Италийская литература
Вергилий Марон Публий
Величайший римский поэт. Родился 15 октября 70 года, умер 21 сентября 19 года до н.э. Сборник "Буколики" ("Пастушеские песни"), дидактическая поэма "Георгики" ("Поэма о земледелии"), героический эпос "Энеида" о странствиях троянского героя Энея, родоначальника римской аристократии, - вершина классической римской поэзии. Уникальный поэтический дар сделал из Вергилия крупнейшего представителя так называемого "золотого века" латинской литературы.
О жизни античных писателей мы обычно знаем очень мало, и по большей части это легенды. Вергилий - исключение. Он был столь масштабной фигурой, что все сведения о нем ловились с жадностью, и многие из них дошли до нас через античных биографов и комментаторов, мы знаем даже мелкие подробности о его внешности, образе жизни и характере.
Вергилий был рослый, крепкого телосложения, смуглый лицом. Среди литературного и светского римского общества он всегда казался мужиковатым: глядя на него, вспоминали, что отец его, мелкий землевладелец из-под Мантуи, совсем недавно выбился в люди то ли из ремесленников, то ли из поденщиков. Поэт был застенчив: когда на улицах сбегался народ посмотреть на знаменитого поэта, он прятался в первый попавшийся дом. В Неаполе, где Вергилий обычно жил, его звали "Недотрогой" и «Девицей». Женат Вергилий не был, биографы говорят о его страстной привязанности к двум юношам, воспетым им, под вымышленными именами, в «Буколиках». Здоровья Вергилий был слабого, жил затворником, с друзьями встречался редко. Увлекался науками - медициной и особенно математикой. Всю жизнь мечтал бросить поэзию и целиком отдаться философии, об этом он говорил друзьям даже за считанные месяцы до смерти. Разговаривал поэт тяжело и несвязно, выступать публично не умел. Но стихи читал замечательно, и профессиональные ораторы завидовали тонкости и выразительности его интонаций.
Над стихами Вергилий работал самоотверженно. Юношей он учился писать у молодых поэтов-новаторов, чьим правилом было: каждая строка должна быть обдуманной, каждое слово неожиданным, лучше меньше, да лучше. Этим заветам он остался верен на всю свою жизнь. Маленькие "Буколики" Вергилий писал три года, "Георгики" семь лет, "Энеиду" одиннадцать лет. Если посчитать, то окажется, что в "Буколиках" и «Георгиках" он сочинял меньше чем по стиху в день. А работа была ежедневной: поутру на свежую голову поэт слагал и диктовал писцу сразу помногу стихов, а потом в течение дня их отделывал, оттачивал и сокращал - часто до нуля. Последнюю свою вещь, "Энеиду", он писал неуверенно, как начинающий, вначале сочинил все двенадцать книг в прозе, потом частями, по настроению, перекладывал их в стихи. Вергилий боялся, что мастерство спугнет у него вдохновение; потому то, что не давалось ему сразу, он оставлял вчерне или откладывал на будущее. В "Энеиде" у него несколько десятков строк в разных местах так и остались дописанными лишь до половины. До последних дней Вергилий считал поэму недоработанной и неудачной: даже императору Августу, настойчиво требовавшему показать хоть что-нибудь из этого неведомого чуда, он согласился прочесть лишь три книги - вторую, четвертую и шестую. Умирая, поэт попросил друзей подать ему рукопись; они отказались, понимая, что он бросит ее в огонь. Тогда он попросил, по крайней мере, не издавать ничего, что не издал бы он сам; и "Энеида" появилась в свет лишь посмертно, бережно подготовленная друзьями-поэтами по распоряжению самого римского императора.
Замечательная поэтическая техника Вергилия сказалась уже в «Буколиках». В них попадаются еще выражения шаблонные, но нет ни одного небрежного стиха, все обработано с тщательностью и мастерством. В «эклогах» определилось искусство Вергилия писать афоризмами, которые потом, в течение тысячелетий повторял весь мир. Афоризмы щедро рассеянные в «Энеиде», так полно соответствовали миросозерцанию народа завоевателя, что быстро обратились в пословицы. Вергилий как бы запечатлевал в сжатой, меткой, красивой формуле то, что сам Рим выразил своей историей. И ни у одного историка нельзя найти более верной характеристики римлян, чем слова, вложенные Вергилием в уста одного из своих героев:
Выкуют пусть другие из дышащей меди нежнее
(Я допускаю), живей из мрамора выведут лики,
Лучше в судах защитят дела, движения неба
Циркулем изобразят, исходящие звезды опишут, -
Ты над народами править властию, римлянин, помни,
Вот в чем искусства твои: налагать условия мира,
Побежденных щадить и войной низвергать горделивых.»
Особую известность в христианскую пору приобрела !Y эклога Вергилия, где он предсказывает будущий золотой век по поводу рождения чудесного ребенка, который изменит все течение жизни на земле. Истинный смысл этой эклоги до сих пор остается темен, но, начиная с первых латинских учителей церкви, в ней стали видеть пророчество о рождении Христа, и это способствовало тому, что на Вергилия стали смотреть как на прозорливца, предтечу христианства. Гадать «по Вергилию» в Средние века считалось все равно, что гадать по Библии.
Хотя Вергилий и выглядел мужиком среди горожан, хотя и действительно родился в деревне в часе пути от Мантуи (еще век спустя там показывали тополь, по обычаю посаженный в день его рождения), хотя он и прославил в "Георгиках" сельский труд, но человеком "от земли" он не был и деревню любил не как крестьянин, а как дачник. Неаполь и окрестная Кампания, где он жил, были излюбленными местами отдыха для изящного римского общества. На родину, в северную Италию, он возвращался лишь однажды, когда во время гражданской войны было конфисковано имение его отца. Античные комментаторы нагромоздили вокруг этого события целый ворох легенд о том, как поэт чуть не погиб от рук грубого солдата (имя которого каждый раз называлось новое); но все, вероятно, было проще, начальники конфискационных операций сами были писателями, смолоду знакомые Вергилию, и добиться восстановления в правах ему было несложно. За пределы Италии он выбрался только в последний год своей жизни, решив, что для завершения "Энеиды" ему необходимо своими глазами увидеть Грецию и Трою. Хотя вера в гений Вергилия в империи была уже так велика, что, что все ожидали его новую поэму, как величайшее событие. Другой замечательный поэт, Проперций, писал тогда:
Сдайтесь, писатели Рима, сдайтесь Эллады:
Большее нечто растет и «Илиады» самой!»
Поэт все-таки отправился в путь, но с полпути решил вернуться, так как в Греции занемог от солнечного удара, а, высадившись в Италии, через несколько дней умер. Прах его похоронили близ Неаполя.
Произведения Вергилия стали классикой, потому что они давали людям то, для чего существует литература: взаимопонимание. В них каждый находил то, что было ему доступно и близко, и все это не исключало, а дополняло друг друга. Неискушенный читатель мог увлекаться нежными чувствами "Буколик", важными наставлениями "Георгик", драматическими событиями "Энеиды". Искушенный читатель мог наслаждаться утонченной словесной тканью произведения, где каждый оборот фразы, каждое слово, каждый звук были одновременно и предельно естественны, и предельно необычны. Знаток словесности мог любоваться, как Вергилий вставляет в свои стихи целые пересказанные отрывки и переведенные строки из Гомера и Феокрита, но так, что они органично входят в новый текст и служат новому смыслу, обогащая его древнейшими литературными слоями. Практический политик мог оценить, как издали и исподволь подводит Вергилий читателя к приятию той программы возрождения древних римских доблестей, которую в эти же годы декларировал император Август. И, наконец, всякий с несомненностью чувствовал, что стихи Вергилия как-то откликаются на его собственный жизненный опыт, а также на опыт каждого современника и, может быть, каждого человека вообще, - хотя, вероятно, и не смог бы сказать, в чем этот опыт состоит.
Не так ли сам Вергилий от произведения к произведению растворял себя в том опыте, который оказалась его уделом и судьбою, - в поэзии? Взяв в руки томик Вергилия, мы видим высокого, смуглого и застенчивого человека, упорно, вдумчиво и неудовлетворенно трудящегося над стихом. Теперь мы можем на время забыть этого человека: перед нашими глазами - его стихи.
<Далее>
|