Содержание

Внешняя политика — это лицо нации, обращенное к миру. Все государства преследуют здесь одну и ту же цель — защиту целостности и интересов нации. Но на то, как государство формулирует и проводит свою внешнюю политику, сильно влияют национальные особенности. Каждая несчастливая нация несчастлива по-своему.

Соединенные Штаты вносят свой вклад в этот реестр особенностей. Как некогда выразился один из первых американских специалистов-международников Генри Джеймс, «быть американцем — сложная штука» 1. Характер американца — и, соответственно, американская внешняя политика — полон противоречий и парадоксов. В целом эта политика также подвержена циклическим возвратно-поступательным колебаниям. А американские внешнеполитические концепции тесно связаны со старым спором насчет эксперимента и судьбы, — спором между приверженцами взгляда на Соединенные Штаты как на одну из множества стран, подверженную, как и все остальные, возвышенным желаниям и низменным страстям, и приверженцами взгляда на Соединенные Штаты как на избранную нацию, благословленную Провидением на спасение погрязшего в грехах мира. Каждый из этих взглядов порождает определенный склад ума. Первый исходит из исторического опыта и приводит к эмпирическому подходу к мировым делам. Второй исходит из теологии и ведет к секуляризации теологии, а это идеология. Конфликт между этими двумя подходами выражает раскол в душе американца между приверженностью эксперименту и склонностью верить догме.

I
С одной стороны, американцы широко известны как практичные люди, факты предпочитающие теории, судящие о предположениях по результатам и считающие, что путь к истине лежит через метод проб и ошибок, а не через дедуктивную логику. «Ни в одной стране цивилизованного мира, — писал Токвиль, — не уделяется так мало внимания философии, как в Соединенных Штатах». А когда американцы выработали собственную философию, то таковой оказался, конечно, прагматизм Уильяма Джеймса. Джеймс нарисовал картину многообразного мира, в котором люди способны познавать лишь частичные и ограниченные истины,—истины, которые приносят им практическую пользу. В этом мире никто не может обрести монополию на истину в последней инстанции. Он отверг монизм — утверждение, что мир может быть понят с одной, и только одной, точки зрения. Он выступал против положения о том, что все добродетельные принципы в конечном счете совместимы; против капитуляции перед какой-то единой системой взаимосвязанных догм. Короче, против идеологии.

Тем не менее, подходя к жизни эмпирически, американцы в то же самое время то и дело проявляют склонность к вселенским обобщениям. Это вовсе не удивительно. В конце концов американские колонисты были взращены на одной из наиболее глубоко проработанных и всеохватывающих умозрительных систем — на теологии Кальвина, — и от них их потомкам передалось обязательное преклонение перед систематизацией и абстрагированием. Идеи американцев, как обнаружил в 30-е годы прошлого века Токвиль, «все либо крайне узкие и четкие, либо крайне общие и расплывчатые»3. Те, чье мировоззрение сформировалось под влиянием кальвинизма, провозгласили Америку нацией-спасительницей: в XVIII в. это нашло отражение в провиденческой теологии Джонатана Эдвардса, в XIX в. — в теологии экспансии Джошуа Стронга, в XX в. — в проповеди мирового порядка Вудро Вильсона и призывах Джона Фостера Даллеса к священной войне против безбожного коммунизма.

Это несоответствие между экспериментированием и идеологизаторством создает основу для одного из вариантов анализа американского внешнеполитического опыта. Отцы-основатели были трезвомыслящими и непредубежденными людьми. Они считали, что государства руководствуются специфическими национальными интересами, что на практике они морально обязаны поступать так, чтобы в международных делах сохранялся порядок. «Ни в одной нации, — заметил Джордж Вашингтон, — доверие не должно простираться дальше пределов ее интереса» 4.

Далее, они считали, что международный порядок зависит от сохранения баланса между противоположными национальными интересами. «В Европе имеется баланс сил, — писал Джон Адаме. — Он создан природой. Он утвержден практикой и привычкой и должен существовать вечно. Он может быть нарушен на какое-то время вследствие случайного перемещения центра политики; но будут предприниматься постоянные усилия по восстановлению равновесия... конгресс принял эти принципы и эту систему в чистом виде» . Конгресс поступил подобным образом потому, что он осознал, что поддержание европейского баланса — гарантия американской независимости. «Никогда не может соответствовать нашим интересам, — писал Адаме, — перспектива объединения с Францией в деле уничтожения Англии... С другой стороны, мы вовсе не обязаны объединяться с Великобританией в попытках чрезмерного унижения Франции»6.

Сторонники Джефферсона, хотя и склонявшиеся из сентиментальных побуждений в пользу Франции против Великобритании, были в такой же степени рациональны, когда затрагивались национальные интересы их страны. «Мы должны занять такое положение между двумя соперничающими нациями, — писал Джефферсон в 1802 г., — чтобы, оставаясь не вовлеченными до тех пор, пока необходимость не заставит нас сделать это, мы могли бы в итоге присоединиться к врагу того, кто поставил нас перед такой необходимостью». В 1814г., когда Великобритания вела войну против Америки, за семь месяцев до того, как британцы захватили Вашингтон и сожгли Белый дом, Джефферсон все еще никак не мог заставить себя приветствовать успехи Наполеона в его борьбе против Великобритании в Европе. «Нашим интересам не может отвечать сведение всей Европы в единую монархию... — писал он. — Если бы он вновь продвинулся к Москве, я бы вновь желал ему такого поражения, которое помешало бы ему достигнуть Петербурга. Даже если бы следствием этого стало затягивание нашей войны [с Великобританией], я скорее согласился бы на это, нежели на то, чтобы вся мощь Европы сосредоточилась в одних руках»7. В этой последней отточенной фразе Джефферсон определил тот национальный интерес, который объясняет американское вмешательство как в две мировые войны в XX в., так и последующую «холодную войну».

Я не хочу сказать, что у отцов-основателей начисто отсутствовала вера в особую миссию Соединенных Штатов. Именно ради защиты этой миссии они и желали сохранить баланс сил в Европе. Они надеялись, что со временем американский эксперимент возродит мир, но они не считали, что их республика неуязвима, что она, говоря словами Александра Гамильтона, свободна от пороков, слабостей и зол, поражающих другие нации. Если Америке суждено спасти мир, она сделает это путем совершенствования своих институтов, а не через вторжение в другие страны и наведение там порядка, путем примера, а не вмешательства. «Она не устремляется за рубеж в поисках чудовищ, подлежащих уничтожению», — сказал Джон Куинси Адаме8.

Реализм революционного поколения основывался на жестких требованиях борьбы за сохранение еще не устоявшейся самостоятельности. Он также был основан на довольно пессимистическом взгляде на человеческую натуру и историю. Отцы-основатели относились к новорожденной республике как к рискованному и сомнительному эксперименту. А идея эксперимента, заостряя внимание на проблеме соответствия предпринятых действий вытекающим их них последствиям в столь специфическом контексте, усиливала исторический подход к общественным проблемам. И все же — еще один парадокс — для своих потомков отцы-основатели сыграли роль отрицателей истории. Американцы поверили, что им действительно по силам перестроить мир по-новому (президент Рейган процитировал знаменитое высказывание Томаса Пейна насчет «империи зла» в своем выступлении перед евангелистами в Орландо). Будучи экспериментаторами, отцы-основатели вместе с тем помогли проложить дорогу для идеологии.

Реализм революционного поколения сошел на нет за столетие, прошедшее от Ватерлоо до Сараева. В течение этого времени европейский баланс сил сохранялся без американского вмешательства. Отлучение от европейской политики способствовало укреплению мифа об американской невинности и идеологии американской правоты. Для многих американцев сама мысль о необходимости взвешенной, реальной политики с учетом баланса сил стала отвратительной. Свободные от ответственности, мы стали мировыми моралистами. Декларации заменили дипломатию в качестве средства общения Америки с другими государствами. «У американцев вошло в привычку, — писал в 1909 г. Герберт Кроули, — провозглашать доктрины и политические курсы без какой-либо проработки их последствий, без необходимых механизмов их реализации и без учета проистекающего из них груза ответственности» 9.

Когда в XX в. Америка вновь вступила в большую игру, она сделала это, вдохновенно убежденная в том, что ей суждено спасти мир, и теперь уже не одним только примером. Соединенные Штаты вступили в первую мировую войну ради поддержания баланса сил; но Вудро Вильсон не мог заставить себя признаться в том, что, не допуская концентрации всей мощи Европы в одних руках, США руководствуются своими национальными интересами. Вместо этого он представлял себя пророком некоего мира, пребывающего вне сферы действия реальной политики,— мира, в котором негодный и устаревший принцип баланса сил уступит место новому радужному объединению сил. Соединенные Штаты, по словам Вильсона, при своем рождении уведомили человечество: «Мы пришли спасти мир, дав ему свободу и справедливость»10.

Итак, два направления вели и продолжают вести борьбу за преобладание в американской внешней политике: одно — эмпирическое, другое — догматическое; одно рассматривает международные отношения в исторической перспективе, другое — в идеологической; одно полагает, что Соединенные Штаты отнюдь не лишены тех несовершенств, слабостей и зол, которые присущи всем другим обществам, другое рассматривает Соединенные Штаты как счастливое царство совершенной мудрости и совершенной добродетели, призванное спасти человечество, В XX в. соревнование между реализмом и идеологией усложнилось под воздействием двух факторов: того, что Соединенные Штаты стали одной из мировых держав, и того, что баланс сил не раз оказывался под серьезнейшей угрозой. В 1940 г. надо было уничтожить одно очень реальное чудовище, а после 1945 г. — сдерживать другое, и тоже очень реальное. Но рост американской мощи укрепил мессианизм тех, кто верил в то, что Америка — помазанница божья. Наличие пары рыскающих по миру реальных чудовищ поощряло опасную склонность искать повсюду новых чудовищ, подлежащих уничтожению.

II
В этом схематическом обзоре не отмечен должным образом тот факт, что любому американскому президенту ради обеспечения поддержки своих политических действий приходится апеллировать и к геополитике, и к идеологии, а чтобы делать это эффективно, президенты обязаны совмещать оба эти направления не только в своих речах, но и в своей душе. Франклин Рузвельт, ученик одновременно и адмирала Мэхэна, и президента Вильсона, с успехом сочетал национальный интерес с идеологией, хотя в критической ситуации интерес всегда выступал у него на первый план. Большинство послевоенных президентов — Трумэн, Эйзенхауэр, Кеннеди, Никсон — также все сходились, с готовностью или нехотя, на признании приоритета реальной политики над идеологией.

Но приход к власти администрации Рейгана ознаменовал собой мощное возрождение мессианизма во внешней политике. Отказываясь, по крайней мере на словах, от характерного для отцов-основателей подхода с позиций национального интереса и рассматривая международные явления сквозь идеологическую, а не историческую призму, президент Рейган возродил мечту о Соединенных Штатах как о нации-спасительнице. Откровенный националист, Рейган неоднократно подчеркивал свою веру в то, что Бог руководствовался своим божественным промыслом, помещая Америку там, где наиболее свободолюбивые люди и должны были обнаружить ее.

Он не сомневался, что Соединенные Штаты самая благородная страна на свете. Наивысшую гордость он испытывал от «нового патриотизма», который он, по его убеждению, разжег в нации.

Если Соединенные Штаты бесконечно добродетельны, то Советский Союз бесконечно порочен. Он стал, по словам Рейгана, «средоточием зла в современном мире». Из этого положения, согласно дедуктивной логике, проистекало все остальное. Вся борьба в мире — это борьба «между праведным и неправедным и между добром и злом». Когда в мире творится зло, «нам предписано Писанием и Иисусом Христом всеми силами противостоять ему»11. Советские лидеры «оставляют за собой право совершать любые преступления, лгать, обманывать» 12. Они лично ответственны за многообразные мировые беды. «Не будем обманывать себя. Советский Союз стоит за всеми происходящими беспорядками. Если бы не его участие в этой игре в домино, в мире не было бы никаких горячих точек» 13. Согласно этой идеологии, Советский Союз, не удовлетворяясь организацией кризисов по периферии, может предпринять неожиданное ядерное нападение на сами Соединенные Штаты, стоит ему достичь соответствующего уровня количественного превосходства в боеголовках. А значит, гарантия безопасности в одном — в установлении американского военного превосходства. Если это повлечет за собой гонку ядерных вооружений, то вина за все ляжет на Москву, а не на Вашингтон, потому что сердце Америки чисто.

Захват рычагов управления внешней политикой очередной группой идеологов чреват множеством опасностей. Идеологи имеют склонность к неверным подходам. С эмпирической точки зрения настоящее проистекает из прошлого и движется по направлению к будущему. Такое мировоззрение конкретно и исторично. Идеология антиисторична. Она живет моделями и заменяет ими реальность. Несомненно, в качестве интеллектуального упражнения конструирование моделей может помочь в исследовании проблемы. Но не тогда, когда идеальные конструкции ошибочно принимаются за описание реального мира.

Именно это Альфред Норт Уайтхэд назвал «грехом ошибочно примененной конкретики». Этим объясняется и тот факт, что идеология неизменно, рано или поздно — а скорее, довольно быстро, — доводит государственных деятелей до беды. Ошибка идеологии в том, что она оказывает предпочтение поискам сущности перед существованием. В результате подрывается сам принцип реализма.

Идеология изымает проблемы из бурного потока реальных перемен и занимается ими в отрыве от непрерывного водоворота жизни. Так, идеология изображает Советский Союз застывшим монолитом, невосприимчивым к изменчивости исторических судеб, поведение которого определяется несокрушимой логикой, неизменной вчера, сегодня, завтра, в воскресенье, в понедельник и во все другие времена. Мы навеки застыли в 1950 г., и диктатор в Кремле управляет послушной сетью коммунистических партий и всепланетной агентурой. В свете такой концепции Советский Союз предстает государством-фанатиком, с неумолимой настойчивостью и коварством осуществляющим некий всеохватывающий план достижения мирового господства.

Возможно, все это так. Но другие видят истощенную, безрадостную страну, в которой распространены цинизм и коррупция, страну, отягощенную неразрешимыми внутренними и внешними проблемами и неуверенно продвигающуюся от кризиса к кризису. Советское руководство спустя три четверти века после прославленной большевистской революции не может обеспечить народ элементарными потребительскими товарами. Оно не может положиться на честность бюрократов или верность ученых и писателей. Оно сталкивается с трудными этническими проблемами, поскольку нерусские в Советском Союзе, столь слабо представленные в органах власти, начинают превосходить русских по численности. Каждый второй рождающийся в Советском Союзе ребенок — мусульманин. За рубежом Советский Союз имеет дело с враждебным Китаем на востоке и ненадежными странами-сателлитами на западе, тогда как на юге великая Красная Армия уже семь лет не может справиться с кое-как экипированными туземцами, отважно сражающимися в горах Афганистана.

Я не хочу сгущать краски, изображая слабость Советского Союза. Он остается могучим государством, обладающим достаточной силой и жестокостью, чтобы продолжать ограничивать потребление, карать инакомыслящих и производить ядерные ракеты. Но реальных проблем у СССР так много, что даже у идеологов в Вашингтоне появились основания считать Советскую Россию нацией одновременно и достаточно сильной, чтобы угрожать всему миру, и столь слабой, что пара легких тычков способна привести ее непрочную экономику к полному краху.

Конечно, Советский Союз в гораздо большей степени, чем Соединенные Штаты, находится под властью идеологов, даже с учетом того, что советская идеология за долгие годы обветшала и ритуализировалась. Она в свою очередь также считает, что противник не изменяется и не может измениться, рассматривает его как империю зла, проклятую навеки на первородный грех частной собственности. Каждый режим, анализирующий своего врага не с исторических, а с идеологических позиций, дедуктивно выводит мотивы его поведения из приписанных этому врагу сути и цели существования, выведенных умозрительно умыслов и планов, тогда как менее одурманенный аналитик выступает за то, чтобы принимать в расчет такие факторы, как импровизация, неудачное стечение обстоятельств, случайность, неведение, небрежность и даже просто глупость. Мы приходим к ситуации, превосходно описанной Генри Киссинджером: «Сверхдержавы часто ведут себя как два ощупью пробирающихся по комнате тяжеловооруженных слепца, каждый из которых полагает, что ему грозит смертельная опасность от другого, которого он к тому же считает вполне зрячим. Обоим следует знать, что часто в недосказанности, компромиссе и неясности заключается сущность политики. Тем не менее каждый из них склонен приписывать другому последовательность, дар предвидения и четкость, которых ему самому, как он знает по собственному опыту, недостает. Конечно, через какое-то время эти два слепца могут нанести огромный вред друг другу, не говоря уже о комнате» 14.

III
Истолковывая каждое осложнение местного значения как глобальное испытание воли, идеология делает все более возрастающие ставки в ситуациях, которые с трудом поддаются контролю и грозят превращением ограниченных конфликтов в неограниченные. Более того, идеология, доведенная до логического конца, вообще исключает сосуществование. Президент Рейган не уставал по- учать нас, что мы должны противостоять злу «всеми силами». Разве можно идти на компромисс со злом, рискуя при этом утратить свою бессмертную душу? Идеология зовет правоверного на джихад (священную войну (арабск.). — Перев.), благословляет его на «крестовый поход» против неверных.

У русских нет никаких оснований жаловаться на подобный лексикон. Начиная с 1917г. они сами пользовались примерно таким же языком. Рейган всего лишь перефразировал Хрущева, обещавшего нас похоронить. И все же священная война всегда представляла собой довольно крутой подход к делам человеческим. Особенно сомнительным такой подход представляется в эпоху ядерных вооружений. А ирония заключается в том, что в то время, как советская идеология обветшала, стала циничной и коррумпированной, новый американский «крестовый поход» начался со свежими силами и в воинственном настроении. Тем самым вашингтонские идеологи дали Кремлю незаслуженную возможность предстать разумным и дальновидным. В частности, американский идеологический уклон способствовал продвижению СССР к одной из его главных целей — увести Западную Европу от союза с Соединенными Штатами. Он способствовал, по словам Жака Делора, главы Европейского экономического сообщества, утверждению образа «все более агрессивной и идеологизированной» американской администрации, держащей «Библию в одной руке и револьвер — в другой» 15.

Американская администрация — ив этом заключается парадокс — приняла участие в отчуждении союзников Америки, поскольку рейгановская националистическая идеология — это, помимо всего прочего, новая форма исторического американского изоляционизма. Изоляционизм никогда не означал отделения Америки от всего мира. Его сущность заключалась в отказе от обязательств по отношению к другим государствам и утверждении беспрепятственной свободы действий для своей нации. Никаких «связывающих союзов», как сказал Джефферсон в своей первой речи по поводу вступления в должность президента. В том смысле, какой вкладывал в это слово Джефферсон, изоляционизм может характеризовать как экстравертную, так и интровертную Америку. «Унитатерализм, если сочинять еще один труднопроизносимый термин, — писали Ричард Роувер ияв 1951 г., — стал новым изоляционизмом. Действовать в одиночку; на удар отвечать максимально сильным контрударом; считать, что ничто не заменяет победу; не беспокоиться о последствиях — таковы основные постулаты этой новой веры. Это более активная, более авантюристическая, более опасная вера, чем тихий провинциальный изоляционизм Бора, Хирама Джонсона и Герберта Гувера. Она дает развернуться людям с глобальным видением или мессианским уклоном» 16.

Мы писали о Дугласе Макартуре, однако в Рональде Рейгане изоляционизм, ныне перевоплотившийся в глобальный унитатерализм, нашел своего мессию. Рейган счел американские установки применимыми ко всей планете. В деле реализации этих установок Америка совершенно самостоятельна. После второй мировой войны не было ни одной администрации, которая бы столь систематически проявляла неуважение к Организации Объединенных Наций, оспаривала решения Международного суда, действовала, невзирая на интересы союзников, отказывалась от переговоров с противниками. Ни одна администрация не гордилась сама собой в большей степени, о чем и сказал Рейган, когда в 1985г. американский боевой самолет заставил приземлиться захваченный палестинцами авиалайнер в Италии, используя для этого «только наши скромные возможности».

Подчинение американского мышления идеологии и унитатерализму было, к счастью, далеко не полным. Рейгановский взгляд на мир в чистом виде вовсе не обязательно разделяли даже все члены администрации Рейгана. Взгляд этот определенно не разделялся руководством республиканцев в конгрессе, да и широким общественным мнением также. Возможно, сам Рейган не вполне последовательно придерживался его. В целом его идеология гораздо активнее трансформировалась в риторику, нежели в действия. Возникло даже подозрение, что наиболее страстные идеологические пассажи Рейгана были, пользуясь выражением Уэнделла Уилкса, «словесной кампанией», ласкавшей слух правых фанатиков и призванной замаскировать скрытое сползание администрации к центризму. Его стремление к переизбранию в 1984г. произвело особенно заметный сдвиг в сторону сдержанности, Наипервейшая политическая необходимость учета общественного мнения затормозила активную подготовку интервенции в Центральной Америке и пробудила у президента неожиданный энтузиазм относительно контроля над вооружениями.

Наиболее надежный сдерживающий идеологию фактор проистекает из самой природы внешней политики. Реализм отцов-основателей базировался на объективном характере международных отношений. В конечном счете соображения национального интереса устанавливают предел мессианским страстям. Данным фактом объясняется тенденция администрации Рейгана сначала взмывать на идеологическую вершину, а затем постепенно сползать с нее, как в случае с эмбарго на поставки оборудования для советского трубопровода в 1983 г. Ибо Соединенные Штаты не обладают достаточной силой — даже если бы они обладали достаточной мудростью — для достижения великих глобальных целей в одиночку. Идея о том, что восстановление военного превосходства по зволит нам осуществить свою волю на всей планете, является колоссальным заблуждением. В 40-е годы Америка обладала монополией на ядерное оружие, и это был такой уровень превосходства, которого мы уже никогда не достигнем впредь. Но мы не смогли помешать Советскому Союзу подчинить себе Восточную Европу или не дать коммунистам подчинить себе Китай. Ввиду того что и американская мощь, и американская мудрость имеют пределы, эффективная внешняя политика нуждается в сотрудничестве с союзниками, что представляет союзникам определенную возможность — сейчас слишком слабо реализуемую — сдерживать американский мессианизм. История с эмбарго на поставки для трубопровода была лишь одним из примеров подстраивания идеологии под реальные интересы. Идеология исключала мысль о переговорах с Москвой, но интерес потребовал продемонстрировать хотя бы попытки ограничить гонку ядерных вооружений. Идеологические соображения, казалось бы, диктовали необходимость предоставления карт-бланша правым политикам в Израиле. Однако соображения интереса подталкивали к уравновешенной позиции по ближневосточному урегулированию, которую Рейган и занял в 1982г. Идеология призывала к поддержке Тайваня против континентального Китая. Интерес говорил в пользу связей с Пекином. Идеология трактовала гражданскую войну в Ливане как наивысшее испытание воли Америки. Интерес же потребовал поспешного ухода американцев. Идеология призывала к поддержке ЮАР против Черной Африки. Интерес предостерегал против такого курса, при котором у Черной Африки не осталось бы иных друзей, кроме Советского Союза.

Идеология ратовала за отлучение правительств социалистов. Интерес заставлял видеть выгоды в оживленных отношениях с Францией, Италией, Испанией, Португалией, Швецией и Грецией. Идеология требовала наказать страны-должники в «третьем мире». Интерес настаивал на новых списаниях долгов и новых кредитах, позволяющих субсидировать экономический рост «третьего мира». Идеология находила свое выражение в несдержанной риторике. Интерес — в конкретных, но ограниченных действиях. Труба продолжала трубить, но войска отправлялись в поход только тогда, когда оказывалось, что у врага, такого, например, как Гренада, не было ни армии, ни флота, ни ВВС. Внешняя политика Рейгана так и осталась долгим и смутным раздумьем насчет того, что лучше: залаять или укусить. Нужно сказать, что американский народ такая комбинация, похоже, устроила. Воинственность в риторике удовлетворяла его представлениям относительно советской зловредности и американской мощи и добродетельности. Умеренность в действиях придавала ему уверенность в том, что неумеренные речи не приведут к глобальному взрыву.

IV
Пока еще существуют такие регионы, которые до сих пор рассматриваются с сугубо идеологических позиций. Одним из них — по крайней мере на данном этапе — является Центральная Америка. Никто не может дать прогноз на длительную перспективу, поскольку за последние пять лет администрация неоднократно то вскакивала на этого конкретного идеологического конька, то вновь спрыгивала с него. В течение того времени, когда роль главного проповедника в администрации играл генерал Хейг, повстанческое движение в Центральной Америке рассматривалось как один из главных советских вызовов Америке,—вызов, требующий мощных ответных действий. Затем, в спокойный начальный период пребывания Шульца на посту госсекретаря, было позволено распространиться впечатлению, что, возможно, эти беды — местного происхождения и, значит, они могут быть исправлены местными средствами. Впоследствии Шульц подхватил идеологическую заразу, и к 1986г. мы снова оказались в ситуации глобального испытания силы воли.

Несомненно, перед Соединенными Штатами в этом регионе стоят трудные проблемы. Американский бизнес в течение столетия контролировал, развивал и деформировал Центральную Америку, сохраняя взрывоопасный контраст между нищим населением и олигархией. Всего одно поколение назад для разрешения конфликта между нищими массами и олигархией был создан Союз ради прогресса. Но после смерти Кеннеди этот союз изменил свой характер, и социальная реформа перестала быть предметом его забот. Когда в конце 70-х годов в Центральной Америке, как и следовало ожидать, разразилась революция, идеология отвергла идею о ее местных истоках и провозгласила, что русские снова принялись за свою старую игру в домино, в которой страны используются, как костяшки.

Следует отметить, что идеология щедра на автоматически сбывающиеся пророчества. Если вы подгоняете политику под то, что, с вашей точки зрения, является предопределенным результатом, то, скорее всего, вы получите тот результат, который вы и предсказывали. Априорно решив, что никарагуанская революция — это советско-кубинский заговор, Вашингтон не оставил сандинистам никакой альтернативы, кроме кубинцев и русских. Так, французы хотели продать оружие Никарагуа и послать туда военную миссию. Вашингтон, вместо того чтобы одобрить присутствие в Никарагуа представителей демократической страны, наверняка готовых быть начеку в отношении советских козней, просто зашелся в гневе. Когда ЦРУ начало реализацию своих планов свержения правительства в Манагуа, Вашингтон выразил негодование по поводу того, что сандинистское правительство посмело заняться поисками оружия для собственной защиты. Может быть, события развивались бы таким путем в любом слу- чае, но идеологизированная политика сделала антиамериканизм повстанцев неизбежным.

Ныне Вашингтон предрасположен к тому, чтобы повышать ставки в Центральной Америке, решая конфликт при помощи силы. Мы стараемся обеспечить правительство Сальвадора военной помощью, достаточной для победы над повстанцами, а повстанцев Никарагуа—снабдить всем необходимым для победы над правительством. Утверждается, что, если мы не остановим марксизм в Центральной Америке, костяшки домино повалятся и Советский Союз создаст военный плацдарм в центре Западного полушария. «Доверие к нам рухнет, — сказал Рейган, — наши союзы развалятся, а безопасность нашей собственной страны окажется под угрозой» 17.

Возможны и другие точки зрения. Историк не может не отметить, что односторонние военные действия Соединенных Штатов в Латинской Америке почти всегда оказывались ошибкой. В 80-е годы нашего столетия вооруженная интервенция скорее способна помочь распространению марксизма, чем помешать ему. Но другим побочным продуктом идеологии, наряду с самоисполняющимся предсказанием, является убеждение в том, что богоизбранная страна, будь то Соединенные Штаты в настоящее время или Советский Союз во все времена, одна знает, что отвечает интересам других стран, причем знает лучше, чем сами эти страны. В 1967 г. президент Джонсон направил Кларка Клиффорда в поездку по странам Азии, поручив ему добиться от стран—членов СЕАТО увеличения их помощи силам, воевавшим против коммунизма во Вьетнаме. Клиффорд был ошеломлен, когда обнаружил, что другие азиатские страны, находясь, казалось бы, в куда большей опасности, воспринимали ситуацию менее трагически, чем Соединенные Штаты, и не видели нужды посылать дополнительные воинские контингенты. Став в дальнейшем министром обороны, Клиффорд приложил все усилия к прекращению американского участия в этой войне.

Если считать, что марксистская Никарагуа (2,9 млн. человек населения) или Сальвадор (4,5 млн.) угрожают Западному полушарию, то для Мексики, Коста-Рики, Панамы, Венесуэлы, Колумбии они представляют гораздо большую угрозу, чем для Соединенных Штатов. Эти страны намного более уязвимы в политическим, экономическим и военном отношениях, чем Соединенные Штаты; они расположены ближе к эпицентру событий и более информированы о них, а решимость руководителей этих стран не дать свергнуть себя соответствует решимости Соединенных Штатов не допустить этого.

Когда люди на местах не воспринимают угрозу столь же апокалиптически, как Вашингтон, только идеологи могут продолжать свято верить, что все кругом ошибаются, а правы только они.

В любом случае идеология ведет если не к беде, то к лицемерию. Г-ну Рейгану принадлежат праведные слова о том, что мы не будем «защищать никарагуанское правительство от гнева его собственного народа»18. Прекрасная позиция. Но почему она не применяется точно так же к правительству Сальвадора? Почему мы осудили Никарагуа за отсрочку выборов до 1984 г., одновременно демонстрируя терпимость к Чили, где выборы были отложены до 1989 г.? Проявляла бы администрация такую же озабоченность относительно свободных выборов и прав человека в Никарагуа, если бы там по-прежнему делами заправлял клан Сомосы?

Идеология возводит местные беды до уровня глобаль- ных конфликтов. Национальный интерес, напротив, сделал бы все возможное для налаживания сотрудничества с латиноамериканцами, которые знают свои проблемы намного лучше, чем мы, и без поддержки которых мы не способны достичь наших целей. Надо предоставить ведущую роль Мексике, Венесуэле, Колумбии и Панаме — так называемой Контадорской группе — и максимально их поддерживать. Только в случае согласия их всех на решение проблемы при помощи армии вооруженное вмешательство способно принести Соединенным Штатам больше пользы, нежели вреда. Если для согласованного урегулирования время уже упущено, а коллективное вмешательство наши латиноамериканские друзья отвергают, тогда нам, возможно, придется На какое-то время смириться с 'неспокойной ситуацией в Латинской Америке, ибо исправить данную ситуацию вне наших сил и нашей компетентности.

Другой областью, где идеология все еще контролирует внешнюю политику, является, к сожалению, самая опасная из всех — сфера гонки ядерных вооружений. Именно в этой области подмена реальности моделями сыграла наиболее роковую роль. Военные игры в наши дни проводятся генеральными штабами с такой интенсивностью, что их стали воспринимать не как имитацию предполагаемых ситуаций, а как предсказания. Делая упор на наихудшие из возможных варианты, такие, например, как нанесение СССР первым удара по Соединенным Штатам или внезапное вторжение в Западную Европу, высшая метафизика сдерживания превращает самые невероятные события в фактор, определяющий решения в области военного бюджета, наращивания вооружений и развертывания вооруженных сил. История показывает, что Советский Союз весьма осторожен и избегает риска прямых военных столкновений с Соединенными Штатами. Но идеология отвергает историю. Реальность испаряется в бредовом мире, в котором богословы от стратегии вычисляют, сколько боеголовок может уместиться на булавочной головке. Трудно себе представить что-либо более опасное, чем нынешние фантазии о контролируемой ядерной войне, в ходе которой генералы, подобно гроссмейстерам за шахматной доской, дозируют ядерные удары по нарастающей. Как только ядерный порог будет преодолен, игра прекратится. Советскую ядерную угрозу нельзя игнорировать. Следует помнить, что если России что-то и удается делать вполне успешно, так это именно ядерные ракеты. Но и в этих вопросах идеология не может обойтись без преувеличений. Профессиональный долг генералов — гарантировать безопасность своей страны, а профессиональный инстинкт генералов — делать все необходимое, чтобы обеспечивать надежную оборону в самых маловероятных ситуациях. Старый лорд Солсбери когда-то писал: «Похоже, ничто так глубоко не подтверждается всем жизненным опытом, как то, что никогда не следует доверять экспертам. Если верить врачам, то нет ничего безвредного; если верить богословам, то нет ничего безгрешного; если верить военным, то нет ничего безопасного» 19. Военный бюджет, как и сама идеология, требует все более грозных врагов.

Пентагоновские чиновники в Вашингтоне время от времени просто с мазохистским наслаждением принимаются вопить о том, что Советский Союз стал сильнее Соединенных Штатов. Эта периодическая паника в Пентагоне варьируется от тезиса о «разрыве в ракетах», выдвинутого в 1958 г. в докладе Гейтера, до «окна уязвимости», которое было открыто министром обороны Уайнбергером в 1981 г. и плотно захлопнуто в 1983г. комиссией Скаукрофта. Сомнительно, чтобы сотрудники министерства обороны по-настоящему верили в свои собственные стенания. Я по крайней мере никогда не слыхал, чтобы кто-либо из них выступал с предложением сменить американский военный истеблишмент на советский. Председатель Объединенного комитета начальников штабов, когда его недавно спросили в конгрессе, поменялся ли бы он местом с тем, кто в СССР занимает аналогичный пост, бросил в ответ: «Никогда в жизни». Идеологи производят свои пугающие эффекты, основываясь на выборочных данных — например, сравнивая ядерное оружие театра военных действий и не учитывая при этом американского превосходства в неуязвимых средствах сдерживания на море. Не следует воспринимать эти причитания чересчур серьезно, особенно в период утверждения бюджета.

Ирония здесь кроется в том, что Пентагон и Министерство обороны СССР процветают в симбиозе. В современном мире нет более грандиозного рэкета, чем тот, когда генералы ради получения более крупных ассигнований утверждают, что противная сторона их опережает. Это негласное взаимопонимание, основанное на общей корыстной заинтересованности в раздувании кризиса, остается одним из главных препятствий на пути к миру. Как заметил весной 1963 г. в беседе с редактором «Сатердей ревью мэгэзин» Норманом Казенсом президент Кеннеди: «Господин Хрущев и я каждый в своем правительстве занимаем примерно одинаковые политические позиции. Он хотел бы предотвратить ядерную войну, но находится под сильнейшим давлением сторонников жесткой линии, которые истолковывают каждый его шаг в этом направлении как умиротворение. У меня схожие проблемы... Сторонники жесткой линии в Советском Союзе и в Соединенных Штатах существуют за счет друг друга» 20.

Наличие советской военной мощи очевидно требует эффективного противовеса. Оно вызывает потребность в средствах ядерного сдерживания, способных ответить на первый удар, и таковые у Запада есть. Оно также требует обычных вооружений, способных противостоять устремлениям СССР в Европе. Возможно, в настоящее время их Западу действительно недостает. Европейские демократии должны понять, что идея спасения посредством ограниченной ядерной войны бессмысленна в эпоху ядерного противостояния. В наше время, какой бы разрушительной ни была бы война с применением обычных вооружений, она окажется бесконечно менее разрушительной по сравнению с ядерной войной. Самый надежный способ сделать сомнительную возможность нападения СССР на Западную Европу через территорию его мятежных сателлитов возможностью еще более невероятной — это не оставить никаких сомнений в том, что издержки такого нападения, даже без ответного ядерного удара, будут неприемлемо высокими. Европейские демократии в силах сделать это.

VI
Но как насчет самой бомбы? Ибо сегодня мы находимся в беспрецедентной ситуации. Ситуации, которой никогда раньше не знала история и которая грозит положить человеческой истории конец. Должен признаться, что я поздно пришел к этой апокалиптической точке зрения. Устанавливать пределы исканиям человеческого разума всегда казалось мне и до сих пор кажется наивысшей ересью, отрицанием самого человеческого духа. Но свобода подразумевает риск, а сегодня свободный разум подвел нас к краю наиглубочайшей бездны.

До сих пор предполагалось, что теперь, когда ядерный джинн выпущен из бутылки, перспектива взорвать весь мир будет оказывать отрезвляющее действие на тех, кто обладает трагической властью начать ядерную войну. На протяжении почти всей ядерной эпохи это предположение оставалось в целом верным. Как сказал в 1961 г. президент Кеннеди, государственные деятели в основном понимали, что «человечество должно покончить с войной — или война покончит с человечеством". Я был свидетелем того, что после кубинского «ракетного кризиса» потрясенный Кеннеди и потрясенный Хрущев стали целеустремленно вести дело к частичному запрещению ядерных испытаний и постепенному снижению международной напряженности.

Когда политика подпадает под власть идеологии, вера в сдерживающее влияние факта обладания ядерными вооружениями ослабевает. Проклятие идеологии в том, что она ставит абстракции превыше людей. Она обедняет наше чувство реальности, а также и наше воображение. Она ослабляет нашу способность представить себе ужасы Судного дня. Она скрывает грядущий кошмар за ширмой своего особого языка. Она мешает нам разглядеть ту реальную перспективу, которую уже нельзя отрицать, — возможность истребления разумной жизни на нашей планете.

Загипнотизированные догмой идеологи Вашингтона рассматривают сегодня неограниченную гонку ядерных вооружений не как ужасную угрозу всему человечеству, а как хитроумный способ одержать верх над русскими. Либо русские постараются не отстать от нас, что приведет их экономику к краху, либо они не сумеют угнаться за нами, что обеспечит нам решающее военное преимущество. Заключение какого-либо соглашения о контроле над вооружениями, считают идеологи, означало бы отказ от нашего самого мощного оружия в борьбе против империи зла.

К настоящему времени они изобрели фантастическую программу «звездных войн» в качестве нового сильного стимула гонке ядерных вооружений. По утверждению администрации Рейгана, исследования, начатые в 80-е годы, приведут к созданию в начале XXI в. щита в космосе, который обеспечит эффективную защиту от межконтинентальных баллистических ракет (хотя он и не может служить защитой городам и населению, а также быть препятствием низковысотным системам доставки). Большинство ученых сомневаются, что эта задача технически осуществима даже в отдаленной перспективе. В ближайших же последствиях внедрения данной программы можно не сомневаться. Ибо считается общепризнанным, что такой вещи, как совершенно непроницаемый щит, в принципе существовать не может. Советский Союз непременно сделает именно то, что сделали бы мы, если бы Советский Союз угрожал нам «звездными войнами», — изготовит еще больше МБР с целью пробить космический щит; изготовит еще больше крылатых ракет, бомбардировщиков и других низколетящих систем оружия с целью проникновения под щитом; изготовит как можно больше ложных целей и других вспомогательных средств с целью обмана противника и истощения его потенциала. Поскольку эти контрмеры технически более просты, чем сооружение щита, и стоят гораздо дешевле, то и осуществить их будет сравнительно легко. И гонка вооружений помчится дальше на всех парах.

Несмотря на недавно сделанный упор на «победу» в некой «контролируемой и расширенной» ядерной войне, я продолжаю считать маловероятной ситуацию, когда какая-либо из сверхдержав пойдет на ядерную войну ab initio (с самого начала (лат.). — Перев.). Однако нетрудно представить чрезмерную — именно ядерную — реакцию как следствие недовольства или чувства позора из-за поражения в войне с использованием обычных вооружений. Еще легче, учитывая наличие 50 тыс. боеголовок, накопленных сверхдержавами, и бог знает сколько еще единиц, рассредоточенных, спрятанных или готовых появиться у других стран, представить ядерную войну, спровоцированную террористами либо сумасшедшими либо вспыхнувшую в результате аварии или же ошибочно истолкованной вспышки на экране радара.

Ставка слишком велика, чтобы допускать нагнетание этого кошмара. Ибо эта ставка сама жизнь. Но ответом на этот кошмар не может быть и одностороннее ядерное разоружение Запада. Скорее всего, итогом такой акции стало бы не поощрение советского руководства к аналогичным действиям, а сдача демократического мира на милость советского коммунизма. До сих пор ни один коммунистиче- ский режим милосердием не отличался.

Ни гонка вооружений, ни одностороннее разоружение не обеспечивают спасения. Более перспективный путь — возрождение исчезающего искусства дипломатии. Американские официальные лица в наше время любят подражать Черчиллю. В этой связи вспоминается реакция Mapка Твена на попытки его жены отучить его от сквернословия. Когда она сама попробовала вылить на него поток ругательств, он спокойно заметил: «У тебя, Ливи, все слова — какие надо, но ты не владеешь интонацией». Нашим Черчиллям из центров стратегических исследований не хватает одной особенности, которая и сделала Черчилля великим, — его умения оценивать ситуацию с позиций исторической перспективы.

«Те, кто склонен по своему темпераменту и характеру, — писал Черчилль в книге «Надвигающаяся буря», — находить четкие и ясные решения сложных и запутан- ных проблем, кто готов драться всякий раз, когда от некой иностранной державы исходит какая-то угроза, не всегда правы. С другой стороны, те, кто склонен... терпеливо и тщательно нащупывать основы мирного компромисса, не всегда не правы. Напротив, в большинстве случаев они, возможно, правы не только с нравственной, но и с практической точки зрения» 22.

Будучи избранным на пост премьер-министра в последний раз, Черчилль сам ратовал за переговоры и разрядку, испытывая при этом сопротивление как администрации Эйзенхауэра, так и своего собственного министерства иностранных дел. Гарольд Макмиллан в качестве премьер-министра продолжил эту линию Черчилля. Он поддержал Джона Кеннеди в его решимости положить конец испытаниям ядерного оружия. Макмиллан, Кеннеди, а возможно, и Хрущев хотели достичь полного запрещения испытаний. Препятствием к такой договоренности стала проблема проверок на местах. Советский Союз был готов разрешить ежегодно проводить три проверки причин подозрительных сейсмических колебаний. Соединенные Штаты настаивали на том, что проверок должно быть не меньше семи, и не потому, что администрация считала именно такое количество проверок надежной гарантией достаточного контроля, а потому, что и без того было достаточно трудно уговорить Комитет начальников штабов отказаться от затребованных им двадцати проверок, а дальнейшее сокращение их числа вообще обрекло бы договор о запрещении испытаний на неудачу в сенате. В результате в 1963 г. был заключен договор о частичном запрещении ядерных испытаний. Это была одна из величайших нереализованных возможностей в современной истории. Если бы Кеннеди, Макмиллану и Хрущеву удалось осуществить свое желание прекратить ядерные испытания не только в атмосфере, под водой, но и под землей, тем самым была бы поставлена преграда на пути разработки новых поколений ядерных вооружений с разделяющейся головной частью. В мире сегодня было бы спокойнее.

Полное запрещение испытаний остается ключом к решению проблемы обуздания гонки вооружений. Но и к середине 80-х годов у американского военного истеблишмента не убавилось решимости продолжать осуществление своих программ военных испытаний. Как обычно, утверждается, что имеет место отставание от Советского Союза. Если и имел место разрыв, связанный с испытаниями, то он мог появиться лишь в результате безалаберного отношения военных к имевшимся у них возможностям. К 1985 г. Соединенные Штаты провели примерно на двести ядерных испытаний больше, чем Советский Союз, Хотя договор о частичном запрещении испытаний обязал подписавшие его стороны продолжать переговоры с целью достижения договоренности о прекращении всех взрывов ядерного оружия навечно, Рейган вместо этого в 1982 г. прекратил переговоры и в одностороннем порядке отказался от данного обязательства.

Существует целый спектр и других неиспользованных возможностей. Давно пора запретить размещение оружия в космосе. Предл°женный в 1955 г. президентом Эйзенхауэром план «открытого неба», по которому сверхдержавы обменивались бы чертежами военных объектов и на взаимной основе давали бы разрешение на полеты над территорией друг друга с проведением аэрофотосъемки, заслуживает того, чтобы к нему возвратиться, что и пыталась недавно сделать Франция, выступив с предложением о создании международного агентства по искусственным спутникам под эгидой ООН. Наличие совместного американо-советского центра по кризисам, где каждая сторона могла бы наблюдать за экранами радаров другой стороны и куда для быстрого анализа и прояснения ситуации поступала бы вся вызывающая подозрения военная информация, снизило бы вероятность случайного возникновения ядерной войны. Идея взаимного и подлежащего проверке замораживания производства, испытаний и развертывания ядерных вооружений и средств доставки пользуется широкой общественной поддержкой. Мы должны сделать все, чтобы избежать возможности ракетного удара по первому сигналу, провозгласив политику неприменения ядерного оружия первыми. За этим должно последовать значительное сокращение ядерных арсеналов, рассчитанное на обеспечение взаимной безопасности на максимально низком военном уровне. Роберт Макнамара и Ханс Э.Бет подсчитали, что нынешний запас в 5 0 тыс. боеголовок может быть сокращен, возможно, до 2 тыс.23 У человечества нет иного выбора, кроме как искать и найти путь, который уведет нас от края бездны. Лучше пусть наступит конец гонке ядерных вооружений, чем конец человеческому роду.

VII
И если миру необходимо что-то предпринять для этого, то в первую очередь избавиться от идеологии. Данное предложение не относится в равной мере к Соединенным Штатам и к Советскому Союзу. В Соединенных Штатах идеология носит характер неожиданного временного увлечения, периодического фейерверка, обманывающего некоторое количество людей на некоторое время, однако глубоко чуждого и Конституции, и национальному духу.

Нынешняя идеологическая одержимость Вашингтона отнюдь не является результатом всенародного волеизъявления или мандата народа. Она родилась под влиянием второстепенных факторов, а именно того, что на выборах 1984 г, избиратели, для которых была невыносима мысль о возможности повторения пройденного, видели в лице Рейгана единственную реальную альтернативу. Кроме того, в 1984г., обеспеченный бюджетным дефицитом в размере 200 млрд. долл., экономический подъем, согласно теории Кейнса, гарантировал переизбрание Рейгана. В Советском Союзе идеология по-прежнему остается основой основ. Она действует методами не убеждения, а принуждения. Зафиксированная в священных текстах, она обеспечивается грубым аппаратом все еще прочного полицейского государства. Однако даже в Советском Союзе чувствуется эрозия прежнего состояния сплошной заидеологизированности. Идеологические формы выродились в простой набор штампованных лозунгов и выражении, которыми привыкли изъясняться советские лидеры. Нельзя допустить, чтобы приступ идеологизирования, захвативший теперь США, вдохнул новую жизнь в деградирующую советскую идеологию, особенно путем нагнетания вполне обоснованных страхов перед американским «крестовым походом», призванным-де разрушить русское общество.

Идеология — проклятие общественной жизни, ибо она преобразует политику в отрасль теологии, принося людей в жертву на алтарь догмы. Любая доктрина всегда вступает в конфликт со сложностью реальной жизни. «Доктрины — самые ужасные тираны, каким когда-либо подчинялись люди, — считал в конце XIX в. Уильям Грэхэм Самнер, убежденный консерватор, — ибо доктрины проникают в рассудок человека и, овладев им, совершают предательство против него самого. Цивилизованные люди вели ожесточеннейшую борьбу из-за доктрин... Хочешь войны — вынашивай доктрину» .

В конечном счете идеология не в характере американцев. Догматизм наносит республике серьезнейший ущерб, причем прежде всего во внешней политике. Размышляя о международных отношениях, американцам хорошо было бы стряхнуть с себя идеологический дурман и вернуться к холодному, беспристрастному реализму отцов-основателей, которые ясно осознавали роль интереса и силы в этом полном опасностей мире и считали, что задача спасения Америки и без того достаточно сложна, чтобы пытаться спасать все остальное человечество.

Отцы-основатели признавали, что нации, подобно людям, способны попадать в плен ложных иллюзий о собственном величии. Так, в 63-м номере «Федералиста» подчеркивалось, что американскому правительству необходимо проявлять внимание к мнению других наций по двум причинам. «Одна из них заключается в том, что независимо от достоинств какого-либо конкретного плана или шага в силу разных соображений является желательным, чтобы он представлялся другим нациям проистекающим из мудрой и достойной политики; вторая — в том, что в сомни- тельных случаях, особенно тогда, когда советы наций могут ошибаться под действием какой-либо сильной страсти или мимолетного интереса, предполагаемое или известное мнение беспристрастного мира может оказаться наилучшим из того, чем надлежит руководствоваться.

Сколь многое сохранила Америка благодаря своей потребности отличаться перед другими нациями и сколько заблуждений и ошибок подстерегало бы ее, если бы справедливость и уместность ее действий предварительно не оценивались в каждом случае в свете того, как они могут быть восприняты беспристрастной частью человечества». Это были мудрые слова для того времени. Мудры они и сейчас.

WilliamGrahamSumner. War. — In: Selected Essays of William Graham Sumner, ed. A.G.Keller and M.R.Davie. New Haven, 1924, p. 338. Сравните со словами Гарольда Макмиллана в его первой речи, которую он произнес в качестве Эрла Стоктонского в палате лордов: «Как только у вас появляется доктрина, вам конец. Единственная стоящая политика — прагматизм».