуцианства" доктрин Шан Яна и Конфуция, так что оно поражало впоследствии европей-ских исследователей контрастами самой глубокой и утонченной гуманности - и варвар-ской бесчеловечности. Но даже и при таком устроении государства и общества Китай вос-хищал своим гуманизмом и мудростью Европу еще две тысячи лет спустя, находясь уже в глубоком упадке, и под властью чужеземцев манчжур. Лучшие европейские умы XVII-XVIII вв. были пылкими синофилами. И даже португальские купцы и матросы (до того поражавшие китайцев своей дикостью, что они думали, что те прячут под своими просторными одеждами длинные хвосты), и те находили чинимый над ними китайский суд не в пример справедливей и гуманней отечественного. Наконец, повторим приведенное нами в сноске 6 к этой главе мнение таких авторитетных экспертов, как экономисты и футу-рологи Г. Кан и А. Уинер, считающих, что вплоть до начала XIX века /более двух тысяч лет - с некоторыми перерывами/ Китай оставался по сумме решающих показателей самой свободной, гуманной, просвещенной и экономически процветавшей страной мира!

Итак, Интегрированный в определяющей степени характер общественных и государ-ственных отношений на Востоке делает здесь практически невозможной их отчетливо вы-раженную Рационализацию, зато обуславливает возможность Эволюции с ее аристократи-ческой социальной Сепарацией и неформальным (меритократическим) характером Интег-рированной в народ аристократии. Разумеется, эта возможность не реализуется повсеме-стно на Востоке автоматически. Уникальна, на наш взгляд, степень ее реализации в клас-сической культуре Китая - впрочем так же, как только уникальное соединение географи-ческих и исторических обстоятельств обеспечило реализацию на Западе Рационализиро-ваного уклада социума. (Оговорим, во избежание недоразумения, что сказанное отнюдь не предполагает идеализацию нами конфуцианского Китая: там, как и везде и всегда в мире, хватало собственных злоупотреблений на административном и прочих уровнях государ-ства и общества, в особенности, естественно, умножившихся в века упадка страны³². До-статочно, однако, признать уже то, что, как сказал кто-то из синологов, китайцы первые /и до сих пор, увы, единственные/ в мире всерьез поставили задачу очеловечивания чиновни-чества /задачу, настоятельность решения коей катастрофически выросла ныне в нашем все более сложном и громоздком мире/ - и безусловно до какой-то степени ее решили!)³³ Повидимому, рекордически интенсивная социальная Деградация, навязанная Китаю уси-лиями легистов, построивших самую жесткую в истории Евразии государственность³⁴, не-вольно подготовила условия для уникального же успеха последовавшей за ней Эволю-ции, оттолкнувшейся от унаследованной ею Гиперинтеграции социума.

Вместе с тем, более или менее отчетливо проявленные Эволюционнные тенденции можно проследить во множестве углов Евразии, не исключая и Запад, где, однако ж, они остаются почти нацело ограничены сферой теории. Неформальная аристократия была со-циальным идеалом Сократа, родившегося через несколько лет после смерти Конфуция (о существовании коего, как и целого Китая, он, как и весь до II в.д..н.э. отрезанный от Китая внешний культурный мир, не подозревал), и Платона, старшего современника "второго Конфуция" - Мэн-цзы. Те же тенденции были бродильными агентами Западных Воз-рождения, реформации и Просвещения, своеобразно отразившись затем и в романтизме. На Востоке они сказываются и в иудаизме, и особенно в христианстве (более всего в ран-нем), и в исламе - и в буддизме, хотя и наиболее необычным - неотмирным - образом. Вряд ли и Конфуций просто морочил себе и другим голову, утверждая, что проповедо-ванные им принципы были в совершенстве реализованы уже на заре истории Поднебес-ной. Разумеется, чисто фактологически он заблуждался, но если учесть, что помимо прав-ды фактов существует еще и едва ли не важнейшая правда тенденций, продирающихся, стремясь к реализации, через препятствия упрямых обстоятельств, он скорее был прав. (Аналогично, на чисто фактическом материале не стоит труда осмеять идею "Святой Ру-си" - но не стоящую за ней упорнейшую в веках тенденцию.)

В результате картина Организации социальной, в отличие от биологической, пред-ставляется далеко не вполне сложившейся - как бы разорванной на Западную и Восточ-ную половины (см. чертеж 5 на следующей странице).

Эта "разорванность", а точнее, резкая - и приблизительно зеркально обратная - асим-метрия способов социальной Организации на Востоке и Западе заходит так далеко, что из-мерение Ө - i, допустимо характеризовать как определяемое Восточно-Западной поляр-ностью, по аналогии с определением у нас "количественного" измерения полюсами жен-ственности и мужественности. Следствием этой асимметрии, наряду с упомянутой выше невозможностью отчетливо выраженной социальной Рационализации на Востоке (и, разумеется, отчетливой социальной Эволюции на Западе), является также сравнительно сла-бая выраженность социального Вырождения на Востоке и социальной Деградации на Западе. Тем не менее, парадоксальным лишь на первый взгляд образом и Восток и Запад испытывают особый - непобедимый - ужас именно перед этими - наименее выраженными у них - формами регресса, ибо неспособны выходить из них путями сколько-нибудь кон-структивными (для чего им пришлось бы поменять тип своей системности до наоборот!), вследствие чего те оказываются для них в конечном счете наиболее разрушительными, ес-ли не чреватыми тотальной цивилизационной катастрофой³⁵.

Мы говорили выше о не имеющем в истории культурной Евразии параллели циви-лизационном крахе Рима, не сумевшего, когда это исторически потребовалось, сменить тип своей системности. Посмотрим, как протекал несколько аналогичный (верней, контр-аналогичный) процесс в Китае. Интереснейшей эпохой (для стороннего наблюдателя - возможно, с тех самых пор китайцы желают своим врагам жить в интересное время) в ис-тории страны является Чжаньго (эпоха Воюющих Царств), приходящаяся на VIII-III вв. до н.э. Она же - самая противоречивая и странная пора этой истории. Ее характеризуют взрывной рост населения страны, а также бурный расцвет культуры, городских форм жи-зни, грамотности, ремесел, искусств, науки, философии, уникального по глубине и тонко-сти гуманизма - и в то же время всеобщие надлом и горечь, страшные войны, ведущиеся с чудовищной жестокостью, крутой упадок нравов и достигающий степени отчаяния пес-симизм. Это период "расцвета ста цветов и соперничества ста школ", создавший, наряду с конфуцианством и даосизмом, все вообще оригинальные философские и идеологические находки, на тысячи лет определившие склад классического китайского мышления, - и пе-риод, не признающий собственной правомочности, всецело преданный субъективно иде-алам и заветам невероятно глубокой старины, хранимым с феноменальной памятливо-стью, и каждое собственное достижение трактующий либо как восстановление мудрости предков, либо как ненужное и вредное. Это эпоха, не чувствующая под ногами почвы, ус-матривающая в себе только тяжкую болезнь и забвение пути совершенномудрых древних, с ужасом поругания святыни воспринимающая статус-кво раздробленной родины (тогда как, для сравнения, греки разных полисов с довольно легким сердцем воевали, эксплуати-ровали и притесняли друг друга, почти как чужих) - и ту самую множественность школ мысли, что составила ее самую громкую славу. В ней наблюдаются поразительно много-кратные и детальные аналогии с греческой классикой - но ею не создана ни одна правовая параллель греко-римской античности, не сделан ни один идеологический ход в направ-лении Западной "демократии" (то есть политически оформленного экстенсивного персо-нализма), ни разу не подвергнута сомнению принципиальная необходимость института монархии.

Как понять эту эпоху? То было время, когда во всей культурной Евразии тенденции к Рационализации мысли и социума были наиболее мощны во всей известной истории³⁶. Китайцы были слишком одаренным и приверженным идеалу "широты души" народом, чтобы остаться целиком в стороне от духа времени. Но, как мы знаем, отчетливо выра-женная Рационализация требует позади себя столь же выраженного Вырождения. Ничего подобного предшествующая история страны не знала. Прямо напротив, даже сложение первых архаических форм государственности было связано здесь не с разложением, как на Западе, но с укреплением родовых связей (поскольку государственность служила здесь тогда господству одних родов над другими)! Воистину, социальная Интеграция была здесь альфой и омегой бытия. Немудрено, что китайцы с таким пиететом вспоминали вре-мена своих первых "совершенномудрых" государей. Расплата за столь идиллическое сло-жение государства последовала в эпоху Чжаньго, когда стихийная Рационализация эпохи, не имея позади себя Вырождения, сеяла его в собственном процессе, и сама с ним слива-лась. Одновременно мыслители отчаянно напрягались в попытках (далеко не безрезуль-татных) восстановить посредством новой ясности разрушаемые и отчасти уже разрушен-ные характером той эпохи представления и практику далекой старины. Наиболее энергич-ную - и, соответственно, самую донкихотски прямолинейную попытку такого рода пред-приняли конфуцианцы (мы видели, что в конце концов они победили, но не прежде, чем вынуждены были заимствовать многое из зловещего практицизма своих злейших врагов - законников). На пассивно-созерцательном полюсе того же движения утонченнейшие дао-сы ехидствовали: "Исправляющие характер народа в стремлении вернуться к его началу, обращаются к распространенным пошлым учениям". "Когда дела пошли плохо, прежнего не вернешь игрой в милосердие и справедливость". Единственной радикальной школой, вполне осознавшей, что в создавшихся условиях почтенная традиция выдохлась, и стала в общем не применимой, стали, однако, фацзя.

Итак, в период полагавшейся бы Рационализации - в Организации социума, сложив-шейся, как отточенная Организация высокоразвитых биологических организмов, - Древ-ний Китай узнал и ужас запоздалого Вырождения, и надежду преждевременной Эволю-ции, и свирепость торопившейся разрубить гордиевы узлы истории Деградации - одна Ра-ционализация, как ни поразительно много удалось ей свершить, происходила контрабан-дой стихийных исторических сил, никем не была осознана как принципиально новая исто-рическая возможность и ценность, а потому никак не повлияла на те стороны социально-сти и культуры, что требовали ее намеренного приложения. Характерным образом, ближе всех в Китае подошли к признанию ее исторической правомочности служившие Дегра-дации легисты - в своих прото-"столыпинских" реформах!³⁷

В строку придут некоторые простые соображения (как ни странно, доселе никем, сколько известно автору, не высказывавшиеся) о милосердии и справедливости - и их не-отъемлемых пограничных моментах: жесткости и потакании³⁸.

По всему видать, китайцы очень рано осознали взаимодополнительный (в смысле принципа дополнительности Бора) характер милосердия и справедливости, как и их, по Западному говоря, формально-логическую несовместимость. Древнейший обычай с трогательным педантизмом предписывал "разделение нравственного труда" в семье: мать отве-чала за милосердие, отец - за справедливость. Существует замечательный даосский текст (приписываемый Ян Чжу или Ле-цзы; цитирую его по памяти /как по памяти цитировал перед тем "Книгу правителя области Шан"/ из сборника даосских текстов, выпущенного у нас в конце 60-х гг. под нелепым, но естественным в тогдашних условиях названием "Атеисты, материалисты, диалектики Древнего Китая"): "Небо не всемогуще, мудрецы не всеведущи. Путь небес - либо жар, либо холод. Путь мудрецов - либо милосердие, либо справедливость". Параллель жару и холоду обнаруживает несовместимость милосердия и справедливости "в одно и то же время, в одном и том же отношении". Вместе с тем текст намекает, что проблема их сочетания в государственной и социальной практике все же как-то разрешима, вот только - мудрецы не всеведущи...

Достаточно очевидна Интегрирующая, неформально-аристократическая природа все-обнимающего милосердия, и Дифференцирующая - отталкивающейся от конкуренции за ограниченные блага справедливости. Драматическим образом и милосердие и справед-ливость обращаются между полюсами жесткости и потакания - и те же пограничные мо-менты пронизывают их насквозь. Милосердие отправляется - и отталкивается, но и перио-дически возвращается - к необходимо предшествующей ему жесткости. Только она позво-ляет милосердию удержаться от превращения в простое потакание - защиту разбойников³⁹ - несколько далекое от подлинного назначения милосердия. Но, в свою очередь, только момент потакания сообщает достаточную силу отталкивающемуся от жесткости мило-сердию. Прав был, видимо, Христос, когда в проповеди милосердия, обращенной к "наро-ду жестоковыйному", упирался прямо в потакание: "Вы слышали, что сказано: "око за око, зуб за зуб". Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; И кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два". (Матф. 5: 38-41.) Жесткость древних иудеев была, повидимому, вполне достаточ-ной, чтобы уравновесить эту крайность его учения. Предостаточной была и жесткость ав-торитарного общества, где прозвучала эта проповедь. И сам Христос Евангелий, в разите-льном контрасте с его слащавым образом, нарисованным либеральными веками, говорил с народом "как власть имеющий", то есть - соответственно стилю власти своего времени и страны - жестко и требовательно - и не засмущался бичом изгнать из Храма торгующих и опрокинуть их столы.

К пагубному недоразумению приводит проповедь милосердия в дискретном социуме Запада, который отталкивается в своей легалистской справедливости от анархичного по-такания, и, дабы не завязнуть в нем, вынужден тянуться к жесткости. В этом контексте из-начальное христианское учение должно быть либо перетолковано почти аккуратно об-ратным себе образом, либо становится орудием анархического разрушения⁴⁰.

Естественным для Интегрированного социума образом конфуцианцы, хотя и пыта-лись синтезировать идеалы милосердия и справедливости в органическое целое, и в синте-зе своем вынуждены были поставить аристократическое милосердие (разумеется, вкупе с подпирающей его жесткостью) на первое место, отведя справедливости сугубо подчи-ненное место. Характерно, что в отличие от Шан Яна, обращавшегося в своей книге непо-средственно к полуварварскому циньскому государю, что позволило ему с кристальной ясностью выразить идеал последовательной начальственной жесткости, равно чуждой и милосердию и справедливости, его поднаторевшие в демагогических баталиях последова-тели, осознав, что конфуцианский синтез хромает на справедливость, принялись истово уверять, что сражаются с конфуцианским милосердием "ради справедливости". И что са-мое замечательное, то не была только демагогия. Разрушение легистами крестьянской об-щины в самом деле силой высвободило на время Рациональные тенденции экономики и социальности, на Востоке иначе не реализуемые.

Это характерное для Востока "прилипание" сравнительно хилых тенденций Рацио-нализации к несравнимо более мощной Деградации можно с обратной, от справедливо-сти идущей, стороны усмотреть и у Конфуция. Когда его спросили:

"Можно ли отвечать добром на зло?", - он ответил: "Как можно отвечать добром? На зло отвечают справедливостью. На добро отвечают добром". (Лунь Юй, глава "Сянь Вэнь".) Это матрично четкое соотношение: добро за добро, справедливость за зло, - с ма-тематической ясностью обнаруживает, что "справедливость" Конфуция существенно от-личается от справедливости Запада, отталкивающейся от потакания (и, стало быть, обре-ченной, как и демонстрирует ныне все чаще Западная судебная практика, время от вре-мени в нем увязать). По контрасту очевидно, что "справедливость" влиятельнейшего муд-реца Китая настолько сближена с жесткостью (то есть злом вынужденным, в лоб встре-чающим зло произвольное), что едва с ней не сливается - как и естественно для социума тесно Интегрированного.

(Заметим, между прочим, что характерным для современного Западного мироощу-щения образом, упомянутый нами в "Аннотации в вольном стиле" Адлеровский список базовых идей европейской культуры содержит понятие "справедливости" - но не "мило-сердия", из "справедливости", понятно, никаким ухищрением прямо не выводимой! На-прочь забыл об архаическом "милосердии" наш почтенный семантик /или вообразил, что оное из "справедливости" таки выводится?!/ И целый институт, годы втуне трудившийся над расширением его списка, этого суперляпа не заметил. Такой вот теперь "христиан-ский Запад"!)

Восточной асимметрии путей социальной Новации с почти зеркальной точностью противостоит асимметрия их на Западе. Разительный контраст трагической запутанности эпохи Чжаньго являет гармоничная ясность классической Западной античности. Эти эпо-хи предваряют болезненно выраженное Вырождение на Западе - и сравнительно "идилли-ческий" характер соответствующего периода в Китае. В завершение античности Дегра-дация происходит в Китае со всей стремительностью и беспощадностью нарочитого обва-ла культурной традиции, запрягающего себе на службу самую Рационализацию, не при-знаваемую здесь ни моральным инстинктом масс, ни мыслью гуманных мудрецов. Эта ка-тастрофа изживается зато здесь в считанные десятилетия (прибавляя к 14 годам злополуч-ной империи Цинь период обретения наследующей ей Хань лица просвещенной дина-стии), сменяясь могучей Эволюцией социума, на две тысячи лет определившей судьбы классической культуры страны. Прямо обратно, Деградация Рима эпохи поздней респуб-лики и империи характеризуется длительной мучительной неуверенностью властей в по-иске адекватных ей форм, попытками ориентироваться и формально сохранять институты, созданные предшествующей Рационализацией классического республиканского периода, теперь явно (с точки зрения современного исследователя, но не тогдашних заблудившихся римлян) непригодные. В прямую противоположность Востоку, тенденции Деградации "налипают" там на созданные Рационализацией формы социума, а не наоборот. Эта эпоха характеризуется не только сохранением, но и оттачиванием к формальному совершенству традиционных легальных приличий, - но и бестолковщиной и непониманием самой себя, достигающими почти полной утраты чувства реальности. Это растягивает гибель могучей традиции на полтысячи лет, зато губит ее с практически тотальной основательностью, не имеющей сколько-нибудь близкого аналога во всей культурной Евразии той эпохи.

Римляне одичали, и повсюду на бывшем Западе воцарились варвары, постепенно по-строившие... типично Восточную цивилизацию Средних веков со строгой иерархией сосло-вий и монархами - "отцами народов", - нечто, не имеющее на сей раз никакой контранало-гии в самодостаточной исторической динамике Востока. Почему так произошло?

Издавна говорят о "женственном" характере Востока и "мужественном" - Запада. Это не просто поэтический образ, но глубокая интуиция точного изоморфизма. Организа-ция сложных социумов проходит в течение последних приблизительно трех тысяч лет этап, изоморфный периоду разделения полов в Новации Организации биологической. Хо-тя сексуальноподобное поведение известно уже на уровне одноклеточных организмов, ко-гда те обмениваются ядрами клеток или сливают свои ядра и протоплазму с последующим разделением ядерного и протоплазменного материала, полное разделение полов и регу-лярное участие самцов в размножении - сравнительно очень недавнее явление в развитии многоклеточных организмов. У примитивных многоклеточных имеет место "чередование поколений", в котором половое размножение происходит в одном поколении цикла, со-стоящего из двух или более поколений. При этом некоторые такие виды отказываются от регулярного чередования поколений, прибегая к нему только под давлением особо суро-вых условий среды, предпочитая в норме "бесполое" (если лучше вдуматься, скорей чисто материнское) размножение. Наконец, партеногенез, или "девственное размножение", име-ет место уже на поразительно высоких ступенях биологической Организации, например, у насекомых (в частности пчел) и даже у нескольких видов ящериц, у которых он достигает полного исчезновения из обращения самцов. (В последнее время, с разработкой генетиче-ского анализа зафиксированы несколько случаев достоверного партеногенеза даже у жен-щин!) Жизнь, как видно, долгое время не так уж доверяет мужскому началу, чьи функции связаны с интенсификацией генетического разнообразия, достигаемого посредством мута-ций (рискованные услуги сопряженного с Вырождением Хаоса - можем мы сказать, забе-гая вперед) - и конструктивным Упрощением. Организация должна в самом деле стоять очень высоко и крепко, чтобы не особенно бояться первого - и чтобы в ней было что конструктивно упрощать...

Можно сказать, что Восток воспроизводит свои цивилизации "партеногенезом". А Запад? В биологии нет, и не может быть механизма "юношественного" (по аналогии с девственным) размножения: Рационализация, как замечено в главе 4, Богом напрямую не подпитывается. Но в биологии имеется явление патологического порядка - андрогенез, когда сперматозоид внедряется в женскую яйцеклетку, чье содержащее генетическую ин-формацию ядро гибнет (хотя остается живой протоплазма! - таким образом, "муже-рождение" андрогенеза отнюдь не чисто мужественно). Можно говорить об "андрогене-тическом" переходе Запада от античности к цивилизации Нового Времени. Механизм это-го андрогенеза был запущен Возрождением, реформацией - и в немалой степени контрре-формацией, кою учредили у себя католические страны, стремясь остановить натиск проте-стантизма, и мудро переняв ради того у своих противников самые созвучные эпохе ново-введения. Довершило дело, повидимому, Просвещение. Но прежде чем впрыснутая таким образом в женственное лоно средневековой цивилизации информация могла запустить тот, в чем-то благой, а в чем-то и весьма губительный, процесс, нужно было это самое - по необходимости Восточное - лоно еще создать. Только естественно, что сделать это на скончавшемся в ту пору Западе сумели именно "варвары" с их непресекшимися родовыми традициями, да и тем немало помешал и затормозил их дело в течение пяти или шести "темных веков" пиетет перед традицией Древнего Рима.

Как вообще могло сложиться в истории цивилизаций это выдающееся своими дости-жениями в сфере рационального, но (почему не поставить точку над i, очевидную внима-тельному читателю?) все-таки уродство< Запада - социума, изоморфного степенью "дис-кретности" своей Организации какой-нибудь губке или иному примитивнейшему много-клеточному, о коем нельзя даже решить с полной определенностью, в самом ли деле это уже целостный многоклеточный организм - или только колония одноклеточных⁴¹, - социу-ма, неспособного даже к прямому воспроизведению собственной системности в очеред-ном поколении цивилизации, неспособного обминуть при смене таких поколений практи-чески тотальную цивилизационую катастрофу?

Хотя поползновения к социальной Рационализации можно проследить во множест-ве торговых республик и монархий Древней Азии, начиная с Финикии 2-го тысячелетия до н.э., все они в конечном счете оказывались там тем более разрушительными, чем да-лее заходили. Упомянем в этой связи хотя бы Ново-Вавилонское царство VIII-VI вв.до н.э., о коем с таким ужасом и омерзением свидетельствует Библия. Историки подтвер-ждают, что ужасаться там было чему: начав как самая культурная, могучая и богатая де-ржава своего времени, Вавилон разрушил экономику (фальсифицировав заодно в резу-льтате множества насильственных переселений покоренных народов этнический состав) собственного крестьянства и ремесленников дотла, не говоря об экономиках стран им разграбленных. В результате всех этих незадавшихся экспериментов Восток положите-льно стал по характеру своей самоорганизации еще "Восточней". Решающей формирую-щей социальное бытие силой Рационализация стала впервые, как известно, у греков, и привилась до сравнительно самого недавнего времени только у народов Западной Евро-пы, находившихся под сильным влиянием Римской традиции. Почему так случилось? Замечено, что почти уникальной географической особенностью Западной Европы явля-ется огромное значение коэффициента, рассчитываемого делением длины береговой ли-нии на площадь ее внутренних районов. Тот же коэффициент принимает уже совершен-но колоссальное значение в случае Греции, особенно учитывая ничтожную полезную часть ее гористой и малоплодородной территории. Сама природа подталкивает Запад-ного европейца вообще, а грека в особенности, обращаться вовне, а не внутрь отечества, к занятиям торговлей, мореплаванием, к ориентированным на экспорт отраслям произ-водства, и стимулирует экстравертивный, или Универсализованный, характер Западной цивилизации. Далее, как обнаружили мы еще при рассмотрении биологической Нова-ции, для успеха Рационализации непременно требуется предшестующее ей достаточно далеко зашедшее Вырождение, поскольку лишь оно делает систему достаточно же дис-кретной, чтобы Упрощение-Унификация могли приобрести в ней конструктивный хара-ктер. Действительно, в дополнение к особенностям своей географии Западная Европа была в свое время захвачена индоевропейскими племенами, навязавшими себя мест-ному населению как господствующие касты: жреческую и воинскую, - и запрещавшими смешение с побежденными. Так разбили они исконную Интегрированность автохтонных родо-племенных систем Европы, произведя их буквальное и, нетрудно догадаться, весь-ма болезненное Вырождение.

(Разумеется, бывши необходимым, Вырождение вовсе не явилось само по себе до-статочным условием успешной Рационализации. Погибли почти все державы индоевро-пейцев в Азии, некогда грозные и многочисленные, простиравшиеся до тогдашних - много более тесных - границ Китая /тохары/. Уцелел рано переориентировавшийся на довольно просвещенный по своему времени деспотизм Иран и менее значительные конклавы. В уникальных условиях Индии кастовое Вырождение, хотя и обросшее рядом компенсатор-ных механизмов, продолжается доныне /так, внедрение в страну западной техники приве-ло к появлению касты шоферов, и, как невесело шутят социологи, оная грозит расколоться на подкасты водителей бьюиков и роллс-ройсов - с запрещением браков между их пред-ставителями/, несмотря на все усилия к обратному, предпринимаемые демократическим по интенции правительством, и никто не знает, когда будет найдено эффективное средст-во против этого раздирающего страну бедствия.)

Итак, успешная Рационализация социума на Западе была обязана собой уникальному сочетанию исторических и географических факторов. И ей было что дать воспринявшим ее народам. Пусть только квазитворческое, богатство Рационализации оказалось ошелом-ляющим. Что в самом деле суть все наши науки, философии, все систематические знания и технологии как не Рационализация выплесков бездонного темного океана нашей интуи-ции, питаемого Богом! Наконец, не умея впрямую питаться от Бога, Рационализация, на-подобие бравого кузнеца Вакулы, оседлавшего черта, получает возможность подпитыва-ться - также бесконечной - энергией Хаоса, разрушительной для интегрированных систем! Нет, не зря тысячелетия волновался Восток, пытаясь родить Запад!

Но, определяясь указанным уникальным сочетанием факторов на Западе, социальная Рационализация не привилась до сих пор, за редчайшими исключениями, нигде за его пре-делами, несмотря на огромное желание множества народов в последние века во всем под-ражать примеру материально могущественного Запада, и его собственные колоссальные усилия по вестернизации всех того желающих и не желающих. Объективно эти усилия в контексте Интегрированного характера социальной Организации подавляющего большин-ства культур планеты могут вести только к их более или менее катастрофическим Вырож-дению или чаще Деградации, то есть к социальному хаосу с его войной всех против всех - или к наижестко авторитарным, в пределе тоталитарным, режимам - или к их чередова-нию - что мы и видим почти повсеместно на планете (интересно, успеет ли научиться ви-деть эту очевидность Запад прежде своей гибели?). В наиболее впечатляющем - японском - исключении из правила географические и исторические факторы (островное положение страны, крайний недостаток внутренних сырьевых ресурсов, толкающий к торговой, если не к военной, экспансии - а в предыдущей истории развитая феодальная сословно-касто-вая система, в противовес коей, правда, следует указать на жесткую государственность последних веков, каковую, впрочем, более, чем уравновешивает в рассматриваемом отно-шении уникальная способность японцев учиться у чуждых по складу культур, развитая опытом полуторатысячелетних заимствований у резко иначе Организованных Китая и Ин-дии) замечательно напоминают таковые в западноевропейских странах, особенно в Анг-лии и Германии. При всем том люди знающие считают довольно согласно, что парламент-ско-демократические формы, в которых протекает современная внутриполитическая жизнь Японии, остались в ней именно формами, наполняемыми целиком Восточным со-держанием. На подобном фокусе сломала бы себе, конечно, шею едва ли не любая другая государственность, но японцам не привыкать: полторы тысячи лет они только и делают, что заимствуют чуждые формы цивилизации - искуснейше эту чуждость обезвреживая и все более утверждаясь на собственном пути.

На стыке Востока и Запада стоит Россия - Запад для Востока, Восток для Запада и Востоко-Запад (может быть, даже Востоко-Востоко-Запад) для наблюдателя, исхитряю-щегося взглянуть на нее "со стороны". Наши власти и простой народ по господствующе-му складу своих представлений и моделей поведения недвусмысленно относятся к Вос-току. Более чем двухвековой трагедией нашей интеллигенции (и следственно целой стра-ны) является то, что, будучи образована в созданной Западом системе представлений, она в определяющем большинстве своем воображает себя принадлежащей Западной культуре, оставаясь практически целиком Восточной по складу сердца.

Что бы ни думали о России наши несгибаемые западники, современный Запад бо-лее, чем когда-либо, ощущает ее как нечто сугубо себе чуждое и чреватое самым грозным вызовом расшатавшимся основаниям своего жизнечувствия и образа жизни. Именно Рос-сия представляется там сейчас олицетворением неукротимо своеобычного Востока. Ни-кто на Западе всерьез не верит (хотя очень хотели бы, и уговаривают себя верить), что Россия превратится когда-нибудь в нечто для Запада удобоваримое. Филистеры, зараба-тывающие на своем знании русской культуры, не стесняясь, мечтают вслух и печатно, на-сколько спокойней было бы ее изучать, если бы она уже умерла. А иные люди на том же Западе видят в России единственный луч надежды на то, что не все в мире утонет в тря-сине буржуазной пошлости, и благодарят Бога за ее существование. Всему просвещенно-му миру известны русская совесть, русская интеллигентность и русская глубина души…

А что думают на Западе о наших западниках?

Для философа истории и милейшего либерала Арнолда Тойнби они - квислинги, пы-тающиеся извратить традицию своей культуры на манер для нее чуждый и бесперспек-тивный. И почти для всех на Западе они - изменники, полезные, с точки зрения одних, гу-бительные, по мнению других, и презираемые и вдвойне чуждые и тем, и этим. Не вну-шает почтения и тот чисто Восточный авторитаризм, с которым они пытаются навязать отечеству свой "Западный" плюрализм.

Со своей стороны, вглядываясь в истинно гоголевские карикатуры "новых русских" (спасибо Караулову, сказавшему о том на всю страну в интервью АИФ!), автор и близко не находит у них того минимального самоуважения и уверенности в правоте своего дела (их подменяет жалким образом только их ошалелость от свалившегося на них денежного "счастья"), кое позволило бы им выжить "как классу" в сколько-нибудь нормальных для страны условиях (отсюда, надо думать, истошное насаждение ими в стране скандальней-шей бездуховности - вот это, надо признать, у них очень традиционно русское - добивать-ся своего дуроломом, нимало не заботясь о неизбежном со временем откате в обратную сторону народа, который раздавит тогда их и все с ними связанное в лепешку). Все, что они сумеют сделать, это дать отечеству еще один убедительнейший урок, как жить нель-зя!

Не говоря уже о резко преимущественно Интегральном характере системности наше-го социума и культуры вообще, период длительной "коммунистической" Деградации ам-путировал, на наш взгляд, в нашей стране слишком многие необходимые для нормальной жизни, а тем более для социальных экспериментов силы, чтобы мы могли надеяться на сколько-нибудь серьезный успех социальной и экономической Рационализации - процес-са только квазитворческого. В самом деле, мы находим слишком очевидным, что все по-пытки этой последней налипают - и вновь интенсифицируют до "беспредела"! - безо-бразие Деградации, вошедшей было в период застоя в берега солидной умеренности и да-же уживавшейся тогда с совсем иными всходами (ныне, как дает понять слово "беспре-дел", она непринужденно уживается с прелестями Хаотического Вырождения). Нравится это нам, или нет, нам остается только надежда на социальную Эволюцию с ее мерито-кратией (аристократией талантов и достоинств), когда единственно получит возможность помочь нам не совсем "всемогущий", как дерзнем мы показать в главах 8 и 12, Бог. На-деяться на что-либо иное можно не более, чем на то, что камни примутся однажды падать вверх. И выходит, рано или поздно мы, если не вымрем (думается, все-таки не вымрем), то, помучившись и потыкавшись, более или менее бестолково туда или сюда, к тому и придем"⁴².

Футурологи говорят, производство информации станет в скором будущем (или уже стало) важнейшим на Земле делом. Известно, что во все времена главными в обществе становились рано или поздно именно слои, занятые в нем важнейшим в данную эпоху де-лом. И, в отличие от "демократического" по своей природе характера капиталистического массового производства, производство информации никогда не сможет стать делом впол-не массовым, но по необходимости будет только уделом более или менее узкой элиты⁴³. Эта необходимость станет для Запада страшной трагедией, от которой тамошние провид-цы открещиваются уже сейчас⁴⁴. Для нас (и Востока в целом) это будет самым счастли-вым шансом истории.

Ни из чего, правда, не следует, что мы реализуем этот шанс, автоматически следуя "силе вещей". Людей умных и талантливых у нас и всегда более чем хватало. Не хватало в нашей суровой и трудной стране, веками придавленной чугунным задом государства, умения органично встроить их в социум - всегда куда проще оказывалось их искалечить, истребить или загнать в глухое подполье⁴⁵. Традиция эта тяжко довлеет веками над на-шим общественным сознанием, а в нашем столетии небывалым образом интенсифицировалась еще "восстанием масс" (по Ортега-и-Гассету), повсеместно направленным в пер-вую голову против всякой культурной иерархии, и разразившимся у нас в силу слабости нашей культурной традиции в самых крайних формах, и запряженным тем же государст-вом к вящему подавлению интеллигенции⁴⁶. По данным Сергея Кириенко, общественная активность у нас снижается по мере повышения уровня образования. Люди без высшего образования приблизительно вдвое активней тех, кто его имеет. Наша интеллигенция нравственно полураздавлена - и особенно в самом своем привилегированном при совет-ской власти слое. Наши академики, "прокатив" на выборах в академию стукача Рамзина и проголосовав против исключения Сахарова, иных Поступков в последние десятилетия не совершили.

Что ж, значит, нашему общественному сознанию - и в первую очередь сознанию на-шей скромной (то есть - жуть-то! - скрывающейся! - по контрасту ближайшие по смыслу нашей "скромности" слова Западных языков буквально значат всего-то умеренность) ин-теллигенции - потребуется радикальная мутация, коя соединит, наконец, у нас ум и талант с чувством высокого собственного достоинства. Стало быть, если не оставит нас вовсе по-мощью Бог, и не упустим мы пойти Ему встречу, такая мутация у нас в конце концов про-изойдет.

Мутация в дискретное состояние социума создала Запад, освоивший могучую и удобнейшую в пользовании силу Рационализации, но тем же отсекла его от сокровенных источников жизни и света. "С Востока свет, с Запада техния", - прекрасно знали даже са-модовольные римляне. Техния, заметьте, а не техника. Технией называли латины не толь-ко технику, но и науку, и юриспруденцию - целую сумму рациональных умений и знаний.

Начиная с эпохи "Просвещения" (как иронизировал Э. Т. А. Гофман: "когда разрази-лось Просвещение..."), Запад, а за ним и целый мир все более захлестывается волной на-уко- и рацио-бесия, на том и стоящих, что в технии и заключен будто бы весь нужный че-ловеку свет. Техния обеспечила Западу неоспоримое превосходство во всех сферах, куда достигает упорный конечный рассудок. Но не могла дать ему мудрости (мудреца можно сыскать едва не в каждой деревне Востока). Мудрость ходит перед Богом, и никакое изо-щрение чисто рационального ума ее не дает (на Востоке часто поражаются "детской глу-пости" крупнейших ученых Запада - в самом деле, Эйнштейн и тот симпатизировал "со-ветскому эксперименту"! - хотя то, что они принимают за глупость, есть, конечно, именно практически тотальное в последних веках выпадение из ментальности Запада мудрости). Западу ведомо только "дьявольское" лицо бесконечности - Хаос. Техния обеспечила Запа-ду уровень материального комфорта, которому завидует почти весь остальной мир, но не могла ему дать комфорта душевного - неизмеримо важнейшего. "Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?" - вопрошает Христос. Карл Густав Юнг, один из последних мудрецов Запада, не уставал повторять всем, кто его слушал, что, с точки зрения всех иных культур, вечно снедаемый беспокойством человек Запада (цена энергетической подпитки Хаосом) - неизлечимо безумен.

Свет, закрытый Западу (взгляните на популярных там проповедников - клоуны без чувства юмора - в 1950 г. знаменитый Билли Грэм принялся уверять свою паству, и не ус-тавал несколько лет, что в раю они будут разъезжать на кадиллаках!), пришлось занимать на Востоке. Но не так устроен человек даже и на Западе, чтобы быть счастливым одной технией да заемным светом. В определенном - важнейшем - смысле Запад - самая несча-стная и больная цивилизация на Земле⁴⁷.

Ныне, когда на наших глазах изживает себя второе поколение цивилизации Запада, ему угрожает новая - практически неизбежная при его мужественном характере - тота-льная (или в лучшем случае весьма близкая к таковой) цивилизационная катастрофа - и вот на какой путь не устают толкать нас наши милые западники...⁴⁸

Ошибался, конечно, Киплинг, полагая, что Запад и Восток не сойдутся до Страшного Суда. Сойдутся непременно, лишь бы выжило человечество, ибо таков путь всякой доста-точно сложившейся Организации. Но, если Запад во всеоружии своей могучей, но по принципу немудрой технии, и западники с их детским оптимизмом (Гайдар и по виду по-хож на непомерно разросшееся дитя) и полной неспособностью постигать что-либо ор-ганическое, в особенности дух собственного народа, исхитрятся превратить Восток в Ква-зизапад, это будет пострашней и Страшного Суда. Ибо судить нас тогда примется "дья-вол" Хаоса. Один древнегреческий философ придумал для Хаоса новое название - апейрон. Его точный перевод широко гуляет последние годы по России - беспредел!

Можно надеяться, что Запад и Восток сойдутся впервые именно в нашей стране: сли-шком многое мы, живя под боком у Запада, у него переняли, чтобы остаться просто Вос-током. Но не это ближайшая задача нашей истории. Ныне нам следует осознать себя тем, что мы есть, то есть во многом неудачливой, но потенциально великой (может быть, ве-личайшей в истории) культурой Востока.

(Отметим в скобках замечательно оригинальное воззрение на Россию Григория Ква-ши. Он показал фактически - независимо от автора, и первым в развитой европейской тра-диции - как работают ритмы Времени /и в исторической динамике стран, и в индивиду-альном развитии человека/ как специфического Организующего явления агента - а не "по аналогии с пространством" - дело, достойное гения. В современной Россию Кваша видит не "Восток" и не "Запад", но "Империю". Все три члена указанного ряда определяются им истинно темпорально - своеобычными ритмами развития: "Восток" идет по ритму, в коем важнейшие события происходят в годы Быка /12-летнего цикла, открытого впервые, ка-жется, в Китае/, являющиеся годами "идеологического решения" /например, 1949-й - год провозглашения КНР/; в ритме "Запада" ключевыми служат годы Петуха с их "экономи-ческим решением" /так, 1933 и 1945 гг., когда учредился и пал нацистский режим, выда-ют, по Кваше, что Германия Гитлера была псевдоимперией /"тоталитарным двойником" России/, продолжавшей идти по ритму Запада, и потому обреченной на крах с самого на-чала своей авантюры/; в "Империях", где, или по прошествию коих, происходят важней-шие рывки и сдвиги целой мировой истории /например, зарождение христианства в Древ-нем Израиле вслед за прохождением им четырех Имперских циклов - или возникновение почти на голом месте величайшей из классических литератур в России ХIХ века - после ее трех Имперских циклов/ важнейшими оказываются годы "политического решения" - годы Змеи: например, 1881 /начало четвертого 144-летнего Имперского цикла России, ознаме-нованное убийством Александра II/ - 1894 /смерть Александра III и воцарение Николая II, происшедшие с годовым запозданием от 12-летнего ритма, - единственным в протекшей части этого цикла!/ - 1905 /Первая русская революция/ - 1917 /две революции!/ - 1929 /зло-вещий "великий перелом"/ - 1941 /начало Отечественной войны/ - 1953 /смерть Сталина/ - 1965 /косыгинская попытка радикальной экономической реформы/ - 1977 /воцарение "за-стоя"/ - 1989 /практический слом тоталитарного режима/ - 2001 /начало "стабилизации" - или игры в нее, оплаченной нефтедолларами?/ - 2013 /?/ - 2025 /конец Имперского цикла, чреватый, согласно Кваше, чрезвычайным "идеологическим чудом", сопоставимым с за-рождением христианства!/…

Возможно ли согласовать истолкование Квашой нынешней России как "Империи" с нашим представлением о ней как Востоке? Автор находит это вполне допустимым. "Им-перии", по Кваше, зарождаются и на "Востоке" и на "Западе" /так Британия прошла уже, согласно его теории, четыре Имперские цикла - максимум возможного в истории одной страны - и именно поэтому целое человечество живет сейчас в "английском - в смысле принятой им системы воззрений о должном - мире", как прежде Европа жила полторы тысячи лет в "христианском мире", и как довольно скоро человечество станет жить в "русском мире"/. Посему представляется возможным трактовать "Империю" не как третье состояние социума, рядоположное "Востоку" и "Западу", но как особое - возбужденное - состояние первого либо второго /недаром, как констатирует Кваша, ни одна страна не спо-собна идти по Имперскому ритму непрерывно, но по прошествию очередного такого ци-кла непременно возвращается на ритм либо Востока либо Запада/ - в каковом возбужден-ном состоянии происходит, предполагает автор, локальная попытка частичного синтеза "Восточного" и "Западного" способов Организации социума /недаром, можно также пола-гать, год Змеи идет аккуратно посредине между годами Быка и Петуха/?)

¹ Автор сознательно избрал эту почти механистическую упрощенность на первой ста-дии исследования ради возможно очевиднейшей доказательности последующих - вовсе не механистических - выводов.

² Пусть не смущает "реалистов" платоновского толка (то есть тех, кто верит в самосто-ятельную реальность идей наряду с конкретными вещами) наш видимый "номинализм". Технически обусловленный отправлением нашего исследования от конкретных вещей (см. конец главы 3), он приведет нас со временем и к подобию платоновского реализма. Обрат-ный путь, как показывает опыт и самых значительных "реалистов", несравнимо более труден - если проходим вообще.

³ Точнее, уже в простейшем мыслимом случае Новация происходит в двух измерениях, но ее "второе" измерение соответствует тому третьему, которое мы не ввели еще в нашу плоскую модель. Вплоть до этого введения все наши соображения об "одномерном" и "двумерном" типах Новации справедливы именно в пределах уже построенной плоской схемы.

⁴ Уже в VI в. до н. э. основатель даосской философии Лао-цзы настаивает, что органи-зация всегда сопряжена с того или иного рода дезорганизацией, но, хотим мы подчерк-нуть, в случае Новации "одномерной" это сращивание конструктивности и деструктивно-сти особенно болезненно и скандально - и особенно же опасно мало предсказуемо в след-ствиях.

⁵ Мы увидим, однако ж, в главе 7, что в пределах "одномерной" Новации Упрощаю-щая тенденция оказывается в общем конструктивней Усложняющей. То есть, первая род-ственней "Рационализации", чем "Деградации", тогда как вторая ближе к "Вырожде-нию", нежели к "Эволюции".

⁶ Поскольку, при всем том, государство вынуждено функционировать и на Западе, и иногда даже очень эффективно отстаивает собственные интересы, весьма значительная часть его деятельности с необходимостью происходит, как ни странно это прозвучит для наших западников, подпольно и нелегально, как неизбежно посягающая на "неотчуждае-мые" права собственных граждан. Нечего и говорить, что тем самым государственные ин-ституты поневоле вынуждаются выполнять роль мин, всегда способных взорваться в ос-новании истэблишмента, и что их функционеры нередко развращаются подобной практи-кой ничуть не меньше, чем их коллеги в самых одиозных тоталитарных режимах.

⁷ Например, в конце 60-х гг. (то есть, что особенно интересно, на последнем всплеске исторического оптимизма на Западе) видные американские экономисты и футурологи Г. Кан и А. Уинер публикуют "Год 2000-й", где, между прочим, добросовестно констати-руют, что в течение более двух тысяч лет - вплоть до начала XIX века (то есть пребывая уже в глубоком упадке и находясь под властью чужеземцев манчжур!) конфуцианский Китай все еще оставался по сумме решающих показателей самой свободной, просве-щенной, гуманной и экономически процветавшей страной мира, хотя, само собой, никакой "демократией" в нем не пахло. О "китайском чуде" восторженно - и весьма обоснованно - писал еще ранее британский синолог Б. Данэм.

⁸ Что, впрочем, не признается на Западе рядом представителей школы логического анализа, не усматривающих в понятии "свободы" никакого содержательного наполнения.

⁹ В одном из киносюжетов сумасшедший ученый облучает wonder-woman ("чудо-да-му" - в вольном переводе) злодейскими лучами, вследствие чего бедняжка приобретает такой же, как у него, гигантский лоб - и, натурально, сопутствующие сверхзлодейские свойства. Но верные друзья, невзирая на страшный риск борьбы с уже двумя суперзлодея-ми, перестраивают излучатель, и возвращают ей ее очаровательный маленький лобик - и соответствующие ему добродетели. Трогательно, не правда ли?

¹⁰ В конце июня, помнится, 1991 г. "Нью Йорк Таймс" публикует письмо профессора Калифорнийского Университета (Калифорния - штат весьма процветающий и, по амери-канским меркам, передовой), где он пишет: "Мы принимаем в наш университет лучшие 12% выпускников школ штата, и эти лучшие 12% не умеют толком ни читать, ни писать".

Если вы захотите уточнить, что значит здесь "не умеют толком читать", вот что напи-сано в конце 80-х гг. в той же газете в статье "Крах преподавания истории в американских школах". Сообщается, что школьники, сталкиваясь с фразами, как "Сократ был судим (tried) народным собранием" и "Аристотель учил (tutored) Александра Македонского", чи-тают их как "Сократ был утомлен (tired) народным собранием" и "Аристотель мучил (tortured) Александра Македонского"...

¹¹ В XVIII веке идеологи Просвещения истолковывали "равенство" людей самым прямым и немудрящим образом: что если всех людей с младенчества воспитывать в рав-ных социальных условиях одинаковым образом, предоставляя им равные же возможности для дальнейшего роста, они, за исключением разве что величайших гениев, практически ни в чем не будут уступать друг другу. Педагогическая и житейская практика давно не оставила от этого истолкования камня на камне, но вера в "равенство", как и подобает всякой религиозной вере, нимало оттого не пошатнулась, не потрудившись даже приис-кать себе иное сколько-нибудь правдоподобное изъяснение.

Существует, правда, еще "мистическое обоснование" этой идеи, отправляющееся от знаменитой цитаты из апостола Павла: "несть ни эллина, ни иудея... раба, свободного, но все и во всем Христос" (Колос. 3:11), но прибегать к нему можно разве что с отчаяния. В самом деле, в той же главе совершенно отчетливо указано, что речь идет "о горнем... а не о земном" (3:2), а что касается земного, то во все той же главе Павел увещевает: "Рабы, во всем повинуйтесь господам... боясь Бога"! (3:22) Вообще, все "либеральные" пассажи в Библии представляются таковыми только людям, воспитанным в представлениях Запад-ной культуры. Характерно, что чем ближе данная религиозно-этническая группа к верова-ниям изначального христианства, как копты, абиссинцы, византийские греки или ревни-тели русского "древлего благочестия", тем разительней чуждость ее воззрений и практи-ки Западному либерализму: Не уничтожить, но облагородить и освятить и тем всемерно укрепить! - стремилось изначальное христианство все традиционные иерархии.

¹² Священной коровой Западного истэблишмента является аксиома, что все, рожден-ные в человеческом облике, равны-де, как личности! На что, как всегда мудро, отвечает Губерман:

¹³ Ср. с гариком:

Увы, это элементарное для всякого неглупого россиянина наблюдение наталкивается на тщательно культивированное непонимание западных, в особенности американских, интеллектуалов, воспринимающих его как разнузданно реакционное!

¹⁴ В предыдущей главе говорилось о главном за последние десятилетия открытии аме-риканских либералов, что не существует-де ни черного, ни белого - но лишь различные оттенки серого. В самом деле, по контрасту с привычным нам российским разноцветьем поражает монотонная нравственная серость огромного большинства американцев.

¹⁵ Юридическая практика современного Запада продемонстрировала это столь много-кратно и последовательно, что принципом поведения тамошних благоразумных обывате-лей стало "не вмешиваться" никогда ни во что и ни при каких обстоятельствах, поско-льку, как они теперь говорят, не так уж утрируя, "ни одно доброе дело не остается 6ез-наказанным."

¹⁶ Эйнштейн рассказывал, что когда на него свалилась всесветная слава, он, "как это обычно бывает, сильно поглупел", и тогда ему помог придти в чувство Чарли Чаплин. Од-нажды они вместе шли по улицам Нью-Йорка, и все их узнавали и приветствовали по имени. "Смотрите, - воскликнул Эйнштейн, - нас все знают! Что это значит?!" "Ничего!", - ответил Чаплин. (Из биографической передачи об Эйнштейне на 13 канале американско-го телевидения в феврале 1998 г.)

¹⁷ Даже американская научная фантастика, в лучших своих образцах самая смелая и творческая в мире (более, чем что-либо иное в Америке, внушающая надежду, что эта страна в самом деле, а не силой своего массового производства, станет когда-нибудь ве-ликой), за редчайшими исключениями рисует даже самое далекое будущее отличающим-ся от настоящего лишь в технических деталях - либо еще худшим, часто кошмарным. Что касается оптимистических исключений, то они неизменно представляют мир, нацело ото-рванный от сегодня, - то ли посредством промежуточной катастрофы, то ли просто непо-нятно как относящийся к современности.

¹⁸ Характернейший феномен нашего столь не расположенного мыслить времени - шу-мный успех опуса г-на Фукуямы, со всей серьезностью (субъективной, понятно) объя-вившего, что "демократия" победила-де раз и навсегда, а история - "кончилась". Порази-тельно, что ни один из просвещенных критиков, пытавшихся оспорить ярко очевидную интуитивно нелепость "завершившейся истории", не сумел возразить Фукуяме по суще-ству. Все возражения касались условностей, тщательно им самим оговоренных, то есть остались некорректным спором о словах В существе своем мысль Фукуямы сводится к то-му, что если исторический процесс идет в единственном направлении: от неравенства лю-дей к их либерально понимаемому равенству (для Фукуямы и его либеральных критиков - догмат священный, а никакое не "если"), он, естественно, должен иметь конец. В срав-нении с этой фундаментальной - и неопровержимой в рассматриваемой системе воззре-ний - мыслью не так уж важно, где этот самый, конец мы определим. Дело вашего вкуса, усмотрите ли вы его уже в победе армии революционной Франции над коалицией монар-хических держав в битве при Вальми, или захотите увидеть его в крушении советской им-перии, или - из сугубой осторожности - предпочтете с определением этим несколько по-временить: так понимаемый исторический процесс заканчивается в существе своем, едва начавшись. Единственное облачко, нависающее над этой восхитительно прозрачной в со-бственных пределах системой воззрений, - это, какого черта историческому процессу по-надобилось начинаться дважды (первый раз в демократических полисах Эллады - за две с изрядным хвостиком тысячи лет до Вальми)?!

¹⁹ Один из любимых героев американских кинозрителей - "грязный Гарри", зарабо-тавший это свое почетное прозвище тем, что истово служит духу закона, третируя его бу-кву, требующую неукоснительного уважения прав насильников и убийц (создатели этого яркого образа абстрагировались от серой прозы жизни в Штатах, исключающей воз-можность удержаться на службе человеку с такой репутацией). В одном из фильмов Гар-ри настигает убийцу-маньяка и требует у того признаться, куда тот девал свою жертву, возможно, еще живую. Убийца не желает отвечать - ссылаясь, натурально, на свои права. Как и подобает истинному американскому герою, сильному не словом, но делом, Гарри в дискуссию не вступает - он просто с силой наступает маньяку на простреленную ногу. И надо слышать, как радостно-освобожденно ревут при этом в зале простые американцы!

Увы, здравый смысл этих людей, пусть и сверх меры восхваляемый теми же либера-лами, нимало не определяет в настоящее время динамику развития юридических принци-пов в США. Тем, естественно, катастрофичней будут следствия неизбежного со временем прорыва юридических дамб потоком массового мнения.

²⁰ Разумеется, целиком последовательное вытеснение "правления человека" "правле-нием закона" в принципе неосуществимо без радикального устранения из юриспруденции человеческого фактора - посредством передачи законодательных и исполнительных функ-ций машинам. Такой эксперимент поставили на своей планете дурниоты в одном из "Пу-тешествий Йона Тихого" Станислава Лема, и завершился он тем, что усилиями правящего компьютера и подручных роботов на той планете воцарился идеальный порядок, когда ро-боты разложили по ее поверхности симметричные узоры из красивых дисков, в кои были сплющены все дурниоты.

Этот сюжет представлялся автору в бытность его подданным тоталитарного государст-ва пародией на знакомый ему режим. Опыт пребывания на Западе обнаружил для него, однако, что, хотел или не хотел того Лем, палка вышла о двух концах, и тот, что бьет по Западу, как бы не поувесистей. Конечно, до компьютеров-законодателей и роботов-испол-нителей там еще не дошло, но успехи самомашинизации чиновников, поверьте свидете-лю, - превыше всех похвал!!..

²¹ Это, повидимому, начинают в последнее время чувствовать огромные массы людей во всем мире, включая и Запад. Отсюда резко возросшие симпатии и жадное внимание к монаршим семействам. Чего стоит одна массовая - на грани культа - любовь к принцессе Диане, лично, кстати, вряд ли такую любовь заслужившей. Во всяком случае, Диану ни-как не поставить рядом с матерью Терезой, умершей одновременно с нею, и отнюдь не сподобившейся массового поклонения.

²² Такой характернейший и яркий - но хорошо информированный - Западный ум, как создатель кибернетики Норберт Винер, на вопрос, почему, по его мнению, Восток, где ро-дились первые великие культуры, так отстает ныне от Запада (спрашивали его, кажется, около середины ХХ века), ответил, что не сомневается, что это - дело сугубо преходящее!

²³ В сборнике русских пословиц Даля есть одна, которая не только перекликается, но и как бы развивает мысль Конфуция: "Кабы не боярский ум, да не мужичья простота, все бы пропали".

²⁴ В нравственном смысле.

²⁵ Учение о "середине" является центральным для конфуцианского понимания нравст-венности.

²⁶ Увесистые камушки (кстати, тривиальные, как таблица умножения, в свете Общей теории систем) в огород наших западников, неутомимо ищущих, как бы еще исхитриться загнать наш народ на пути, ну, конечно, свободы, но органически чуждого ему (не говоря о такой малости - что низшего) Западного образца, и периодически впадающих от пере-напряжения в истерику по поводу "народа рабов" и "России-суки".

²⁷ Кажется, все философские школы Китая считали самоочевидным, что космический и социальный уровни порядка неразъемлемо связаны, так что, например, искали причину повторяющихся природных бедствий в злоупотреблениях администрации. Такая связь, хотя и необъяснимая в свете привычного "научного" представления о причинности (то есть - почему это приходится объяснять?! - восходящего к единственной в истории науки стройной ее концепции в классической механике, каковая концепция, как ни прекрасно она работала два века в физике /в отличие от биологии и гуманитарных наук, где нане-сенный ею колоссальный ущерб не скоро еще поддастся адекватной оценке/, приказала долго жить в ней самой с появлением теории относительности и квантовой механики, да еще с их внутренними и взаимными противоречиями, - оставив лишь надежду на новое стройное ее истолкование /до очередной научной революции?/ в неведомой теории буду-щего - а дотоле с настоятельной необходимостью весьма и весьма осторожных предполо-жительных оценок, какие подходы "научны", а какие "нет", в областях, крайне слабо на-укой изученных), на наш взгляд, в самом деле может иметь место, пусть и в не столь ут-рированно жесткой степени. Вспомним в этой связи хотя бы свирепые морозы, с замеча-тельной обязательностью повторяющиеся в России в годины национальных бедствий. В частности, страшная зима 41- 42 гг. пришлась, говорят синоптики, на вершину 90-летнего солнечного цикла, и должна была быть - теоретически - одной из самых мягких за оз-наченный период! Такой ее, кстати, и предсказывали добросовестные немецкие синоп-тики - да такой она и начиналась в первые свои дни.

²⁸ И более того, как глубоко верно заметил премудрый Шан Ян, тоталитарный закон /и весь соответствующий ему порядок вещей/ снимает надобность быть умным - и для само-го государя.

Как жаль /писал автор в первом издании этой книги/, что бесценный этот труд остается втуне для провинциального ныне сознания Запада с его расхожим мифом о зловещих му-дрецах, якобы правящих тоталитарными режимами. Лишь очень немногие на Западе со-знают и действительную страшную мощь тоталитаризма, и то, что основана она не на ум-ственных доблестях его вождей - чаще всего скорее анекдотических, - а на идее начальст-венной жесткости, проводимой за пределы всякого трезвого разумения /воистину, демо-ническим образом: все эти деятели - подсознательные, по своей недалекости, но замеча-тельно последовательные в характере своей практики сатанисты/ и отнюдь не способст-вующей расцвету начальственного ума.

Приходится опасаться, что сожаления автора теперь - к выходу второго издания - не только не устарели, но обрели основания для еще большей тревожности: несгибаемый "рационализм" более, чем когда-либо, довлеет в мышлении Запада, и страшно подумать, к чему он может оный привести в эпоху, существо коей ни в какую не укладывается в его тощее лоно. Как пишет Губерман:

Кажется, никто из влиятельных людей на Западе не понимает вполне, что не Запад "победил" тоталитаризм (Запад, напротив, сделал почти все, чтобы проиграть - в чем и теперь остается прав Солженицын), но развернулся до середины сценарий, расписанный в мудром советском анекдоте 60-х годов: "Советский Союз догонит и перегонит США, не-отвратимо катящиеся в пропасть". Между тем Запад, в особенности США, пребывает в состоянии эйфории от одержанной "победы", забывая, что ни за что в истории не платят так дорого, как за "победы" не заслуженные. Так, за причуду Петра III, выведшего Рос-сию из антипрусской коалиции, да еще вернувшего Фридриху "Великому" (который ина-че, глядишь, остался бы в истории с куда более подходящим ему прозвищем "Безумно-го") завоеванную Россией Восточную Пруссию - даровав тем ему спасение от неизбежно-го поражения в Семилетней войне, в коей оный Фридрих задрался чуть не со всей конти-нентальной Европой, немцы заплатили роковыми иллюзиями, которые сумели изжить то-лько спустя почти два века - потерпев поражения в двух мировых войнах!...

Теперь, "одолев" - образом совершенно для себя непредвиденным - хоть это остается там еще, слава Богу, трюизмом! - и столь же непонятным - тоталитаризм внешний, Запад стал более, чем когда бы то ни было, уязвим для тоталитаризма, наступающего на него из-нутри. В 60-х, помнится, годах в США вышел роман о военном перевороте в стране с ха-рактерным названием "У нас это невозможно". К сожалению, дело заключается как раз в том, что тоталитаризм у них неизбежен - даже и без формального переворота, а, главное, тоталитаризм Западный обещает быть, в силу абсолютно катастрофического его характе-ра для цивилизации, основанной как "дискретная" система, принципиально более разру-шительным, чем в России, Китае и даже в Германии. Между тем, проблема, как пройти эту катастрофическую фазу с наименьшими потерями для человечности, используя по возможности опыт переживших тоталитаризм стран, там даже не ставится. Более, чем когда-либо, Запад пребывает в уверенности: "У нас это невозможно!"

²⁹ Легисты провели в Китае реформы, весьма сходные по идее со Столыпинскими, в результате чего хозяйствующий индивид, оказавшись экономически изолирован (и нрав-ственно растерян), мог без особого труда быть переварен затем могучим государством. Атомизация традиционных тесно спаянных социально-экономических групп совершилась там лишь затем, чтобы заново Интегрировать индивида - уже в институты государствен-ные.

Последние годы российская публицистика уделяет немалое внимание реформам Сто-лыпина. В нем видят потенциального спасителя отечества от революции, которому не да-ли-де завершить его благое дело бездарный царь - и почему-то до странности дружно опо-лчившиеся против него правые и левые силы. Параллель его реформ легистским бросает на них, однако, несколько неожиданный свет. Нет сомнения, что в плане узко экономи-ческом реформы Столыпина были довольно рациональны. Другой вопрос, могла ли поз-волить себе страна в ту критическую фазу своей истории столь радикальную (и во мно-гом, естественно, хамски грубую, как водится у нас в реформах, проводимых сверху на-шим вечно разудалым начальством) ломку своих Интегрирующих социальных механиз-мов? Ярость, ужас и отчаяние, явившиеся - наряду с лишними миллионами пудов сибир-ского масла на экспорт - результатом той реформы и захлестнувшие практически все слои и партии России, заставляют в том сильно усомниться. Очень похоже, что Столыпин яви-лся еще одним, пусть невольным, и притом энергичнейшим, провокатором той самой то-талитарной катастрофы, которую он и многие другие умные люди того времени отчаянно пытались предотвратить.

³⁰ См. сноску 28.

³¹ Забавно, что в переводе на бредовый язык ныне повсеместно принятой термино-логии они просили "денационализировать" или "разобществить" эти ключевые промыс-лы.

³² Приведем характерное параллельное недоразумение в отношение Запада. В одном из номеров (помнится, 63-м) журнала "Время и мы" эмигрировавший из СССР профессор экономики рассказывает, что, когда он охарактеризовал на своей лекции систему США как демократию, его студенты, выходцы из стран третьего мира, принялись эту характери-стику возмущенно оспаривать.

В повсеместно принятой ныне системе ценностей "демократия" значит нечто, не обя-зательно всем ясное по критериям, но безусловно очень хорошее. Между тем по всем при-нятым в современной политологии стандартам система США безусловно есть демократия, из чего для незашоренного наблюдателя отнюдь не следует автоматически, что жизнь в ее условиях непременно должна быть хороша и справедлива.

³³ По контрасту, характерно, что Юрий Лотман, человек широчайшей культуры и эру-диции (но неосведомленный в характере конфуцианской системы?), в своей беседе "Ку-льтура и интеллигентность" заметил, что привычное нам хамство бюрократии определя-ется не злой волей чиновничества, но коренится в самом устройстве означенного учреж-дения.

Интересно, считал ли Лотман, что, окажись однажды ряды бюрократии (учреждения, от коего ни государству, ни крупным частным предприятиям, нравится нам это, или нет, все-таки никуда не деться) заполнены святыми /допустим такой экстравагантный мыс-ленный эксперимент ради уяснения существа его мысли/, те, стремясь добросовестно ис-полнять свои служебные обязанности, непременно превратились бы в хамов?

³⁴ Этот рекорд лишь в 70-х годах нашего века был побит в несчастной Камбодже.

³⁵ Еще одна - важнейшая - причина, почему эмоциональный президент Рейган характе-ризовал СССР как "империю зла", не считаясь с той малостью, что, по отзывам даже аме-риканских экспертов, ЦРУ вполне могло конкурировать злокозненностью с КГБ (как и бо-льшинство параллельных госинститутов обеих держав), - не говоря уже о той непостижимой для американского провинциала реалии, что в СССР наряду с действительно зло-вещей империей было еще общество, некоторые черты коего, по контрасту с "обществом" "крысиных гонок", позволяли характеризовать его как не совсем чуждое "царству добра"!

³⁶ Мы осветим причины этого явления в главе 13, введя представление о двух фазах па-триархата.

³⁷ См. сноску 29 к этой главе.

³⁸ См. в № 85 "Континента" мою более подробную статью "О милосердии и справед-ливости, жесткости и потакании". К сожалению, как водится у нас, она подверглась энер-гичной "правке" редактора, смазавшей некоторые ее смыслы.

³⁹ Теоретические ходы нередко бывали опробованы в древности судьбами мыслителей. Прозвище даоса Ле-цзы так и звучало - "Защита разбойников".

⁴⁰ В действительности уживаются обе альтернативы. Степень понимания современным Западом "христианских оснований" собственной цивилизации просто анекдотична и сто-ит ниже всякой серьезной критики. Чего стоит одно "естественное" - или даже "священ-ное"! - "право частной собственности". Для суровых религиозных коммунистов, коими были первые христиане, это прозвучало бы наподобие "естественного - или священного - права на проституцию"! Вполне очевиден и разрушительный характер на современном Западе всех искренних попыток вернуться к первопринципам христианства. В бурных 60-х молодые бунтари в США выпустили плакат по образцу полицейских - "Разыскивает-ся". Ниже на стандартном полицейском языке сообщалось об образе жизни и содержании проповедей Христа. Всякий мог видеть, что такому парню место только в кутузке. Даже в условиях начинавшей вестернизироваться России прошлого века и у такого глубокого мыслителя, как Достоевский, попытка нарисовать образ "современного Христа" в лице князя Мышкина вылилась в значительной мере в потакающую карикатуру на Христа!

⁴¹ В США, где Запад достигает степени карикатурности, американский классик Стэйн-бек характерным образом одно время даже усомнился, существует ли вообще такой народ - американцы? С целью разрешить то сомнение он предпринял автомобильное путешест-вие по стране, результатом чего стала книга "Путешествие с собакой Чарли в поисках Америки". Он решил, что народ такой все-таки существует, хотя общая американская ментальность, на которую он ссылается в подтверждение этого тезиса, обнаруженная им и у негров и у иных меньшинств, вряд ли сама по себе это свидетельствует. Таковая может быть просто результатом необходимого приспособления к жестким правилам окружения. "С волками жить - по волчьи выть", - вовсе не означает, что при этом воющий непремен-но сам становится волком. (В частности, этническими бомбами замедленного действия представляются в Штатах, как минимум, негры, латинос и итальянцы). Американцы - народ (?) без общих пословиц, без единого фольклора (он островками по стране в районах, где население сравнительно гомогенно) и, за исключением, может быть, тех же островков, на наш взгляд, без ощущения живой общности, сравнимой даже с действительно сущест-вовавшей (и, по-видимому, продолжающей еще существовать) наднациональной общно-стью советских людей, обусловленной единством исторических судеб в рамках Россий-ской империи, а потом СССР.

⁴² Дай Бог, жизни оказаться в этом пункте гибче и шире нашей теории - в противном случае, можно опасаться, России нескоро удастся придти к более или менее достойной жизни. К сожалению, мы не видим сейчас в нашей жизни никаких достаточно сильных тенденций в поддержку такого оптимизма.

⁴³ В № 5/97 журнала "Знание - сила", в статье Антона Зверева "10 и 90 - новая статис-тика интеллекта" приводится вывод российского ученого и педагога Милослава Балабана, основанный на данных международных социологических исследований: "Только десять процентов людей способны учиться с книгой в руках"! - причем это врожденное для лю-дей соотношение не способны изменить никакие затраты и никакая система обучения!

⁴⁴ Автору случилось переводить в США "Христианский манифест" Шейфера - доку-мент в указанном отношении тем более драматичный, что он написан человеком не по-американски вдумчивым.

⁴⁵ Как писал друг Пушкина князь Петр Вяземский:

Или у Губермана:

⁴⁶ Моя знакомая по Московскому университету болгарская аспирантка, твердокаменная коммунистка, поражалась, однако ж, хамству наших уборщиц, третировавших студентов как низшую касту, ибо те возмущали их как "слишком умные": "У нас та-кое невозможно!

У Губермана:

Толстой - свидетель, что не всегда так было в России. В его рассказе "Рубка леса" фи-гурирует нижний чин, нахватавшийся у офицеров слов, которых он не понимает, и "ин-структирующий" солдат на совершенно бессмысленном языке. И солдаты его высоко ува-жают, считая очень ученым.

⁴⁷ Вальтер Шубарт в своей профетической книге "Европа и душа Востока" в главе "Пра-страх и пра-доверие" пишет о "прометеевском человеке", характерном для Запад-ной цивилизации: "Это несчастный человек. Гораздо более несчастный, чем русский". Это было написано в конце 30-х годов человеком, не питавшим никаких иллюзий о при-роде большевизма!

У Губермана: