Содержание

Конь. Кто не слышал о троянском коне - этом символе изощренного коварства и беспримерной хитрости?

...Шел десятый год осады легендарной Трои. Уставшие греки готовы были отказаться от дальнейшей борьбы и снять осаду. Но тут Одиссей, умнейший из эллинов, предложил пойти на хитрость: сделать полого деревянного коня как бы в дар неприступной Трое и посадить в его брюхо самых храбрых воинов. Ночью они выберутся наружу и откроют ворота города. Сказано - сделано. Задумка удалась. Ослепленные богами троянцы вкатили коня с греками в брюхе в город. Ночью эллинские воины вылезли из коня, открыли городские ворота, и Троя пала...

Такова история троянского коня в том виде, в каком ее сейчас принято рассказывать. Но вот что любопытно: Гомер в “Одиссее” пересказывает ее как бы скороговоркой, буквально в нескольких строках, словно в его время сказание о троянском коне было настолько общеизвестно, что в подробном изложении не нуждалась. И действительно, жившие после Гомера античные писатели знали о деревянном коне явно больше того, что о нем говорится в ”Одиссее”. Исходя из этого обстоятельства, уже давно была высказана и стала общепринятой гипотеза, что задолго до Гомера существовало самостоятельное произведение - “Песнь о деревянном коне”, на которое опирались все античные авторы. К сожалению, “Песнь” не дошла до нас даже в отрывках, так что об объеме ее и содержании можно лишь гадать.

Однако проблема первоисточника - не самая большая загадка в истории троянского коня. Гораздо таинственней другое - откуда и зачем вообще взялся этот конь под Троей? Мы с вами, дорогой читатель, не столь наивны, чтобы подобно древним, уверовать, будто боги могли довести население города до такой степени безумия, что оно, даже не поинтересовавшись содержимым гигантской фигуры, втащило ее зачем-то в Трою. Здесь явно что-то не так.

Кстати, нельзя утверждать, что сама по себе уловка Одиссея была в то время новинкой. В древнеегипетском рассказе “Взятие Яффы” описан сходный прием: воины спрятались в корзины, якобы наполненные дарами и, благодаря этой хитрости проникнув в город, захватили его. Так что Одиссей ничего принципиально нового не выдумывал. Смущает другое: зачем укрытию воинов надо было придавать форму коня? Могло ли в нем поместиться столько людей, даже если отбросить наиболее фантастические из приводимых в источниках цифры (3000 человек) и взять минимальную (50)?

Прежде чем выдвинуть собственную версию случившегося под Троей, отметим, что троянский конь, похоже, не был уникальным, единичным изделием. Павсаний в “Описании Эллады” упоминает о двух полых статуях коня: аргосской и афинской, поминая с ними в связи и коня троянского. А у других древних авторов описание таких фигур дополняется сообщениями, что служили они в качестве саркофагов. Вот, например, какую интересную историю рассказывал Платон. Жил некогда юноша по имени Гиг, “он был пастухом и батрачил у тогдашнего правителя Лидии; как-то раз, при проливном дожде и землетрясении, земля кое-где расселась и образовалась трещина в тех местах, где Гиг пас свое стадо. Заметив это, он из любопытства спустился в расселину и увидел там, как рассказывают, разные диковины, между прочим, медного коня, полого и снабженного дверцами. Заглянув внутрь, он увидел мертвеца, с виду больше человеческого роста.” По словам Геродота, дочь фараона Микерина была погребена в деревянной пустотелой корове, и раз в год эту статую выносили из дворца. А другой историк, Диодор Сицилийский, сообщал, что в египетском городе Бусирисе стояла деревянная корова, внутри которой покоился прах бога Осириса. Можно предположить в этой связи, что легендарные кентавры и иппокентавры (конно-кентавры) представляли собой не химерические гибриды лошадей и людей, как принято считать, а самых обыкновенных людей, представителей племен, хоронивших своих вождей в фигурных саркофагах, выполненных в форме быка или коня ((по-гречески “kentauros” буквально значит “пустой  бык”).

Тут сам собой возникает вопрос: а не был ли знаменитый троянский конь всего лишь таким кентаврическим саркофагом? Более чем вероятно. Можно даже с большой долей уверенности сказать, чей прах хранился в его чреве. Обратим внимание: греческий мифограф Аполлодор, излагая историю Троянской войны, писал, что непременным условием взятия Трои  была доставка под стены города костей героя Пелопса и что кости были туда действительно доставлены.¹ Здесь необходимо небольшое отступление - несколько слов о самом Пелопсе.

Это имя носил царь южной оконечности Балкан - полуострова, ныне так и называемого в его честь Пелопоннесом. Пелопс считался основателем того рода, к которому принадлежали главные вожди греков и инициаторы похода на Трою: царь Микен Агамемнон и царь Спарты Менелай. Престол Пелопс получил благодаря... коням. По преданию, он выиграл у своего предшественника на престоле и тестя гонку на колесницах. А родом он был из Лидии, т.е. из тех же мест, что и платоновский пастух Гиг.

Таким образом, происхождение Агамемнона и Менелая от Пелопса, с одной стороны, а также пристрастие самого Пелопса к лошадям и его более чем вероятное знакомство с традицией захоронения в фигурных кентаврических саркофагах, с другой, наводит на простую мысль: именно его прах хранился в чреве знаменитого деревянного изваяния! Скажем больше: вовсе не на десятый год осады Трои появился конь под стенами города, а был в стане греков с первых ее дней. Возить с собой (в качестве боевого амулета) прах предка было в обычае того времени. Например, спартанцы, соотечественники Менелая, по словам Геродота, всегда брали с собой в военные походы кости легендарного героя Ореста.

Опахивание. Последний луч света на рассматриваемую проблему проливает одно “ темное место” из элегии римского поэта Проперция. В ней говорится, что суда греков вернулись домой лишь...

”После того как прошел Паллады конь деревянный

С греческой вражьей сохой высью нептуновых (троянских - А.А.) стен.”

Так за конем, оказывается, еще и волочилась соха! Это обстоятельство вносит окончательную ясность в вопрос о природе троянского коня. О каком-то хитром “подарке” уже не приходится говорить. Безусловно, имеется в виду опахивание стен Трои, причем опахивание не простое, а специальное, ритуальное.  И значит, с красивой гомеровской легендой придется расстаться.

Раскопки знаменитого археолога Шлимана показали, что Троя была настолько мала, что ни о какой десятилетней осаде речи быть не могло. Она продолжалась самое большее несколько недель. Не исключено, что решающий штурм удался благодаря какой-то хитрости, но не деревянный конь был ее “изюминкой”. Он с первого до последнего дня хранился в стане греков и ждал своего часа - падения Трои. После чего к нему привязали соху и провели вокруг города глубокую борозду.

В чем смысл этого, странного на первый взгляд, обряда? Смысл - тот же, что и в странствиях коня в индийской ашвамедхе, смысл тот же, что и в ритуальных обходах, объездах, обносах, опоясываниях, опахиваниях, упоминаниями которых пестрит древняя литература: мистически закрепить за собой границы, подтвердить власть свершителя обряда над подконтрольной территорией, освятить, оградить и оплодотворить ее. Италийский герой Эней, основывая Сегесту, опахивал ее границы. Ромул опахивал границы будущего Вечного города. И не только в Италии существовала такого рода мистическая практика. В Библии Саваоф велит Моисею провести вокруг горы Синай черту, чтобы не пустить на нее народ (Исх.19,12).

Если же размеры территории, на которую предполагалось наложить мистическую власть, оказывались невелики, то нередко использовалось опоясывание. Русские в старину опутывали освященными нитками свои деревни, то же самое со своими местечками по субботам делали русские евреи. Или вот какую историю основания Карфагена рассказывал историк Юстин. Якобы царица Дидона, финикиянка, как и Европа, купила на африканском побережье кусок земли, “сколь можно было занять одной воловьей шкурой, на которой бы могла успокоить спутников своих, утружденных долгим плаванием, пока они не отправились опять в путь. Кожу ту приказала разрезать на самые тончайшие ремни, и таким образом захватила гораздо больше места, нежели торговала; от чего место то названо было Бирсой (“снятой шкурой”).

Чтобы усилить магический эффект, описанные выше приемы дополнялись обносом территорий чем-нибудь чрезвычайно священным. Регулярно драгоценным панафинеским пеплосом обносились древние Афины. А Геродот рассказывал такую фантастическую и в тоже время совершенно правдоподобную историю, будто “царь Сард Мелес обносил вокруг города льва, которого ему родила наложница, для неприступности”.

С учетом сказанного, смысл обряда троянского коня делается кристально ясным. Фактическое взятие Трои еще не сделало Агамемнона и Менелая мистическими, полноценными хозяевами города. Нужно было ритуально узаконить власть. И цари-победители с помощью кентаврического саркофага предка и сохи как бы подвели магическую черту, закрепив за собой и вообще потомками Пелопса право на обладание завоеванной территорией. Без этого власть их была бы нелегитимной и непрочной. Позднее об обряде забыли, и образ коня-саркофага совместили в античной литературе с бродячим сюжетом об использовании художественно выполненной тары как причудливого укрытия, ложного дара от осаждающих осаждаемых. Так родился миф о Троянском коне.

Талос. Но так родился не только миф о Троянском коне, но и образ полой деревянной коровы, с помощью которой критская царица Пасифая якобы совокупилась с жертвенным быком.  Как и под Троей,  на Крите фигурный кентаврический саркофаг служил вовсе не инструментом извращений, а выполнял очень важную ритуальную роль , сходную по своей функции с троянской. На  внешнее и функциональное тождество двух саркофагов, троянского и критского, кроме всего прочего указывает еще один критский миф - миф о Талосе.

Рассказывают, что Зевс, сделав Европу царицей Крита, поднес ей очень ценный подарок, он подарил ей Талоса. “Талос был человек из меди, но иные говорят, что это был бык.. Охраняя остров, Талос трижды в день обегал его кругом,” - писал известный греческий мифограф Аполлодор. Хотя представления греков о природе Талоса, судя по сообщению мифографа, двоились, более вероятно, что он был быком и, может быть, даже не медным. На бычью природу указывает его имя, произошедшее от индоевропейского слова tal\ tar (телец, тур). И значит было на Крите быкоподобное, кентаврическое изображение, которое выполняло на острове апотропейную, мистико-охранительную функцию.

Иной вопрос: лежал ли в Талосе чей-нибудь прах? И вообще в каких отношениях находились медный бык Талос с той пустой коровой, в которой при известных обстоятельствах лежала царица Пасифая? Не располагая бесспорными доказательствами, все-таки возьму на себя смелость утверждать, что Талос и корова Пасифаи составляли нечто единое целое. Точнее, были, скорее всего, живой бык, которого, как коня в ашвамедхе, регулярно (но, конечно, не трижды на дню) обводили вокруг острова и кентаврический саркофаг. Саркофаг могли возить за быком, могли во время празднества, когда царица должна была совокупиться с обведенным вокруг острова быком, возить саркофаг вокруг культового центра, где свершалось таинство и который символизировал и сублимировал мистический дух острова. Так что, в этом пункте допустимы разночтения, но, что не вызывает сомнений: и “талос” и “корова Пасифаи” для ритуального, магического сознания сливались в единое целое.

И еще об одном можно сказать с большой долей уверенности: не Пасифаи прах лежал в корове. “Пасифая” (букв. “Всесияющая”) представлял собой скорее титул, чем имя, титул, первенствующий в ряду других титулов здравствующей царицы, которой и полагалось символически совокупиться с быком. Так что, не Пасифая лежала в кентаврическом саркофаге.  В нем лежала Европа.

Подобно Пелопсу, чьи мощи покоились в троянском коне, Европа была родоначальницей царской династии, очевидные заслуги которой требовали особых посмертных почестей. Она же первой на Крите завела практику ритуального совокупления с быком. Поэтому нет ничего удивительного, что потомки Европы не только попытались сохранить ее останки, но и придали ее гробу коровоподобную форму. Наконец, между Пасифаей и Европой было одно, но очень важное, с точки зрения обрядовой практики, отличие. “Ритуал Пасифаи” (назовем  это так) представлял собой царский властный обряд в его пассивной охранительной форме, более ориентированный на удержание захваченных некогда территорий. Тогда как существовала другая, агрессивная форма этого обряда, служащая как бы лукавым оправданием военной экспансии, и именно эту агрессивную форму лучше назвать “ритуалом Европы”.