Содержание

История - странная наука. Не беря на себя роль последовательного критика данной отрасли знания, не могу не отметить скудность и косоглазие того, что сейчас принято называть историей. Известный американский шумеролог Самюэль Крамер назвал свою книгу “История начинается в Шумере”, и как не диковато звучит это название, оно в немалой степени отражает существующее положение вещей. Казалось, история родилась вместе с человеком, и какую бы цифру не называли в связи с возникновением человеческого рода, она с самого начала должна была стать его спутницей. Но на самом деле это не так, и Самюэль Крамер по-своему прав, начиная историю от Шумера, так как в названии его книги отразился нынешний абсолютный приоритет письменной традиции, впервые возникшей в Шумере, над всякой другой. Именно письменность расчленила время на “историческое” и “доисторическое”, поделила нации и культуры на древние и юные. Слов нет, изобретение письменности - величайшее завоевание человечества, но начинать с нее исторический отсчет, это - все равно, что с фонографа Эдисона начинать историю музыки.

Может показаться, что автор здесь ломится в открытую дверь, конечно, фонограф моложе музыки. Но в том-то и вся соль, что современная историческая практика подтверждает действенность  методологического нонсенса, при котором древность записи оказывается равнозначной древности как таковой. Представления о древности, а вместе с ней и о первородстве мифа о потопе менялись по мере обнаружения все более старых записей, пока история его не уперлась в шумерские таблички. Теперь читатель знает, насколько молода в действительности шумерская версия легенды. Но знание это давно могло бы стать общим местом, если бы устная традиция с самого начала была приравнена к письменной. Принципиальное равноправие обеих традиций сделало бы не сомнительный археологический, а надежнейший текстологический анализ главным орудием при выяснении прародины мифа или сравнительной древности тех или иных версий.

Еще один, загнавший изучение потопной мифологии в тупик, дефект современной истории - это представление о якобы присущей древним народам гиподинамии, представление о неком мистическом ужасе, испытываемом до Колумба человеком перед морской стихией. Оба эти представления не имеют под собой реального основания и представляют собой попытки некоторых историков редуцировать в глубокое прошлое свои собственные робость и лень. На самом деле древний человек был существом динамичным, легким на подъем, иначе ему просто не удалось бы свершить величайшее из своих дел - освоить всю сушу, включая самые медвежьи из ее медвежьих углов.

Что касается мореплавания, то оно являлось одним из древнейших занятий человека. История заселения Австралии и Полинезии за тысячелетия до Колумба - прекрасный тому пример. Атлантика тем более не была для человека чем-то непреодолимым. Опыт Алена Бомбара, в надувной лодке, в одиночку, без запасов пищи и воды, преодолевшего Атлантику, практически сводит на нет старый тезис историков-изоляционистов о невозможности трансатлантических плаваний до изобретения каравелл.

Сам по себе спор между изоляционистами и диффузионистами - явление нормальное. Ненормально другое, то что многолетнее безраздельное господство изоляционизма гирей повисло на руках мифологов, исключив из вселенской семьи потопных мифов ее чрезвычайно важный американский отдел. А без архаичных американских легенд полноценное исследование генезиса многих старосветских, особенно ближневосточных мифов сделалось практически невозможным. Поэтому, с одной стороны, признание существования широкой трансокеанской диффузии до Колумба является непременным условием полноценного анализа источников потопной мифологии, а, с другой стороны, наличие американского отдела этой мифологии является безукоризненным доказательством такого рода диффузии.

При этом не следует думать, что только массовые, всенародные заплывы через океан могли обеспечить вживление мифа о потопе в мифологию американских индейцев. Миф - штука чрезвычайно легкая, носителем и передатчиком его способен стать один человек. Поэтому достаточно было одному человеку оказаться в положении Алена Бомбара и этого вполне хватило, чтобы миф о потопе приобрел в Америке права гражданства. А сколько людей могло стать такими “бомбарами” на протяжении тысячелетней истории мифа о потопе?

Выразительной иллюстрацией мысли о роли одного чужеземца в культуре целого народа служит история русского этнографа Миклухи-Маклая. Он, во второй половине XIX века, несколько лет прожил среди папуасов Новой Гвинеи, жил на отшибе, своего культурного багажа, как профессиональный этнограф, папуасам не навязывал, но и по сию пору в языках Западного Ириана можно встретить слова: gleba (хлеб), taporra (топор), bika (бык) и т.д. Не знай мы точно о жизни Миклухо-Маклая на Новой Гвинее, все эти русские словечки в устах папуасов пришлось бы, по обыкновению, списать на случай и козни дьявола.

Представление о гиподинамии народов сильно навредило и решению родственной проблеме потопа - проблемы прародины индоевропейцев. Долгое время историки принципиально отказывались ее искать где-либо за пределами Европы. Лед тронулся только недавно. Одно из свидетельство такой подвижки - новая концепция известных филологов Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванова. На основании анализа праиндоевропейской лексики они пришли к выводу, что прародина индоевропейцев находилась в Азии и имела такие внешние приметы: умеренный климат, горный ландшафт, заросший дубовыми лесами, соленое озеро. Узнаваемо?

Было бы идеально, если бы названные филологи, разыскивая на карте Азии точку с такими приметами, прямо указали бы на Палестину. Но ,увы, они избрали другой район: Северную Месопотамию, территорию между озером Ван и озером Урмия. Однако придя к такому ошибочному выводу, Гамкрелидзе и Иванов почти не ошиблись. Потому что из Палестины в Северную Месопотамию действительно ушла какая-то очень крупная ветвь индоевропейцев. Ее  уход описан в библейской легенде о Вавилонской башне. Напомню, в ней говорилось, что из Палестины (“с востока”) в Северную Месопотамию (“землю Сенаар”) ушла группа людей, владевшая техникой каменного зодчества, но в условиях Месопотамии вынужденная перейти на глинобитное. Еще напомню, что это сообщение подтвердили раскопки советской экспедиции, нашедшие на севере Ирака копию Иерихона - Телль-Магзалию.

То обстоятельство, что бывшие палестинцы избрали местом проживания район озера Ван (куда за ними последовали Гамкрелидзе и Иванов) - следует признать в высшей степени характерным. Это место удивительно напоминает Палестину. Озеро Ван мертво. Мертво оно не от соли, правда, а от соды, но древние в такие детали не входили и называли его ”соленым  озером”. Реки, стекающие в озеро с окрестных гор, легко ассоциируются с Иорданом и его притоками, флора и фауна практически не отличимы.  Что еще было нужно беженцам из Палестины?  Так что, в силу редко сходства Северной Месопотамии и Палестины северо-месопотамский адрес прародины индоевропейцев у Гамкрелидзе и Иванова хотя и не верен, но по-своему оправдан.

Думаю, известные филологи обладали бы более точными ориентирами, если бы наряду с праиндоевропейской лексикой привлекли бы в своих поисках праиндоевропейскую мифологию. В этом случае, например, к таким приметам, как горный ландшафт и соленое озеро на индоевропейской прародине, они могли бы добавить, что этот горный ландшафт находился в зоне большой сейсмической активности и вода озера почиталась у индоевропейцев водой бессмертия.

Вывожу это из того, что в мифологиях индоевропейцев часто повторяется образ добываемой с помощью движущихся гор  особой, дарующей бессмертие воды.  Согласно русским сказкам, знаменитая “живая вода” находилась меж “толкучих гор”. Индийские боги добывали напиток бессмертия амриту путем пахтания мирового океана, при этом мутовкой им служила гора Мандара. Скандинавы называли поэзию - “влагой Сталкивающихся скал” (Хнитбьёрга). Греки рассказывали, что голуби, носящие Зевсу напиток богов амброзию, обязательно должны были пролетать между неких “Сталкивающихся” скал (Симплегад). Из приведенных примеров видно, что на прародине индоевропейцев находился какой-то священный водоем, который они считали порождением движения гор, т.е. сейсмической активности.

Представление индоевропейцев о зарождающейся среди движущихся гор воде бессмертия, явно, - плод воспоминаний о катастрофе на их прародине и является одним из ответвлений потопного мифа. Поэтому проблема индоевропейской прародины неотделима от проблемы прародины потопного мифа. А по последнему вопросу у нас набралось достаточно материала, чтобы с полной уверенностью назвать адрес: Палестина. В потопных легендах упоминаются едва ли не все известные варианты названий Сиро-Палестины.

Амурру или Мар-ту: Имир (Скандинавия), Пузур-Амурру (Аккад), Меру (Индия), Маори (Пасха)

Омея: Яма (Индия), Иима (Иран), Ямм (Финикия)

Ассирия или Сирия: Осирис (Египет), Ассирийское озеро (Финикия), Сириада (Флавий)

Канаан: Канан (Коран)

Палестина: Палестин (Плутарх)

Кроме того, в индоевропейской мифологии нередки упоминания Иордана: Ардви (Иран), Урд (Скандинавия), Эридан (Греция).

Подводя сейчас окончательный итог анализа ономастики потопной мифологии, перечислю кратко результаты ее реконструкции. Первое, утонувший город или его центральный храм назывался kad-yagha (дом предка) или просто kad (дом). Второе, священный дуб, мыслившийся как мировое древо, именовался yagha-yagha (предок предков или вождь вождей). Третье, первый “ной” носил титул yagha (старший, предок, вождь), а имя ему было man (человек, премудрый) и помимо своего личного имени и титула он мог носить еще родовое прозвище, происходящее от двух вариантов названия Мертвого моря: rap/raf (впадина, расселина, ров) или tal/dar (дно, низ).

Совпадение прародины потопного мифа с прародиной индоевропейцев много объясняет в истории последних. Потопом, к примеру, естественней всего было бы объяснить сам факт распада индоевропейской общности. Так, древнейший греческий географ Посидоний считал, что “переселение кимвров и родственных им племен из их родной страны произошло вследствие внезапного наступления моря” (Страбон,2,3,6). Посидоний явно знал, о чем говорил, такое объяснение переселения не выдумать и нет к тому нужды. Теперь мы можем не только подтвердить справедливость его слов, но и назвать место, откуда потоп вытолкнул отдельные ветви индоевропейцев.

Последний вопрос о времени этого эпохального события. Крайние точки здесь могут быть таковы: не  ранее 8-ого тысячелетия, т.е. времени начала градостроительства в Палестине, и не позднее середины 3-его тысячелетия, времени шумерской первой записи мифа. Разумеется, временное пространство между 8-ым и 3-им тысячелетием - это максимально широкий невод для уловления даты потопа, и по некоторым приметам его можно основательно сузить. Скажем, зная сколько эволюционных витков пришлось сделать мифу о потопе, прежде чем принять шумерский облик, нетрудно догадаться, что тем же 3-им тысячелетием датировать потоп вряд ли возможно. К сожалению, мифология, знай она даже все этапы формирования мифа, не в состоянии установить, сколько времени ушло на каждый из них. Поэтому к сказанному можно добавить только, что арии (народ дольменов), уйдя из Палестины в 4-ом тысячелетии, уже знали миф о потопе и знали его в достаточно развитой форме, в сцепке с “шестодневом”. А для того, чтобы “китежская” легенда сцепилась с “шестодневом” - тоже нужно время.

Есть еще одна археологическая примета: 6-ым тысячелетием датирует археология закладку финикийского города Библа и начало земледелия в Египте. А так как оба эти события связывались в местных мифологиях с потопом, то нижнюю границу  датировки потопа следует поднять минимум до 6-ого тысячелетия.

Наверно, допустимо несколько опустить и верхнюю границу. В 8-ом тысячелетии только началось в Палестине градостроительство. И “китеж” должен был достаточно долго простоять на земле до потопа, чтобы стать тем культовым центром, память о котором жила века. Таким образом, дату потопа лучше всего поместить где-то между 7-ым и 6-ым тысячелетием.

Вопрос: какие удобства сулит историку и мифологу эта дата? Первое, она очень подходит, чтобы с нее начать отсчет распада индоевропейской общности. Второе, дистанция в 3-4 тысячелетия до шумерской записи мифа достаточна, чтобы легенда приняла тот вид, какой она приняла у шумеров. Третье, 7-8 тысячелетий от потопа до того момента, когда христианская и исламская мифологии почти полностью перекрыли собственно индоевропейскую мифологию, также довольно, чтобы основные элементы последней оказались разнесенными по миру и не один раз.

Таким образом, сейчас мы в состоянии ответить на все основные вопросы потопной мифологии: где и когда был потоп, какой народ сочинил миф и разнес его по свету? Потоп был между 7-ым и 6-ым тысячелетием на прародине индоевропейцев Палестине, индоевропейцы были главными авторами и носителями мифа.

И последнее. Может показаться, что никаких других целей, кроме ответов на перечисленные вопросы, автор в процессе работы над книгой не преследовал. Но нет, была еще сверхзадача: способствовать своими исследованиями укреплению единства человечества. Ведь не секрет, что на смену доказавших свою несостоятельность антропологическим теориям, пытавшимся разобщить человечество по внешним признакам, все чаще приходит культурный шовинизм. “Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись”. Неправда, сойтись! Есть всечеловеческая точка такого культурного схождения - миф о потопе.  Как бы мало ни походили друг на друга русский, с тоской взирающий на гладь Светлояр-озера, еврей, исследующий свою родословную вплоть до Ноя, китаец, думающий, что горы его страны - разросшийся зародыш вспучивающейся земли, или тлинкит, с улыбкой вспоминающий, как его предок чуть не утонул, увлеченный любовными шашнями с родной теткой, - все они - люди одной культуры. Только культура эта настолько древна, богата и разнообразна, что выглядит подчас разнородной, лишенной внутреннего единства. Но на самом деле это не так, корни у нее одни. Поэтому нет на земле человека, который сейчас бы имел право, надменно третируя другого, говорить об исключительности и неповторимости своего культурного наследия. Это-то - самый главный вывод, который следует из истории мифа о потопе.