Содержание

Величайший французский поэт. Родился 9 апреля 1821 года, умер 31 августа 1867 года. Его единственный поэтический сборник, «Цветы зла», стал настоящей эпохой не только во французской поэзии, но и в поэзии мировой.

Когда поэт родился, отцу было 62 года, а матери – 27, такой чрезмерной разнице в возрасте Бодлер приписывал свою природную болезненность. Он родился в семье с традиционными привычками и твердым укладом. Шести лет он лишился отца, бывшего сенатором при Наполеоне, но прежде известного как педагог и революционер, принесший  своему другу Кондорсе яд, чтобы избавить его от казни. Когда мать поэта, еще молодая женщина, вторично вышла замуж за генерала Опика, в ту пору французского посла в Константинополе, Шарль встретил семейную перемену с грозным ожесточением. Отчим пытался завоевать симпатию юноши, но потерпел неудачу. Бодлера влекла богема, соблазны Парижа. Чтобы отвлечь пасынка от опасных пристрастий, Опик уговорил его совершить дальнее морское путешествие, посадил на корабль и отправил в Индию. Так надеялись близкие остепенить неуживчивого сына.

Но еще на корабле Бодлер обнаружил крайнее равнодушие к открывшемуся перед ним новому миру. Он был нелюдим и угрюм. Капитану пришлось высадить странного пассажира задолго до конца рейса, на полдороги в Индию. Через несколько недель Бодлер явился в Париж. Началась самостоятельная, беспорядочная и беспутная жизнь этого юного парижанина, всем существом связанного с огромным городом, с его атмосферой, физической и духовной.

В февральские дни революции сорок восьмого года Бодлер – ему 27 лет – захвачен революционным подъемом. Его встречают на одной из парижских баррикад. Он вооружен новенькой двустволкой  и, хвалясь тем, что успел выстрелить из нее, договаривается до того, что не прочь расстрелять своего отчима, генерала. Друзья вспоминали впоследствии, что никогда не видели Бодлера таким веселым, расторопным и неутомимым. Свое тогдашнее настроение он объяснял в дневниках жаждой разрушения и желанием испытать «чувство не только жертвы, но и палача.» Впрочем, не будем преувеличивать значение этих коротких и случайных эпизодов в жизни Бодлера. По словам современников, революция привлекала его «как все выходящее из нормы и безудержное». По сути же дела он и здесь оставался самим собой, художником, легко поддающимся новым увлечениям, мало озабоченным смыслом исторических событий.

Молодой Бодлер начинает как художественный критик. Его кумир – Делакруа, «решительно самый своеобразный живописец прошлого и настоящего времени.» Бодлера привлекает широкий кругозор Делакруа, его осведомленность не только в живописи, но и в поэзии, увлечение Байроном и Шекспиром. Бодлер восхищен легкостью широкого мазка художника, свежестью его красок, эмоциональной правдой, и в то же время он отлично понимает, какая дисциплина мастера, какое  искушение стоит за этой видимой легкостью. В каждом из высказываний Бодлера о Делакруа можно угадать его оглядку на самого себя, требование, предъявляемое к собственной работе.

Первооткрыватель и следопыт, Бодлер вводил в обиход французской культуры американца Эдгара По. Его привлекает интеллектуальный характер поиска и находок писателя, сознательный расчет в построении рассказов и поэмы. Он воспитывает в себе такие же способности.  Как инженер строит подъездные узкоколейные пути к будущей магистрали, так поэт строит предпосылки  к самому себе. Это тянется несколько лет, решающих в возмужании Бодлера. Дело его жизни впереди.

В 1841 году Бодлер получил отцовское наследство в 75 тысяч франков, и. считая эту сумму неисчерпаемой, стал жить широко, что привело его почти к нищете. Его эксцентричность в одежде и манерах соответствовала своеобразному обаянию его «неотразимо прекрасного», по словам современников, лица.  Идеалом Бодлера была свобода, т.е. обособленность от людей, желание скрыться под маской, чтобы оттолкнуть людей, удивляя их несходством с собой. Основой дендизма Бодлера был глубокий пессимизм, презрение к житейской пошлости. Противовесом ненавистной ему будничности была для поэта мечта отрицания действительности.  В красоте, которой он поклонялся, как символу мечты в чувственном мире, он ценил те черты, которые составляют полный контраст с действительностью. Он искал ощущений, идущих в разрез с нормативными вкусами и чувствами.

Влечение Бодлера к необычайному и его отвращение к простым чувствам сказалось в его отношениях  к двум женщинам, вдохновлявшим его творчество. Одной из них была долголетняя подруга, мулатка Жанна Дюваль, воплощавшая для него своей холодной порочностью, своими восточными ароматами, своим полуживотным физическим и нравственным уродством культ «черной Венеры». Поэт терпел ее пьянство, ее измены, неразборчивость ее вкуса и нежно заботился о ней, даже когда она рано состарилась и была разбита параличем.  Вызывая в нем сложные  ощущения экстаза и отвращения, Жанна сделалась для Бодлера символом дерзновения человеческой мечты. Воспевая сложность чар ее порочности, поэт внес в свое творчество пряность, чуждую поэзии цельных чувств.

Второй музой Бодлера была светская женщина, мадам Сабатье, которую он любил в зрелом возрасте идеальной любовью до тех пор, пока она вдохновляла его своей холодностью, углубляя для него пропасть между реальностью и мечтой. Когда ее отношение наполнилось страстью, он охладел к ней: она стала в его глазах «женщиной», рабой природы. В отношении к Жанне Дюваль и к мадам Сабатье сказались все элементы того культа антиприродного, которые лежат в основе поэзии Бодлера, доводя его до воспевания всякого вызова природе – даже уродства. На ряду с «ядовитыми наслаждениями» в любви, Бодлер знал и «искусственный рай» – курение опиума и гашиша, но не злоупотреблял «аптечными экстазами».

Поэт долго колебался, прежде чем опубликовать сборник стихов, так и оставшейся его единственной поэтической книгой. Главная черта сборника «Цветы зла» – безудержная, сокрушительная откровенность автора, не останавливающегося ни перед какими признаниями, хотя бы и такими, которые рисуют его в самом дурном виде. Неприглядное лицо жизни показано тем более безжалостно. Такие стихи, как «Падаль», «Пляска смерти», «Литании Сатане», да и многие другие, не менее рискованные, звучат как вызов обществу и его морали. Они на то и предназначены, чтобы раздражать и отталкивать читателя. Непристойность и богохульство смешаны друг с другом. Бодлер сознательно шел на риск такого вызова.

На страницах «Цветов зла» вырастает образ поэта-человека, ожесточенного  до  крайности, с неистовым воображением и непримиримой враждой ко всему, что его окружает. Светское общество ничем не отличается от общества дна – и там, и тут действуют низменные и зловещие силы, и там, и тут  на первом плане жизненной сцены видны отбросы человеческой природы – все эти «потрепанные антинои, бритые наголо денди, стеклообразные трупы, седые ловеласы»… Все они заверчены пляской смерти и обречены на уничтожение. Купол их мира продырявлен. Ангел Страшного суда  уже выставил свою трубу и скликает всю эту ораву. Ночной ненастный Париж полон отвратительных или пугающих призраков. Нервы поэта напряжены, он напрасно силится преодолеть свою тоску и свое отчаяние в прогулках по страшному городу.

У него могут быть странные сны об удивительном мире, искусственно созданном из металла, мрамора и воды, - оттуда изгнаны не только живые существа, но и свежая зелень лесов и полей.  Он может увлечься великолепными творениями ваятелей, ювелиров, ткачей. Драгоценные камни мерещатся ему в лживых глазах любовницы, ее смуглая кожа напоминает переливы шелковых тканей. Но и эти судорожные сопоставления живого и мертвого исчезают при свете пасмурного дня. Всюду и во всем – ощущение ненадежности, непрочности мира.

Что же поддерживает поэта? Мгновенный проблеск сочувствия к чужому несчастью и чужой нищете, припадки странной и необъяснимой жалости к древним старушонкам, которые в давние времена были знаменитыми танцовщицами, влюблявшими в себя весь Париж, или знаменитыми изгнанницами из далекой страны, - сегодня они нищенки, неприбранный мусор на грязных улицах. Книга Бодлера – прихотливая постройка, в которой и двери не заперты, и окна распахнуты ветром, сюда проникает солнечный и лунный свет, залетают порывы бури, льются струи дождя.  Но постройка остается постройкой, одиночество – одиночеством, отчуждение от людей дает знать о себе на каждой странице.

Стиль Бодлера безупречен. Его строфы закованы в каркас строжайшей  формы, они сжаты, сдержанны и очень далеки от каких бы то ни было ритмических вольностей, на которые так щедро предшествующее Бодлеру поколение романтиков. Его поэтика классична, даже архаична. Его звукозапись поражает своей открыто изобразительной яркостью. Архитектура книги строго обдуманна. Это не сборник разнородных стихов, но роман об одинокой человеческой душе, книга-исповедь.

Бодлер долго подыскивал название для книги. «Цветы зла» пришли не сразу. Задолго до их появления фигурировало название «Les Limbes», - это можно перевести как «Преддверие ада».

«Цветы зла» произвели ошеломляющее впечатление. Был ли бунт Бодлера анархическим, антицерковным или иным, но мятежный дух книги сразу бросился современникам в глаза. Общественное одиночество автора было дерзко провозглашено. Правота предчувствий Бодлера подтвердилась последующими событиями.

Дело началось о статьи в официозном «Фигаро», носившей характер явного доноса. На следующ

ий день появилась еще одна такая же статья в той же газете. Был издан приказ: остатки тиража арестовать. Приказ запоздал: издание разошлось.  Министерство внутренних дел возбудило против автора и его издателя уголовный процесс. Автор был обвинен в оскорблении общественной нравственности и богохульстве; издатель – в том, что оказался пособником автора.

Большинство стихотворений, возбудивших ярость властей, ранее было опубликовано в журналах и газетах и не привлекли к себе особого внимания, но времена круто изменились. Бодлер ссылался на закон о свободе печати. Он требовал рассмотрения книги в целом, оценки ее общественного звучания, ее тенденции: ведь он выступает против аморализма и порока! Однако дело было предрешено. Шесть стихотворений были изъяты из книги, автор и издатель приговорены к крупным денежным штрафам.

Громкий процесс способствовал популярности книги, и ее автора. «Цветы зла» отталкивали одних и восхищали других, резонанс бодлеровских стихов продолжал расти, не теряя первоначальной остроты и сенсационности. Еще при жизни Бодлера книга вышла в новом издании, где осужденные стихи были заменены множеством новых «цветов зла». Бодлер перегруппировал отдельные вещи и уточнил циклы, добиваясь наибольшей рельефности общего замысла. Это была работа умелая, ее можно назвать пропагандистской, направленной на завоевание возможно более широких кругов читателей – явный признак того, насколько нуждался в них поэт. Этот одинокий мастер, гранильщик и чеканщик прихотливых и страшных видений, был по-своему проповедником. Он хотел создать и действительно создал литературное направление.

В судьбе и личности Бодлера впервые намечается новый характер художника, новый, исторически обусловленный тип. Будучи до полной самоотдачи предан одному только искусству, Бодлер прежде всего артистичен. Он артист в самом высоком значении этого слова.

Этим объясняются и внешние черты его жизненного поведения – странные шутки по отношению к близким и друзьям, всякого рода мистификации, позерство, весь этот набор анекдотичных бытовых подробностей, - все, что было так  живописно и любовно описано и выдвинуто чуть ли не на первый план недалекими современниками-мемуаристами. По сути дела эти черты были своего рода камуфляжем молодости, бессознательно воздвигнутой плотиной, сдерживающей до времени половодье мужающего гения.

Быть артистом означало в представлении Бодлера прежде всего самозабвенное служение раз и навсегда избранному делу, безотказное самопожертвование, почти аскетическое отречение от жизни. Старший поэт, один из ближайших друзей, которого молодой Бодлер признавал учителем, тот самый Теофиль Готье, которому посвящена книга «Цветы зла», вспоминая Бодлера в зрелую эпоху его жизни, писал: «Эти поредевшие и совсем уже поседевшие волосы, это старческое и в то же время юное лицо придавали ему характер почти жреческий».

В 1864 году Бодлер отправляется в Брюссель с тем, чтобы заработать лекциями немного денег, но надеждам его не суждено было сбыться. Свою злость на Бельгию он излил в незаконченной книге и писал из Брюсселя печальные письма, прося денег и описывая страшные припадки своей болезни, которая кончилась параличем  памяти и помещением Бодлера в больницу. Его перевезли  в Париж в состоянии полной прострации и в этом состоянии он, наконец, отошел в мир иной.

Жизненный путь Бодлера оборвался рано. Между тем его творчеству суждена была долгая жизнь. Оно оказало необычайно сильное влияние на развитие французской поэзии вплоть до наших дней. Особенно прочно связано с Бодлером непосредственно следующее за ним поколение поэтов, прозванных у себя на родине «проклятыми». Еще мрачнее внутренний мир этих поэтов, еще отчаяннее и горше их неприкаянность. Но наследие Бодлера богаче, сложнее и многозначительнее, нежели  это представлять себе на основании опыта «проклятых». Он был и остается поэтическим учителем всего мира.