Содержание

Величайший итальянский поэт. Родился ранним утром 20 июля 1304 г. в тосканском городе Ареццо, умер под Падуей в ночь с 18 на 19 июля 1374 г. Первый поэт итальянского Возрождения.

Предки поэта не отличались знатностью. Фамилии у них не было. И отца, и деда Петрарки звали только по имени, иногда, в особо торжественных случаях, прибавляя к нему отчество, так было принято  в итальянских деревушках и городах. Отца Франческо величали Пьетро ди Паренцо ди Гардзо. Но чаще звали просто Петракко. Впрочем, в одном из документов, он назван Петраркой. От долго существовавшего мнения, согласно которому так стал именовать себя только сам Петрарка, «певец Лауры», желая облагородить «вульгарное» имя своего родителя, пришлось со временем отказаться.

Подобно своему отцу и деду, Петракко исполнял должность нотариуса. Поэтому к его имени иногда добавляли слово «сер». Он перебрался во Флоренцию и сделал неплохую карьеру. Отец Франческо разбогател и заседал в коллегии приоров. Он дружил с Данте. По словам Петрарки, их сближало большое сходство характеров, научных интересов и политические убеждения. Поэт даже уверял, будто его отец был изгнан из Флоренции в тот же самый день, что и автор «Божественной комедии»,  и на основании того же приговора.

В чем именно состояла вина сера Пьетро, сказать сейчас невозможно. Видимо, она была достаточно серьезной: его приговорили к большому штрафу, отсечению руки и изгнанию из города с конфискацией имущества. Вот почему Петрарка родился в Ареццо.

На первых порах Петрарка учился тому же, что и все: началам грамматики, диалектики и риторики. Отцу хотелось сделать из него юриста. Петрарка изучает право в Болонье, крупнейшем центре тогдашней юридической мысли. В Болонье Петрарка жил беспечной студенческой жизнью. О которой он, подобно большинству людей, вспоминал в старости с некоторой ностальгией, но проявлял успехи в науках, особенно в гражданском праве. Молодой студент, именуемый в университетских документах Franciscus Petracchi, казалось, шел по стопам Данте. Однако вскоре обнаружилось, что столь традиционная для того времени карьера, его отнюдь не прельщает. В нем проснулся поэт, и при первой возможности он бросил юридический факультет. Впоследствии это было осознано следующим образом: «Я совершенно оставил эти занятия лишь только освободился от опеки родителей не потому, чтобы власть законов была мне не по душе, ибо их значение, несомненно, очень велико, и  они насыщены римской древностью, которой я восхищаюсь, но потому, что их применение искажается бесчестностью людской. Мне претило углубляться в изучение того, чем бесчестно пользоваться я не хотел. А честно не мог бы».

В 1326 г. умер сер Пьетро, и сразу же после его смерти Петрарка приехал в Авиньон, тогдашнюю резиденцию римского папы. Там он принял духовный сан. Сан открыл Петрарке путь к бенефициям, т.е. создал условия для обеспеченного досуга, но с церковью его не связал. Как это ни парадоксально. Но именно принятие духовного сана позволило первому поэту итальянского Возрождения полностью посвятить себя, далекой от религиозной проблематики культуры европейского гуманизма.

Петрарка вел в папской столице жизнь модного средневекового денди, очень заботился о своей внешности и писал любовные сонеты. Вскоре он приобрел репутацию лучшего лирика современности. Она распахнула пред ним двери самых аристократичных домов в Авиньоне.  6 апреля 1327 г. в церкви св. Клары Петрарка встретил женщину, вошедшую в историю мировой культуры под именем Лауры. Кто была она, мы, по-видимому, никогда не узнаем. Однако вряд ли надо сомневаться в том, что Лаура существовала и что Петрарка ее действительно любил. Любовь эта прошла через всю его жизнь. В 1348 году Лаура умерла, но Петрарка любил ее и после смерти. В одном из последних сонетов он писал:

Лет трижды семь повинен был гореть я,

Амуров раб, ликуя на костре.

Она ушла, - я дух вознес горе.

Продлится ль плач за грань десятилетья?»

Поэт в первый раз встретился с нею в церкви в Страстную пятницу 1327 года и тотчас страстно влюбился. Была ли она в то время замужем? Одни говорят,  что была, другие это отрицают. Вряд ли, однако, можно думать, что Лаура внушила Петрарке столь сильное чувство, будучи женой и матерью, как утверждают третьи. Любовь к замужним женщинам представляла во времена Петрарки вполне обычное явление, но она вряд ли могла сразу же проявиться в такой возвышенной, почти неземной форме. Он, несомненно, увидел ее девушкой, и если продолжал любить потом, когда Лаура стала матерью многочисленного семейства (по словам одних, у нее было девять, а, по словам других – одиннадцать детей), то только потому, что чувство было слишком глубоким и запеклось в душе.

Встреча произошла в Авиньоне, и вскоре весь город узнал, что Петрарка влюблен до безумия. Он не скрывал своего чувства (тогда поэты вообще не скрывали своих чувств и всенародно выносили на суд публики). Наоборот, влюбленный молодой человек стал писать восторженные сонеты, в которых радовался. Восторгался, плакал, жаловался в таких поэтичных выражениях, что не обратить внимания на них было просто нельзя:

Ты, чья душа огнем любви озарена, -

Нет для тебя достойных песнопений,

Ты вся из кротости небесной создана,

Ты от земных свободна искушений.

Ты пурпур роз и снега белизна,

Ты красоты и правды светлый гений.

Каким блаженством грудь моя была полна,

Когда к тебе в порыве вдохновенья

Я возношусь…О, если бы я мог

Тебя прославить в звуках этих строк

На целый мир!... Но тщетное желание!…

Так пусть хоть там, в стране моей родной,

Где блещут выси Альп, где море бьет волной,

Твердят Лауры нежное название.»

К сожалению, прошлое скрыло от нас настоящий портрет Лауры, так как портреты ее, хранящиеся в Милане и Флоренции не могут считаться точным изображением женщины, которой суждено было получить бессмертие в сонетах Петрарки. Она быстро отцвела, чему, конечно, не мало способствовало рождение детей, но Петрарка встретил ее в расцвете молодости, когда она могла действительно приковать сердце поэта. Об этом свидетельствует внезапность  чувства Петрарки. До встречи с Лаурой он не признавал любви и даже издевался над нею, но, увидев в церкви Лауру, мгновенно вспыхнул. Он плачет, когда не видит предмета своей страсти, а, увидев, плачет еще сильнее. Ночь не приносит ему покоя, он мечется в постели и бредит. У него остается одно средство излить свои чувства – стихи. Лаура, конечно, знала о его страсти, но, будучи замужем, не отталкивала поэта, но и не подпускала близко к себе. Это обстоятельство, видимо, дало Маколею повод назвать Лауру «пошлой и бездушной кокеткой» и даже приписать ее влиянию мнимо-извращенный вкус (цветистость слога), портящий будто бы эротические стихотворения Петрарки.

Лаура не могла быть пошлой кокеткой, потому что женщины такого разряда не способны внушить столь сильную и длительную страсть. Петрарка знал ее уже состарившейся, когда Лауре было 35 лет – возраст, равный старости под знойным небом Италии, и, тем не менее, чувство его не ослабло. Не отрицая, впрочем, склонность Лауры к присущему полу кокетству, следует обратить внимание на эпизод с перчаткой. Лаура как-то обронила перчатку в присутствии Петрарки, тот ее поднял и хотел оставить у себя, но она категорически запротестовала и взяла перчатку назад. Вряд ли пошлая кокетка повела бы себя столь резко по отношению к вздыхателю.

Был ли Петрарка безгрешен и целомудренен, как того требовало чувство к Лауре и священнический сан? Увы, нет. Он сам признавался в этом, восклицая в своем послании к потомству: «Я очень бы желал иметь право сказать, что наслаждение любви были мне всегда чужды, но не могу этого сделать, так как мои слова были бы ложью, а потому скажу только, что. Несмотря на свой темперамент, я в глубине души своей всегда относился с ненавистью к подобному унижению. По достижении же сорокалетнего возраста я старался освободиться даже от воспоминаний подобного рода, хотя и тогда еще был полон огня и силы.» Даже в минуты самой пламенной любви к Лауре он не раз поддавался сторонним влечениям к молодым крестьянкам или беспутной королеве Иоанне Неаполитанской.

Позднейшие исследователи с особенным старанием ухватились за эту слабую струну Петрарки и начали наигрывать на ней довольно пошлые мелодии. Оказалось, что певец Лауры был не только ценителем и знатоком женской красоты, но и сластолюбцем, развратником. «У него было три любовницы» – восклицал один итальянский критик, «Не три, а – множество!» – взывал другой. «Это был настоящий Дон-Жуан!» – гремел третий. Но все эти потуги и громы не многого стоили. Петрарка не был ангелом (что доказывает наличие у него двух побочных детей), но и распутником он не был тоже. Оттого-то он продолжал любить Лауру долгое время и после того, как чума свела ее в могилу. Греховность тела не мешала безгрешности мысли и  свежести чувств.

В 1330 году поэт поступает на службу к кардиналу Джованни Колонна. В чем состояли его обязанности, сказать трудно; во всяком случае, в доме Колонна Петрарка не был на положении обычного капеллана, а тем более слуги-секретаря.  В «Письме к потомкам» он утверждал: «Я прожил многие годы у кардинала Иоанна Колонна  не как у господина, а как у отца, даже более, как бы с нежно любящим братом, вернее же, как бы с самим собой и в моем собственном доме». Вероятно, в этом было известное преувеличение. Но оно довольно верно отражало те существенные изменения, которые произошли в культурной и общественной жизни Европы с того времени, когда Данте был изгнан из Флоренции. В отличие от автора «Божественной комедии». Петрарке не довелось узнать «как горестен устам чужой ломоть, как трудно на чужбине сходить и восходить по ступеням».  Петрарка любил жить один. То. Что для Данте было источником глубочайшей внутренней трагедии, воспринималось Петраркой как вполне естественное и даже желательное состояние. Он прежде всего интеллигент-индивидуалист, которого тяготят шоры традиционных, общественно-обязательных идей, представлений и предрассудков. Свобода для Петрарки – не право заседать во флорентийской синьории, а возможность непредвзято судить об окружающем его мире. «Нет высшей свободы, чем свобода суждений, - писал он. Я требую ее для себя, чтобы не отказывать в ней другим.»

Формулируя свой жизненный идеал, Петрарка говорил: «Не терпеть нужды и не иметь излишка, не командовать другими и не быть в подчинении – вот моя цель». Цели этой он достиг. Подводя жизненные итоги, Петрарка скажет не без гордости: «Величайшие венценосцы моего времени любили и чтили меня, а почему – не знаю, сами то ведали; и с некоторыми из них я держал себя так, как они со мной, вследствие чего их высокое положение доставляло мне только многие удобства, но ни малейшей докуки. Однако от многих из их числа я удалялся; столь сильная была мне врождена любовь к свободе, что я всеми силами избегал тех, чье даже одно имя казалось мне противным этой свободе.»

Следующий значительный период в жизни и творчестве поэта начался с годов странствий. В 1333 г. Петрарка совершает большое путешествие по Северной Франции, Фландрии и германии. Это было первое путешествие нового человека. В отличие от средневековых паломников к святым местам и флорентийских купцов, которые ездили по делам своих фирм, Петрарка, разъезжая по Европе, не преследовал никакой практической цели. Им двигала лишь охота к перемене мест и неутолимая жажда знаний. Он путешествовал прежде всего во имя своего воспитания и развития собственной личности.

Переезжая из страны в страну, молодой поэт с жадным и радостным любопытством вглядывался в окружающий его мир, и именно потому, что он смотрел на него глазами внутренне свободного человека, мир этот открывался перед ним в таком своем реальном богатстве и в такой красоте, какой для средневекового человека еще просто не существовало.

Относящиеся к этому времени письма свидетельствуют не только о зоркости и необычайной наблюдательности молодого Петрарки, но и о его зреющем умении по-новому, очень реалистично изображать людей, города, исторические памятники, достопримечательности и ландшафты. В годы странствий Петрарка как бы заново открыл эстетическую и духовную ценность природы для внутреннего мира нового человека, и с этого времени природа входит в этот мир, а с ним и в мир новой европейской поэзии.

Предполагается, что именно к 1333 году относятся два сонета, в которых Петрарка рассказывает о своем переходе через Арденнский лес. Здесь он поражен радостью открытия мира и сознания своей внутренней свободы. Молодой поэт смело пробирается «сквозь дебри чащ, угрюмых и дремучих», и весело поет о своей возлюбленной, потому что он свободен: ему нет дела до бушующей вокруг войны, и его пока еще не мучат ни религиозные сомнения, ни страх смерти. Никто, даже Бог, не может отнять у него Лауру, любовь к ней стала частью его самого. Лаура всегда с ним: он видит ее в зелени деревьев и слышит ее голос в звучащих вокруг него голосах доброжелательной природы:

«Родник журчит, звенит листвою ветка,

Я слышу голос госпожи моей,

И ей лесная подражает птица».

Возвращаться в Авиньон, папскую резиденцию, Петрарке не хотелось. В «Письме к потомкам» он напишет: «Будучи не в силах переносить доле искони присущие моей душе отвращение и ненависть ко всему, особенно же к этому гнуснейшему городу, я стал искать какого-нибудь убежища, как бы пристани, и нашел крошечную, но уединенную и уютную долину, которая зовется запертой (Vallis Clausa – Воклюз), в пятнадцати тысячах шагов от Авиньона, где рождается царица всех ключей Сорга. Очарованный прелестью этого места, я переселился туда вместе с моими милыми книгами».

В Воклюзе Петрарка построил себе небольшой дом с садом. В нем он прожил с некоторыми перерывами до 1353 года, претворяя в жизнь тот гуманистический идеал уединенной жизни на лоне прекрасной идиллической природы, анализ которого составляет основное содержание его трактатов «Об уединенной жизни» и «О монашеском досуге». В них часто усматривают проявление средневекового аскетизма. Это не совсем верно. Конфликт Петрарки с окружающей его действительностью нередко принимал очень острые формы, но имел принципиально иной характер, чем религиозно-аскетическое отрицание мира. Его идеал одиночества всегда был весьма далек от пустынничества. В отличие от анахоретов-монахов Петрарка в Воклюзе не столько спасал душу для «вечной жизни», отбрасывая от себя все бренное и земное, сколько оберегая человеческую индивидуальность нового мыслителя и поэта от воздействия враждебного общества.

«Покинув нечестивый Вавилон,

рассадник зла, приют недоброй  славы,

где процветают  мерзостные нравы,

где я до срока был бы обречен,

я здесь живу, природой окружен,

и на Амура не найдя управы,

слагаю песни, рву цветы и травы, ищу поддержки у былых времен.»

Вавилоном Патрарка называл опостылевший ему папский Авиньон. Переселение в Воклюз стало для него еще одним шагом на пути к завоеванию внутренней свободы.

Средневековый человек не умел жить вне рамок цеха, сословия, корпорации, вне феодально-иерархических связей – Петрарку они стесняли. Он уже начинает смотреть на них как на что-то противоестественное, мешающее человеку быть самим собой, затрудняющее его творчество.  "Здесь, - говорил он о Воклюзе, - нет ни самовластных князей, ни надменных горожан, ни злоязычной клеветы, ни партийных страстей. Ни гражданских раздоров, ни криков, ни шума, ни скупости, ни зависти, ни необходимости обивать пороги заносчивых вельмож; напротив, здесь есть мир, радость, сельская простота и непринужденность, здесь воздух мягок, ветер нежен, поля озарены солнцем, ручьи прозрачны, лес тенист». В одном из стихотворений, называя себя «гражданином рощ», Петрарка утверждал: «Города – враги моим мыслям, леса- друзья».

Гармония между человеком и природой начинает рассматриваться Петраркой как одна из важнейших предпосылок человеческой  свободы. Он уже противопоставлял природу обществу, однако, это не было еще  противопоставление по Руссо: как конфликт «естественности» природного состояния с «неестественностью» культуры и цивилизации. Напротив, именно отрицаемое средневековое общество отождествлялось Петраркой с варварством, а бегство от него на лоно природы и обретение внутренней независимости рассматривалось им как необходимые предпосылки для создания подлинной, «естественной» и человечной культуры.

В Воклюзе Петрарка много и напряженно работал. Впоследствии он скажет: «Там были либо написаны, либо начаты, либо задуманы почти все сочиненьица, выпущенные мной». Еще больше, чем собственно поэзия его занимала наука.  «Уединение без наук – изгнание тюрьма, мучение; присоедини к нему науки – родина, свобода, наслаждение».

Науки, которыми занимался в Воклюзе Петрарка, были науками о древности. Немного спустя их назовут « науками о человечности» – studia humanitatis.  Они станут основой  гуманистической идеологии, литературы и искусства Возрождения. Петрарка оказался прирожденным филологом. Он первым стал изучать произведения древнеримских поэтов, сопоставляя различные списки и привлекая данные смежных исторических наук. Он заложил одновременно  основы и классической филологии, которые с того времени надолго становятся фундаментом европейской образованности, и исторической критики, которая, опираясь на филологическое истолкование текста…., прокладывала в эпоху Возрождения дорогу философскому рационализму и методологии так называемых точных наук. Именно Петрарка-филолог разрушил средневековую легенду о Вергилии – маге и волшебнике, уличил его в ряде анахронизмов, отнял у Сенеки несколько произведений, приписанных ему в средние века, и доказал подложность писем Цезаря и Нерона.

Между тем слава Петрарки росла год от года. В апреле 1341 он был коронован в Капитолии в Риме как король всех образованныз людей и поэтов; в присутствии большой толпы народа сенатор увенчал его лавровым венком. Это было важное событие. Петрарка готовился к нему долго, тщательно обдумывая каждую деталь. В средние века придавали огромное значение символам, эмблемам, знакам и очень ценили всякого рода аллегории. Это прямо проистекало из знаковости господствовавшей тогда религиозной доктрины. В 1341 году Поэту исполнилось тридцать семь лет; он желал славы, нетерпеливо ждал ее и дождался.

Прошло десять лет со дня памятного коронования в Риме, и флорентийская коммуна отправила к Петрарке Джованни Бокаччо с официальным посланием. Петрарку приглашали вернуться в город, из которого были изгнаны его родители, и возглавить университетскую кафедру, специально для него созданную. В помслании, которое привез Бокаччо, сообщалось также, что правительство готово вернуть поэту имущество, некогда конфискованное у его отца.  Это был беспрецедентный акт. С того времени, как Данте умер в изгнании, прошло всего тридцать лет, но насколько изменился мир и психология властителей. Правительству Флоренции хотелось быть на уровне времсени. Называя петрарку писателем, “вызвавшим к жизни давно уснувшую поэзию”, власти Флоренции писали: “Мы не цезари и не меценаты, однако мы тоже дорожим славой человека, единственного не только в нашем городе, но во всем мире, подобного которому ни прежние века не видели, не узрят и будущие; ибо мы знаем, сколь редко, достойно поклонения и славы имя поэта.”

Петрарка сделал вид, что польщен. Отвечая флорентийскому правительству, он писал: “Я поражен тем, что в наш век, который мы считали обездоленным всяким благом, нашлось так много людей, одушевленных любовью к народной или, лучше сказать, общественной свободе."”Тем не менее, вернувшись в 1353 году в Италию, Петрарка, к большомуц неудовольствию своих друзей и прежде всего Бокаччо, поселился не во Флоренции, а в Милане.

Последний период в жизни Петрарки был периодом подведения итогов. Это был также период великих свершений. В Милане и Венеции Петрарка закончил и придал окончательную редакцию диалогам “Тайна”, “Буколические песни”, “Стихотворные послания” и некоторым другим сочинениям, написанным им в пору страстного увлечения античностью. Главными произведениями тех времен стали латинские “Письма” и написанная на народном языке “Книга песен” (“Канцоньере”), озаглавленная в авторской рукописи как “Отрывки вещей, написанных на народном языке”.

Последние годы жизни Петрарки прошли в Падуе, там он жил на вилле “вдали  от шума, смут и забот, постоянно читая, сочиняя, слава Богу и сохраняя, вопреки болезням, полнейшее спокойствие духа”.

Петрарка сознавал значение сделанного и потому понимал исключительность своего места в истории.  Как-то он выразился: “Я стою на рубеже двух эпох и сразу смотрю и в прошлое и в будущее”.

Будущее его не пугало. Он не знал раскаяния стареющего Бокаччо, а когда тот посоветовал ему отказаться от литературной деятельности, отдохнуть, уйти на покой и дать дорогу молодежи, искренне изумился. “ О, сколь разнятся тут наши мнения. Ты считаешь, будто я написал уже все, или во всяком случае многое; мне же кажется, что я не написал ничего. Однако, будь даже правдой, что я написал немало, какой способ лучше побудить идущих следом за мной делать то же, что я, чем продолжать писать? Пример воздействует сильней , нежели речи.”

Петрарка не уставал будить умы и  формировать В Италии новую культуру и новую жизнь – даже тогда, когда окончательно убедился в том, что его призывы к “человечности” встречают отклик лишь у очень незначительной части современного ему общества. Италия, в которой жил стареющий гуманист, продолжала оставаться средневековой, а итальянцы, казалось, делали все, чтобы "“ыглядеть варварами"” Это его огорчало, но не приводило в отчаяние и не лишало сил.  “Нет вещи, - писал он Бокаччо, - которая была бы легче пера и приносила бы больше радости; другие наслаждения проходят и, доставляя удовольствие, приносят вред, перо же, когда его держишь в руках, веселит. Когда откладываешь – приносит удовлетворение, ведь оно полезно не только тем, к кому непосредственно обращено. Но и многим другим людям, находящимся далеко, а порой также и тем, кто родится спустя столетия”.

Он все время думал о том новом мире, во имя которого жил, работал, любил. Писал стихи и не поступался своей свободой. Незадолго до смерти Петрарка сказал: “Я хочу. чтобы смерть пришла ко мне в то время, когда я буду читать или писать”.

Говорят, что желание старого поэта и ученого сбылось. Он тихо заснул, склонившись над рукописью.