Содержание

Величайший индийский поэт. Лауреат Нобелевской премии по литературе. Родился 7 мая 1861 года, умер 7 августа 1941 года.  Его песня «Джанаганамана» стала государственным гимном республики Индии, а другая песня, «Шонар Бангла» – государственным гимном республики Бангладеш.

Род Тагора принадлежал к стариннейшим священническим (брахманским) родам Индии. Один из его предков поселился в деревне под названием  Говиндпур на берегу реки Ганги, невдалеке от английского поселения. Говиндпур (ныне часть разросшегося города Калькутты) был в то время маленькой рыбацкой деревушкой, все обитатели которой принадлежали к низшей касте. И то, что семья брахманов поселилась в их среде, казалось почти невероятным. Предка Тагора, Панчанана они стали называть Панчанан Тхакур – Тхакур означает «святой владыка», оказывая ему тем самым высшие знаки внимания. Панчанан нашел себе доходное занятие – поставлять провизию на иностранные суда, плавающие по реке. Англичане и другие иностранцы, которым пришлось иметь дело с Панчананом, естественно, решили, как сделало бы большинство иностранцев, что Тхакур – прозвище Панчанана или его фамилия. Поэтому они обращались к нему «мистер Тхакур», а поскольку не могли правильно выговорить незнакомое имя, произносили его как Тагор или Тагур.

Под этим именем Тагоры и обрели известность.

Отец поэта, Дебендронат Тагор был крупным политическим и религиозным деятелем, смолоду именуемым современниками именем Махариши, что значит «Великий мудрец».. Воспитанный в роскоши и хорошо образованный, он, тем не менее, тяготился жизнью в городе и часто отправлялся на длительный срок в Гималаи. Перед тем как Махариши уехал в Гималаи в конце 1856 году, в течение некоторого времени его неотступно преследовало отчаянное чувство, что «мир слишком давит на нас», и он намеревался навсегда остаться в своих любимых Гималаях. Он подумывал не возвращаться к своей семье и провести оставшиеся годы в мирном созерцании. Стоит рассказать, почему Дебендронат не последовал этому своему решению. Однажды он по обыкновению прогуливался по горам и остановился, чтобы полюбоваться видом водопада. Он задумался о судьбе реки: здесь такая прозрачная, холодная и прекрасная вода при выходе на равнину становится мутной, темной, грязной. Но грязная и лишенная величия, она поит землю и принесет пользу роду человеческому. Внезапно внутренний голос сказал ему: «Оставь свою гордыню и спустись к людям, как река. Иди, поведай миру истину. Которую ты постиг, передай преданность и веру, которым ты научился здесь!…»

Бегство от жизни оказалось чуждым как его природе, так и его философии. Он подчинился призыву, который был ни чем иным, как требованием  самого его существа, и возвратился в Калькутту к своим мирским обязанностям. И хотя впоследствии он снова возвращался в Гималаи, Махариши никогда больше не думал о самоустранении от дел. Он дожил до преклонного возраста (Махариши умер в 1905 году восьмидесятивосьмилетним старцем). К счастью, для мира и литературы спустился с гималайских высот, где он некогда собирался провести остаток жизни в мистическом созерцании. Его отрешенность  от мира не вылилась в отвращение к миру, и он не отказался выполнять свои обязанности хозяина дома и супруга. Так через три года после кризисного гималайского периода родился Ребиндранат Тагор, четырнадцатый ребенок в семье. Поэтому  какими бы ни были важными деяния Махариши в миру, величайшим его даром народу оказался его четырнадцатый ребенок.

Огромный дом в Калькутте буквально кишел детьми и внуками, так что рождению еще одного не придавалось особого значения. Его назвали Ребиндранат, или коротко Роби.

Когда ребенок подрос, он, как и его братья, и сестры того же возраста, был поручен слугам.  Вся семья походила на небольшую общину, подчиняющуюся единому главе и ведущую общее хозяйство. Каждой супружеской чете выделялась часть дома, в которой мужчины занимали наружные комнаты, а женщины внутренние. Старый глава семьи, сам Махариши, жил отчужденно и был почти недоступен. Если он не отсутствовал в Гималаях, то обычно бывал погружен в размышления или занят очередными реформаторскими компаниями, не забывая, однако, при этом пристально следить за ходом дел в своих поместьях.

На матери, Шароде Деби. Лежали обязанности хозяйки этого огромного дома, присмотр за всеми дочерьми и невестками, сыновьями. Зятьями и их детьми. Шароде Деби нужны были сильный характер, такт и терпение для того, чтобы такой большой дом жил дружно и согласно. Ее многочисленные дети. Красивые, талантливые, были переполнены жизненной энергией, и, разумеется, приносили ей немало хлопот.

В главах воспоминаний Тагора, где он возвращается к своему детству, нет и следа жалости к себе. Он скорее благодарит судьбу  за то. Что ему удалось избежать опасности быть избалованным родительским вниманием. «Когда воспитание, - писал он, - становится случайным удовольствием для воспитателя, детям это всегда приносит явный вред». Мальчика никогда ничем не баловали. Несмотря на то. Что семья славилась аристократизмом уклада и роскошью, дети воспитывались в строгости.

«Питались мы вовсе не деликатесами. Перечень нашей одежды вызвал бы снисходительную усмешку у современного мальчика. Мы до десяти лет ни по каким случаям не надевали носки и обувь. Для холодной погоды у нас была лишь вторая хлопчатобумажная куртка. И нам никогда в голову не приходило переживать по этому поводу. Только когда наш портной забыл пришить карманы к нашим курткам, мы огорчились, ибо никогда не рождался еще мальчик настолько бедный, чтобы ему нечем было набить карманы…нам ничего никогда не давалось легко. Многие обычные вещи были для нас редкостью, и мы жили чаще всего надеждой. Что когда мы станем достаточно взрослыми, мы получим то, что будущее хранит для нас,» - писал поэт.

Тагор рано начал рифмовать, его предназначенная для стихов синяя тетрадь быстро заполнялась. Слава о них дошла до его учителя, и он однажды послал за маленьким Роби и приказал ему переложить стихами какое-то поучение. Когда мальчик на другой день принес стихи, его заставили прочесть их вслух перед всем классом. «Единственное достоинство этого произведения было в том, что оно вскоре потерялось, « – вспоминал автор. «Его воздействие на класс было далеко от высоморального. Оно вызвало только зависть и недоверие. Все утверждали, что стихи я откуда-то списал. Один ученик даже вызвался показать книгу, из которой были украдены эти стихи». Свои ранние опыты поэт впоследствии сравнил с цветами  дерева манго, впервые распускающимися в конце зимы и обреченными на увядание и забвение.

Однако слава не по годам одаренного поэта распространялась и оказала свое действие даже на мать, которая однажды попросила написать его письмо к отцу, находящемуся в то время в одной из своих поездок в Гималаи. Она хотела предупредить отца об опасности вторжения русских и просить его поскорее возвратить домой. В те дни постоянным пугалом британского правительства в индии была угроза вторжения царских армий через Гималаи, то и дело распространялись слухи о том, что русские «полчища» вот-вот начнут спускаться через тот или другой перевал. Поэтому мать Роби постоянно беспокоилась о безопасности мужа. Не удовлетворившись не сулившими ничего плохого предсказаниями астрологов, с которыми она постоянно советовалась, она уговорила мальчика написать письмо  отцу с мольбой о скором возвращении. Это был его первый опыт в эпистолярном жанре. Махариши, кажется, это письмо позабавило. Так как он незамедлительно  ответил сыну и заверил его, что нет никаких причин для беспокойства – если русские и придут, то он один, без помощи кого-либо заставит их повернуть назад.

Махариши всегда возвращался, вернулся он и на этот раз, но, памятуя о письме, занялся Роби всерьез. Он брал с собой младшего сына постоянно, чтобы развивать его впечатлительный ум, и делал это очень последовательно. Он читал с ним отрывки из книг на санскрите. Бенгальском и английском. Причем одна из английских книг была посвящена жизни Бенджамена Франклина. По вечерам они усаживались бок о бок и пели излюбленные гимны отца, а по ночам. Когда индийское небо раскрывало всю непорочную красоту звезд, отец давал сыну уроки астрономии. Чтобы развить в сыне чувство ответственности и уверенности в себе. Он доверил ему хранение денег и поручил вести учет ежедневных расходов; в обязанности мальчика  входило также ежедневно заводить дорогие золотые часы отца. Часы заводились с таким усердием, что их пришлось отправить в ремонт в Калькутту. Махариши не рассердился и не упрекнул мальчика. Среди книг отца мальчик обнаружил тома «Заката и падения Римской империи» Гиббона. Он перелистал несколько страниц, показавшихся ему неинтересными. «Дети читают книги потому, что их заставляют, но зачем же взрослые, которых никто не неволит, тратят время на такие скучные книги?» – не мог понять ребенок.

Лежа под молодой кокосовой пальмой, он написал свою первую драму в стихах на историческую тему, посвященную разгрому великого индийского царя Притхвираджа поработителями мусульманами. Драма никогда не была опубликована, а рукопись затерялась. «Несмотря на избыток воинственного духа, - шутливо вспоминал о ней автор, - она не могла избежать скорого поражения».

По тогдашней индийской традиции Тагора женить решили рано. За поиск невесты взялись женщины семьи. Впрочем, выбор оказался невелик. Махариши, весьма прогрессивный в делах религии, отличался крайним консерватизмом в следовании обычаям. Невеста должна обязательно принадлежать к касте брахманов и непременно к той ее разновидности, к брахманам-пирали, что и сами Тагоры. Поэтому выбор оказался ограничен несколькими семьями, к тому же роду «пирали», проживавшему в маленьком провинциальном городке Джессоре. Итак, две жены старших братьев поэта отправились в сопровождении служанок туда, чтобы выбрать подходящую невесту для любимого деверя. Их выбор пал на десятилетнюю девочку, отец которой, как оказалось, работал в одном из поместий Тагоров.

Семья была бедной и ничем не примечательной. Девочка не отличалась ни красотой, ни образованностью. Тот факт, что две интеллигентные, утонченные дамы из Калькутты выбрали деревенскую девочку в жены любимцу всей семьи, показывает, как кастовое высокомерие и семейная гордость могут мстить за себя.

И вот столь неромантическая женитьба была уготована одному из самых романтичных людей своего поколения. Впрочем, принимая во внимание нравы того времени, в этом не было ничего удивительного. Не стоит удивляться и тому, что сам Ребиндранат покорно подчинился сделанному за него выбору. Отважный романтик, пролагавший новые пути в литературе, в жизни был послушным, благовоспитанным сыном. Любое слово отца являлось для него законом – он непоколебимо верил, что Махариши всегда прав.

Хотя и на этот раз правота Махариши подтвердилась жизнью. Ничем не примечательная невеста стала превосходной женой, как раз такой, какая нужна была Тагору. Ему не требовалась вдохновительница для поэзии – его любовь к жизни была для него неиссякаемым источником вдохновения. Так что жене такого неисправимого романтика предстояло не воодушевлять его, а скорее сдерживать. Если бы он женился на какой-нибудь красавице, она могла ему надоесть, но ему никогда не надоедала защитная сень заботы, которую его жена ненавязчиво возводила над ним, самозабвенная преданность, которую она прилагала, чтобы талант его щедро плодоносил. Что сам он думал в этот период, радовался ли предстоящей женитьбе или горевал, осталось неизвестным. Примечательно, что вся семья как бы не воспринимала эту свадьбу всерьез. Обычно женитьба младшего сына аристократической семьи – и какого сына! – послужила бы поводом для грандиозных празднеств, но в этом случае даже отец не присутствовал на брачной церемонии.

Шло время, и слава Тагора как поэта все более росла. Его книга стихов под названием «Диезы и бемоли» доказала. Что нет такого  другого поэта, – во всяком случае, в Индии – который бы любил свою землю и своих соотечественников более страстно и неизменно. Первое же стихотворение новой книги подтверждает эту веру.

«Так не хочется умирать в этом чудесном мире!

Ах, жить бы и жить – человеком среди людей;

Надо мною – солнечное небо, вокруг – цветут цветы,

Я пою – и мне отвечает влюбленное сердце.

Лики жизни многообразны – здесь и слезы, и смех.

Если встреча сегодня – завтра будет разлука.

Напевы мои пусть восславят и радость, и печаль.

Я уйду – пусть эхо их не умолкает!»

Во всех переездах Тагора сопровождала маленькая тетрадка, постепенно заполнявшаяся стихами. Созерцал ли он покрытые снежной короной Гималаи, изнемогал ли от зноя и пыли в Шантиникетоне, стихотворения изливались одно за другим. Наибольшее число их было написано в Газипуре, благодаря розам или вопреки, сказать трудно. Традиционный соловей, может быть, и отсутствовал. Но соловей в душе Тагора пел во весь голос неслыханные доселе мелодии. Весь урожай, собранный более чем за трехлетний период. Был впоследствии напечатан в 1890 году в сборнике «Маноши» - «Образ любимой»  и сразу же закрепил его репутацию. Поэт вступил в зрелый возраст. Это были уже не шалости вундеркинда, не напускная бравада чувств юного романтика, а подлинная зрелого поэта, достигшего глубинного пласта своего таланта. Широкий размах мысли, лирическая красота и сила убедили самых недоброжелательных критиков, что перед ними – подлинный поэт. Как пишет его английский биограф Эдвард Томсон (единственный из английских критиков, который прочел творения Тагора на родном бенгальском языке), «главный мотив книги – это спокойная уверенность. Она знаменует достижение зрелости». С другой стороны, интересно вспомнить, что один из самых вдумчивых критиков, один из самых острых умов той эпохи увидел в стихах «настроение отчаяния и смирения» и написал об этом автору. «Иногда я нахожу, - отвечал Тагор, – что моя душа – это поле битвы. Где две противоположные силы сражаются постоянно; одна зовет меня к миру и прекращению всех страданий, другая понуждает меня к борьбе. Как будто энергия и воля Запада непрерывно штурмует крепость моей индийской безмятежности.

Отсюда это качание маятника между лирическим самозабвением и философствованием, между любовью к моей стране и нападкам на национализм, между стремлением встать в ряды борцов и желанием оставаться углубленным в раздумья, эта горячка борьбы, за которой следует настроение подавленности и отрешенности.»

Особого внимания заслуживает история получения  Тагором Нобелевской премии по литературе. Одиннадцать лет труда после издания «Маноши» принесли богатый урожай, но усилия оказались чрезмерными, напряжение слишком изнурительным. К своему пятидесятилетию Ребиндранат пришел с больным телом и усталой душой. Дважды в прежние времена поездки на Запад помогли ему собраться с силами и вдохновляли на новые свершения. И теперь, вновь оказавшись на перепутье, поэт с надеждой смотрел на запад. Он никогда не был антизападником, даже тогда, когда стоял во главе патриотического движения. Ценности западной культуры не меньше воодушевляли его, чем великое наследие родной страны. Итак. В начале 1912 года он стал готовиться к третьему путешествию в Европу. На этот раз он собирался отправиться не на прогулку, а в паломничество. Он мечтал встретиться с выдающимися людьми западного мира. Чьи идеи так привлекали его.

Тагор намеревался отплыть из Калькутты 19 марта, но внезапно заболел в ночь перед отплытием, и доктора запретили ему до полного исцеления отправиться в путешествие. Поэт, расстроенный неожиданной отсрочкой, от скуки. Засел за перевод некоторых песен на английский язык. Они-то и составили впоследствии его сборник «Гитанджали». Вот как рассказывал сам поэт об этом событии в  письме к племяннице: «Ты упоминала об английском переводе «Гитанджали». Я до сих пор не могу понять, почему он пользуется таким успехом. Ведь я совсем не могу писать по-английски – это так очевидно, что я никогда даже не стыдился в этом признаться. Если кто-нибудь посылал мне по-английски приглашение на чашку чая, я не смел ответить на него. Может быть, ты решишь, что хоть теперь я думаю по-другому. Ни в коем случае. То. Что я решился писать по-английски, кажется мне следствием болезни. В день. Когда я должен был подняться на борт корабля. Я упал в обморок из-за неистовых предотъездных хлопот, и путешествие пришлось отложить…Но если мозг не занят работой, я чувствую себя скованным и слабым. Итак, единственным способом успокоиться было заняться какой-нибудь легкой работой.

Это был месяц чойтро (март-апрель). Когда воздух напоен ароматов цветов манго и все часы дня заполнены безумным щебетом птиц. Когда ребенок полон сил, он не думает о своей матери. И лишь когда устанет, он хочет приютиться у нее на коленях. Таково было и мое состояние. Со всеми своими хворями и заботами я словно устроился на коленях чойтры, не упуская ни частицы ее воздуха, ее ароматов и песен. В таком состоянии нельзя оставаться в праздности. Мое обыкновение исстари -  отвечать. Словно флейта, на каждое дуновение своей музыки. Но у меня не было сил сесть и писать что-то новое. Итак, я взял стихотворения из «Гитанджали» и занялся тем, что стал переводить их одно за другим. И поверь, я взялся за это только потому, что появилось желание вновь пережить посредством другого языка чувства и ощущения, породившие в моей душе такой радостный праздник в давно минувшие дни.

Страницы маленькой тетради постепенно заполнялись, и она покоилась в моем кармане, когда я вступил на борт корабля. Я держал ее при себе, рассчитывая. Что, когда в открытом море меня будет в море мучить качка, я смогу устроиться в кресле на палубе и заняться переводом. Чтобы успокоиться и скоротать время. Так и случилось.» Далее Тагор рассказывал, как тетрадь попала в руки его английских друзей и, будучи опубликована, произвела настоящую сенсацию в европейских литературных кругах.

После издания «Гитанджали» и публичных лекций, посвященных философскому наследию Индии, Запад создал портрет Тагора настолько односторонним, что не только не приближал, а уводил в сторону от истины. Он не был ни религиозным мистиком, ни ветхозаветным пророком, ни сентиментальным болтуном, ни интеллектуальным шарлатаном. Тагор так внезапно появился на общественной арене Запада, во весь рост, сияющий, белобородый и облаченный в традиционные одежды пророка, что весь облик его породил прямо противоположные впечатления. Он казался таким мудрым, что интеллектуалы сомневались, в своем ли он уме; таким человечным, что в нем, казалось, нет ничего от простых смертных; таким монументальным и совершенным во всех отношениях, что в нравственном климате, когда упрямство считается силой и более ценят мужество, чем высоту души, само совершенство его казалось не мужественным и искусственным. Свежая и чистая вода кажется безвкусной тем, кто привык к алкоголю, кока-коле или шербету. По этой же причине подлинно человечный человек становится «персоной нон грата» среди сверхмужественных мужчин и чересчур женственных женщин. «Я считаю, что с меня достаточно, - Писал Ребиндранат в частном письме, - жить и умереть, как положено человеку, с любовью и доверием к этому миру, и не смотреть на него как на грезу творца, ни как на ухмылку дьявола.» И в другом письме продолжал: «Нет ничего более прекрасного и более великого, как исполнить повседневный долг жизни – просто и естественно.»

Один из его английских друзей как-то выразил уверенность, что творения поэта станут широко известны, «рано или поздно он получит Нобелевскую премию по поэзии. Ни один поэт в индии и во всей Азии не был удостоен этой награды». – «А разве азиаты допускаются к рассмотрению?»- наивно спросил Тагор.

Возможно, его сомнения и не были столь наивными, ведь, когда он, наконец, получил Нобелевскую премию, протестующие голоса раздались во многих частях западного мира именно потому,  что впервые присуждена уроженцу Азии. Одна американская газета писала: «В первый раз Нобелевская премия за литературу индийцу породила немало огорчения и немало удивления среди писателей белой расы. Они никак не могут понять, почему эта награда досталась человеку с темной кожей». Газета «Глоб» (Канада) писала: «В первый раз Нобелевская премия досталась кому-то. Кого мы не можем назвать «белым». Должно пройти некоторое время, прежде чем мы приучим себя к мысли, что некто, носящий имя Ребиндранат Тагор, может получить всемирный приз за литературные достижения. (Разве нам не говорили, что Запад и Восток с мест своих не сойдут?) Имя это звучит курьезно. В первый раз. Когда мы увидели его на страницах газет, нам показалось. Что оно придумано в шутку.» Лос-анжелесская «Таймс» сетовала, что современные молодые писатели Европы и Америки обескуражены присуждением премии "«индийскому поэту, имя которого немногие смогут выговорить. С творчеством которого еще меньше число знакомо в Америке и притязания которого на литературную славу совсем уж мало кто может поддержать».

Тагор находился в Индии. Когда пришло известие, что 13 ноября 1913 года ему присуждена Нобелевская премия. Это известие вызвало немалое изумление и великую радость по всей стране, что же ощущал сам поэт? Нет сомнений, что он чувствовал себя гордым и счастливым, и в первую очередь потому, что ему воздали по заслугам. Тагор не мог судить иначе. Как патриот он был счастлив, что теперь имя его страны появилось на карте мировой литературы, и он гордился тем, что стал тому причиной. Но как поэт он не мог не ощутить, что дни мирного покоя и ненарушаемому следованию творческому предназначению поэта и учителя пришли к концу.

Пятью днями позже он написал английскому другу: «В тот момент, когда я получил известие о высокой чести, возложенной на меня присуждением Нобелевской премии, мое сердце обратилось к Вам с любовью и благодарностью. Я почувствовал. Что среди моих друзей никто не будет так рад этой новости, как Вы. Выше всех почестей знание, что за нас обрадуются те, кого мы больше всего ценим. Но, тем не менее, это серьезное испытание для меня. Ураган общественных страстей, порожденных этим событием, вызывает ужас. Это почти так же плохо, как привязать консервную банку к хвосту собаки, так что ей невозможно бежать, не поднимая шума и не собирая толпы зевак по пути. В течение последних нескольких дней я завален телеграммами и письмами. И те люди, которые никогда не были ко мне дружелюбны или никогда не читали ни строчки из моих сочинений, кричат громче всех о своей радости. Не могу выразить Вам, как я устал от всего этого крика, поразительная обманчивость которого для меня невыносима. Воистину эти люди восславляют славу в моем лице, а вовсе не меня».

В этой лавине  приветствий и откликов много занимательных суждений, которые могут проиллюстрировать относительность европейского взгляда на мир.  «Бирмингем пост» с имперской гордостью заявляла, что «англо-индийская поэзия теперь уже не может игнорироваться, поскольку два ее представителя единственные английские авторы, которые удостоены Нобелевской премии за литературу.» В странной обойме оказались Тагор и Киплинг!

Благочестивые христиане с надеждой увидели в стихотворениях Тагора обещание грядущего религиозного возрождения. Пришлось напомнить энтузиастам, что Тагор никогда не был христианином. Объявились, как обычно. И такие умники. Которые уверены, что все видят насквозь. Некоторые из них усмотрели в присуждении премии «британскую руку», пытающуюся раздуть славу империи. Другие предположили, что шведские литературные круги, с их прогерманской ориентацией, нарочно решили привести в замешательство британские правящие классы. На самом деле все было проще и честнее. Шведский академик Андрес Эстерлинг, участвовавший в голосовании, писал о Тагоре: «В его творчестве нет ничего, что было бы спорным или оскорбительным, ничего суетного, пошлого или мелочного, и если про какого-нибудь поэта можно сказать, что он обладает качествами, делающими его достойным Нобелевской премии, то это Тагор…»

Хотя Тагор был прежде всего поэтом, он был  более чем поэт в европейском понимании этого слова. Он был тем, что в Индии называют “кави” (пророк, провидец). Его гений обогащал все, к чему он прикасался. Как само солнце, в честь которого он был назван (“роби” по-бенгальски, производное от “рови” на санскрите, означающее солнце). Он он излучал свет и тепло, оживляяя интеллектуальную и духовную почву своей страны, открывал неизвестные горизонты мысли, перекидывал мост между Востоком и Западом. Для тех. Кому доступен язык, на котором поэт писал, животворность его гения поистине поразительна. Не мене поразительны разнообразие и красота литературных форм, которые он создал. За свою жизнь Тагор дал своему народу столько, сколько могшут дать века развития. Язык, способный выразить тончайшие модуляции мысли и чувства, литературу, достойную изучения в университетах всего мира. Едва ли  есть область словесности, которая не была бы исследована и оплодотворена его дерзновениями, а ведь многие из областей этих оставались в бенгалдьской литературе нетронутой целиной, и его руки были первыми, давшими ей жизнь. Он один из немногих писателей в мире, чьи произведения, созданные на родном языке, выдержали самые строгие испытания временем. Испытания большой литературой, восточной и западной, древней и современной.

Тагор выделяется среди современных писателей не только потому, что его стихами и прозой, о которых ученные профессоры пишут тома исследований, наслаждаются утонченные интеллектуалы. Но и потому, что простой неграмотный народ на многолюдных улицах Калькутты или отдаленных деревнях Бенгалии с любовью поет его песни. И неудивительно, ибо каждое время года, каждая  черта богатой природы его родины, каждое движение человеческого сердца, в горе и радости, переложены им на язык песни.

Но еще более важным является тот факт, что поэт, учивший свой народ бережно хранить и гордиться своим наследием, обладал смелостью разорвать узы традиций. Слепо придерживаться традиционных условностей, придупреждал он, есть признак незрелости. Лишь у младенцев нет индивидуальности, их лепет повсюду одинаков.  Взрослый человек должен развиваться и утверждать свою неповторимую личность.

“Когда во имя индийского искусства мы неразумно культивируем слепую приверженность к обычаям прошлых поколений, мы душим свою внутреннюю суть предрассудками, унаследованными от прошлых веков. Они как маски с застывшими гротескными гримассами. Которые не могут реагировать на постоянно меняющуюся игру жизни. Искусство не пышная гробница. Оно должно отражать движение жизни, оно постоянно совершествуется и обновляется на своем пути паломничества в будущее, которое так отлично от прошлого, как дерево от семени, “- писал Тагор.

Наиболее яркой чертой жизненной философии Тагора был упор на развитие человеческой личности и его глубокое убеждение в том, что нет врожденных противоречий между так называемыми противоположностями – телом и душой, наслаждением естественной красотой и поисками истины. Общественными обязанностями и правилами каждого человека, уважением традиций и свободой исканий, любовью к своему народу и верой в единство человечества. Эти кажущиеся противоположности могут и должны быть примирены, но не отдельными компромиссами и робкими колебаниями, а созданием истинной гармонии из видимого несогласия. Эта вера тысячекратным эхом пронизывает всю его поэзию.

Духовные, эстетические и интеллектуальные  стороны личности самого Тагора были настолько сильно развиты и так сочетались друг с другом, что ни о ком другом нельзя сказать с большим правом. Что он наблюдал жизнь постоянно и видел ее в целостности.

Если бы Тагор был только поэтом и писателем, богатый вклад его в язык и литературу своего народа заставил бы почитать его как одного из поистине великих людей. Но он являл собой нечто большее. Он был художником и в жизни. Его личная жизнь столь же чиста и благородна, как и его стихи. Он жил, как писал, не для удовольствия или выгоды, но движимый чувством радости, сознавая, что его гений был даром свыше и должен быть использован на благо человека. Он ни в коем случае не был религиозным аскетом или подвижником в обычном понимании этого слова. Он слишком любил эту землю, чтобы отвернуться от нее. Он был человек, и ничто человеческое не было ему чуждо, он так же остро реагировал на радость жизни, как и на крик страдания. Тагор любил свой народ, но любовь его распространялась на все человечество. Всю свою жизнь он боролся за социальную справедливость, за право униженных на собственное достоинтсво, бедных на материальное благополучие, граждан на самоуправление, невежественных на знание, ребенка на свободное развитие, женщины на равноправие с мужчиной. Религия, которую он исповедовал, была религией не бога, но человека; отречение, которое он провозглашал, было отречением не от этого мира, а от низменных страстей алчности и ненависти; свобода, за которую он боролся, была не свободой одного народа эксплуатировать другой, но свободой человеческой личности от всего, что ее душит. Будь то тирания внешних организаций или еще худшая тирания собственной слепой рабской привязанности к господину.

По его мнению, настоящий кризис цивилизации был обусловлен не конфликтом между классами, между группами стран, между различными идеологиями или между Востоком и Западом, но между человеком и машиной , между личностью и организацией. Для собственного благополучия человеку нужна и машина, и организация, но человек должен управлять ими и очеловечивать их, вместо того, чтобы они его механизировали и обесчеловечивали.

Когда Тагор говорил о мире, “не перегороженном тесными стенами”, его игнорировали как одинокого мечтателя не от мира сего и смеялись над вселенским размахом его симпатий. Он разъезжал из страны в страну, путешествовал по Азии, Европе и Америке с безнадежной миссией проповедовать ценности, которые могли бы сделать реальностью этот Единый Мир, в то время когда его родной стране, воспламенненой лихорадкой национализма, слова эти падали, как семена в пустыне. Но поэт никогда не терял веру и не судил других поспешно. “Они называют тебя безумным, - говорится в одной из его песен, жди завтрашнего дня и молчи. Они кидают пыль тебе в лицо. Жди завтрашнего дня, они принесут тебе цветы”.