Греция. В Греции имело хождение несколько вариантов сказания о потопе. В одном из них, самом популярном, в качестве “ноя” выступал фессалийский царь Девкалион, в другом - беотийский царь Огиг. Хотя схолиаст к Платону ставил Огига после Девкалиона, но, если подходить к делу с точки зрения хронологии, есть основания думать, что Огиг гораздо старше Девкалиона. Само имя беотийского царя стало в Греции нарицательным: эпитетом “ogigios” там снабжалось все, что хотели назвать древнейшим, извечным. Кроме того, от потопного предания об Огиге почти ничего не осталось, разве что его личность иногда связывалась с историей образования в Беотии Копаидского озера, якобы покрывшего своими водами несколько городов (Страбон).

Уже в наше время делались попытки доказать с опорой на местную геологию пусть не факт, так возможность данной катастрофы, и, наверно, эти усилия имели смысл, если бы не имя царя. Оно делает бессмысленным всякий поиск на территории Беотии. Дело в том, что на самом деле “Огиг” не имя царя, а   название прославленного Библией мамбрийского дуба (Флавий, Древности,1,10,4), чье изображение теперь можно видеть на любой иконе “Троицы Ветхозаветной”. Остается добавить, что именно под дубом Огигом восседала за трапезой у Авраама триада богов (ангелов) прежде чем отправиться на разгром Содома и Гоморры. А это обстоятельство, в свою очередь, как нельзя лучше объясняет: откуда взялась в Беотии легенда об утонувших городах и почему уцелевший царь носил имя Огиг.

Скажем больше, нам по силам не только вернуть к его палестинскому первоисточнику один из греческих вариантов легенды о потопе, но и объяснить плохо объяснимое с греческого языка имя царя, якобы пережившего катастрофу.

Палестина. Мамбрийский дуб Огиг рос в предместье города Хеврона, где жили рефаимы, которыми правил царь Гогам. Сходство между названием дуба и именем хевронского царя (Огиг - Гогам) совсем не случайно. За ним система, потому что комбинация “г-г” с разной огласовкой обычно выступала в качестве основы библейских царских имен. Кроме хевронского Гогама в тот же ряд можно поставить знаменитых Гога и Магога, менее известных амалакитянских царей-тезок по имени  Агаг, дважды упоминаемых  в Библии: один раз во времена Моисея (Чис.24,7), другой - во времена Саула (1Цар.15,8).

Однако, думается, что “Огиг” не было первоначальной формой имени, в нем явно чувствуется характерное для древних грамматик и ритуальных обращений удвоение более короткого имени - Ог. И действительно, упоминается в Библии персонаж, носивший имя Ог (Ог Васанский). Огом звали того самого последнего царя рефаимов, чья гигантская железная кровать хранилась в Палестине как реликвия.

Такая последовательность наименования палестинских царей наводит на простую мысль, что слово “ог” являлось не именем, а титулом, титулом соответствующим русскому “царь”. Что касается удвоения “ога” до “огига”, “гогама”, “агага” и т.д., то оно могло представлять собой ритуальное обращение (“царь-государь”), превосходную степень (“царь царей”), форму множественного числа (“цари”).

Запасшись сведениями относительно смысла и назначения палестинских терминов ”ог” и “огиг”, перейдем теперь непосредственно к мифу о потопе. Пока в нашем распоряжении только один пример использования их в таком контексте - предание греческой области Беотии, о якобы пережившем потоп царе Огиге. Поэтому очередная задача - выяснить масштабы употребления палестинской титуляции в общемировом своде потопных легенд.

Начнем с оригинала - личности последнего рефаимского царя Ога Васанского. Судя по воспоминаниям древних, Ог был фигурой исключительной даже на фоне богатой на все значительное истории Палестины. Флавий, принадлежавший к племени исконных рефаимских недругов, и тот отдавал должное царственному облику и дарованиям этого человека. “Ог отличался исполинским ростом и редкой красотой; при этом ему была присуща необыкновенная храбрость, которая вполне отвечала его статному красивому телосложению”, - писал знаменитый историк.

Ог ни у Флавия, ни в Библии, понятно, не фигурирует в качестве героя потопного мифа, но в памяти иудеев сохранились воспоминания о непосредственной причастности рефаимского царя к этому эпохальному событию. В талмудической литературе можно найти упоминание, что во время потопа великан Ог забрался на крышу ковчега, и Ной на всем протяжении плавания кормил рефаимского царя, подавая ему пищу через отверстие в крыше.

Благодаря данному свидетельству, мы обретаем имя (точнее, титул - “царь”) исконного героя палестинского предания о потопе. И если знаменитый миф действительно вышел из Палестины, то царь Ог и дуб Огиг, безусловно, должны фигурировать в значительной части общемирового свода легенд.

Надеюсь, читатель простит мне весь последующий длинный реестр разноплеменных героев-тезок, объединенных единой темой потопа. Без них было бы невозможно воссоздать полную, соответствующую географию мифа о потопе, вселенскую картину движения царя Ога и дуба Огига по планете.

Аравия. В первой главе уже говорилось, что пророк Мухаммад, создавая свою версию мифа о потопе, судя по геологии и упоминанию Палестины (Канан) в числе утонувших, опирался не столько на всемирный библейский вариант, сколько на легенду Мертвого моря. Не забыл пророк и про рефаимского царя Ога. Его именем Мухаммад назвал народ, народ “аль-Айка”, переживший бедствие и предшествующий арабам на их сегодняшней родине. Кроме того, пророк использовал имя Ога  для обозначения Йагуса и Иаука - ложных богов, которым поклонялись нечестивые сородичи праведного Нуха (71:23).

Нигерия. Третий вариант трактовки образа рефаимского царя Ога дает мифология африканского племени йоруба. Интересно отметить, что некоторые исследователи считают современных йоруба потомками атлантов из платоновского мифа об Атлантиде. Так вот, в мифологии йоруба рефаимскому Огу соответствует божество плодородия Око. Говорили, что он родился после того, как обесчещенная мать-земля стала извергать в судорогах из грудей своих и лона потоки воды. Вместе с водой вышли из чрева ее боги (похоже, их было восемь, т.е. столько же, сколько в классическом библейском ковчеге). В числе этих выплывших богов значился и посвятивший себя плодородию Око.

Перу. С западного побережья Африки перенесемся на другую сторону Атлантики, так как именно в Америке рассказывали трудно отличимый от нигерийского вариант мифа о потопе. Дубликатом Око мифологии йоруба в древнеперуанских сказаниях являлся Око (Учу) - один из четырех братьев-родоначальников легендарного народа инков. Формально перуанского Око нельзя назвать потопным героем. Инки рассказывали, что все четыре брата не тонули, а вместе с женами вышли из некого украшенного золотом и драгоценными камнями окна в горе. Однако испанцы, услышав этот рассказ, точно угадали его потопную основу. Хронист писал: " Некоторые любознательные испанцы, слушая эти рассказы, хотят сказать, что индейцам была ведома история Ноя, его трех сыновей, жены и невесток, которые и были теми четырьмя мужчинами и четырьмя женщинами, которых Бог спас от потопа, что - это те самые люди, о которых рассказывает легенда”. Добавим от себя, что дело здесь не только в совпадении действительно характерной для потопных преданий цифры плававших в ковчеге - восемь. А в том, что, по рассказам, главный из братьев - Манко - прежде чем оказаться в золотом окне, вышел вместе с женой из лагуны озера Тити-кака. Точнее, отправной точкой  его движения, видимо, был одноименный озеру остров, где был храм и где “после потопа... раньше, чем где-либо увидели лучи Солнца”. И значит, испанцы были совершенно правы, интерпретируя этнографический миф инков в потопном духе.

Гватемала. Точная копия перуанского Око/Учу - гватемальский Ики, герой преданий индейцев киче. Ики - также  один из восьми родоначальников своего племени, также персонаж не совсем явного потопного предания. Официальная версия мифа о потопе индейцев киче гласила, что лишь некие обезьяноподобные недочеловеки погибли в результате катастрофы и погибли все. Однако описанная в священной книге киче “Пополь-вух” нелегкая жизнь, которую долго вел Ики с тремя своими братьями, показывает, что потоп пережили именно родоначальники киче: “Внезапно начался сильный ливень. Масса града выпала на голову всех племен, и огонь был потушен”. Солнце тогда еще не всходило, была полная тьма, и Ики вместе с братьями, дрожа от холода, забрался на вершину горы Хакавиц. Но вот взошло солнце, и “сразу же поверхность земли была высушена ... перед тем как поднялось солнце, поверхность была влажной и илистой”.

Венесуэла. Иначе, нежели киче своего Ики и инки своего Око/Учу представляли себе тот же образ венесуэльские индейцы ябарана. Во-первых, подобно некоторым перуанцам, они произносили это имя с другой ступенью чередования - Очи. Во-вторых, в венесуэльских преданиях Очи предстает не жертвой, а виновником потопа. Будучи хранителем одной таинственной корзинки, Очи, снедаемый любопытством, открыл ее: из корзинки вылетела птица-солнце, и разразился потоп.

Остров Пасхи. К той же серии виновников потопа относится Уоке - грозный бог и пращур пасхальцев. По их словам, " земля острова Пасхи была некогда гораздо больше, но так как жители его совершали преступления, Уоке раскачал землю и разбил ее, (подняв) при помощи палки”.

Антильские острова. Копия Уоке пасхальцев - Ёкау, главное божество Антил, бог грозный, вулканоподобный и, по мнению местных жителей, основной виновник всех бедствий на островах, включая потоп.

Новая Зеландия. Завершить список потопных персонажей-тезок в Западном полушарии, вероятно, следует новозеландским Ика-тере. Ика-тере - отец рыб, божество полинезийцев маори, по преданию, родилось во время потопа от морского божества Таироа.

Финляндия. Несмотря на огромное расстояние, морское божество финнов Ики-Турсо - поразительная копия маорийского Ика-тере. Совпадение практически по всем параметрам. Одинаковое пристрастие к морской стихии. Одинаковая фонетика первых половин имен. Обоюдная причастность к мифу о потопе: в случае с маорийским божеством она прямо названа, а в случае с финским божеством легко прослеживается, благодаря второй половине имени - Турсо. “Турсами” у соседей финном - скандинавов, назывались те самые великаны, что стали жертвами потопа.

Лапландия. Видимо, в один ряд с финским Ики-Турсо следует поставить Айеке, бога-громовика ближайших родичей финнов - саамов. Доподлинно неизвестно, был ли Айеке причиной катастроф в прошлом, но ему, безусловно, уготовано стать виновником грядущей гибели вселенной. Потому что, по мнению лапландцев, мир живет до той поры, пока охотящийся Айеке не настиг золоторогого белого оленя. Когда же это произойдет и в тело оленя вонзится первая стрела Айеке, то горы извергнут огонь, реки потекут вспять, иссякнут источники; после второй стрелы - огонь охватит землю и лед закипит; когда же Айеке вонзит в сердце оленя нож, звезды падут с небес, утонет солнце, потухнет луна и на земле останется прах”.

К изложенному выше саамскому “апокалипсису” остается добавить, что на мысль о принадлежности лапландского Айеке к кругу персонажей потопного мифа наводит не только имя и апокалиптическая трактовка образа, но и удивительное для лапландцев, живущих за несколько тысяч километров от ближайшей сейсмоактивной зоны, представления о способности рек течь вспять и гор извергать огонь. Откуда это?

Алтай. Практически тот же вопрос: откуда это? - хочется задать жителям до крайности сухопутного Алтая, когда узнаешь, что и у них было предание о потопе, и что лапландскому Айеке в нем соответствует Яйык - светлый дух, заступник за людей, деятельный участник всех потопных перипетий.

Пруссия и Литва. Еще одна грань того же образа - прусское божество Око пирмс. Оговорюсь, прямых доказательств причастности Око пирмса к мифу о потопе нет, и поначалу на мысль о возможности таковой наводит лишь имя Око, безукоризненно совпадающее с именами нигерийского и перуанского потопных героев. Оправданием здесь может послужить то, что от мифологии древних пруссов вообще почти ничего не осталось, в основном списки богов, в которых прусский Око, оправдывая вторую половину своего имени (pirms - первый), всегда занимает почетную первую строку. Однако, пользуясь обычным в науке методом реконструкции по данным родственных мифологий, можно легко восстановить, по крайней мере, одно прусское предание, где Око-пирмс выступал в главной роли. Разумеется, это - миф о потопе.

Литовцам, ближайшим родичам пруссов, был хорошо известен этот миф. Главным организатором бедствия в нем назывался первенствующий среди богов - Прамжимас, т.е. тот же прусский Око пирмс, только без первой, потерянной за давностью события, частью имени божества (Око). В Литве рассказывали, что однажды, выглянув из окна небесного дворца, Прамжимас поразился царящей на земле неправде. Факт этот так сильно подействовал на вседержителя, что он решил уничтожить греховное человечество. Были посланы великаны: Вода и Ветер, которые схватили землю и стали трясти ее, пока все живое не утонуло. Случайно Прамжимас, грызя орех, снова выглянул из окна дворца и обнаружил, что несколько пар людей и животных спаслось на вершине горы. Прамжимас почувствовал сострадание, бросил вниз скорлупу ореха, она стала спасительным ковчегом. Бедствие минуло, люди разошлись по земле, одна пара осела в Литве и положила начало литовскому племени.

Белоруссия. Прежде говорилось, что у славян бытовало предание о неком давнем поколении гигантов, погубленном богом за гордыню, и что звались эти гиганты “асилками” (или “оселками”). Однако, если быть совсем точным, то необходимо отметить, что так  их звали только в Белоруссии и, пожалуй, только там представления об асилках занятно двоились: по одним версиям, они явились жертвами катастрофы, а по другим - ее организаторами. Например, рассказывали, что асилки утопили под Минском в озере Диком церковь с людьми.

Однако не этот рассказ, мало чем отличающийся от других славянских вариантов мифа о потопе, с типичным для них упоминанием утонувших городов и церквей, привлек наше внимание и заставил включить его в главу, посвященную рефаимскому царю Огу. Дело  в самом названии гигантов - “асилки”.

Значение славянского слова “асилок/оселок” хорошо известно - “точильный камень”. Так вот самое интересное, что происхождение слова “асилок” принято в лингвистике возводить к праиндоевропейскому слову “ак”, якобы имевшем значение “камень”, “каменное небо”. Однако, не оспаривая сейчас точности фонетической реконструкции, хочется оспорить справедливость  реконструкции смысловой. Мне кажется, что слово “аселок” связано с глаголом “заостряю”.³ Âîñõîäèò æå ïðîèñõîæäåíèå ýòîãî ñëîâà ê êîðíþ, îò êîòîðîãî ïðîèçîøåë ðåôàèìñêèé òèòóë “îã” (öàðü), è ïðåäñòàâëÿåò ñîáîé êàê áû ãðàôè÷åñêîå âûðàæåíèå âñå òîé æå èäåè èåðàðõè÷åñêîãî ïðåâîñõîäñòâà. “Îñòðèå”, “âåðøèíà”, “ãîðà” - òàêîâû ïåðâîíà÷àëüíûå çíà÷åíèÿ ñëîâà. Îò êîòîðîãî îáðàçîâàíî ñëàâÿíñêîå ñëîâî “àñåëîê”.⁴

Платон. Дополнительные аргументы в пользу справедливости нашей этимологии слова “аселок” и возведения образа белорусских асилков к образу рефаимского царя Ога может дать предварительный разбор ономастики платоновского мифа об Атлантиде. Тут сразу следует оговориться, что хотя рефаимская титуляция (см. ниже раздел, посвященный Лидии) встречается на страницах произведений великого философа, но непосредственно в мифе об Атлантиде царь Ог и дуб Огиг не упоминаются. Однако не будем огорчаться, нам пока достаточно того, что Платон воспользовался при изложении своего варианта мифа о потопе именем Атланта, именем, порождающим интересную цепочку ведущих в Палестину ассоциаций.

Дело в том, что мифический Атлант, видимо, носил некогда титул “ог”. Страбон приводит в своей “Географии” характерное высказывание одного из своих предшественников, уверявшего будто существует такая гора под названием Огий  и будто является она обителью  Горгон  и  Гесперид. Судя по Горгонам и Гисперидам, под горой Огий мог разуметься только обращенный в гору Атлант - здесь двух мнений быть не может. И значит, Огий - просто другое имя Атланта, имя очень прозрачное, легко возводимое к рефаимскому титулу “ог” (царь).

Скажем больше, нам по силам объяснить, каким образом получил легендарный титан-мученик Атлант этот, так не идущий к его страдальческому образу титул. Дело в том, что самые ранние из известных изображений Атланта  на территории Сиро-Палестины восходят к  III тысячелетию до Р.Х. В недавно раскопанном архиве сирийского города Эбла были найдены оттиски печатей с изображением человеческой фигуры, поддерживающей разделенный на четыре части космический символ. Один исследователь архива Эблы назвал эти изображения “Атлантом” и очень верно сопоставил с традиционным титулом аккадских царей - “царь четырех стран света”. Действительно, для древних был характерен взгляд на царя как на некую опору мира, вседержителя, магического вершителя космических судеб (Фрэзер). Отсюда царственный подтекст образа Атланта и засвидетельствованное у Страбона имя Огий, образованное от рефаимского титула “ог” (царь). Что касается приложения имени Огий к горе, то, как уже говорилось, оно является графическим выражением иерархического превосходства царя над остальным обществом, противопоставления “горнего” царственного бытия “дольнему”, народному. Отсюда же образование корня “ак” (острие, вершина, гора), к которой было прежде возведено название персонажей белорусских потопных преданий - асилков.

Если быть придирчивым, то можно, конечно, сказать, что ни гора Огий, ни сам титан Атлант - еще не Атлантида. Но согласиться с этим мешает то простое обстоятельство, что и Атлантида, как таковая, в буквальном смысле прописана на дне Мертвого моря. По данным греческой мифографии, Атлантидой на правах дочери Атланта звалась богиня Калипсо, та, что долго держала в любовном плену знаменитого гомеровского героя Одиссея. Ее отчество, само себе, мало что говорило, если бы не название острова, на котором жила богиня - Огигия (!). Адрес - точнее не бывает, указывающий не просто на Палестину, но прямо на дно Мертвого моря, долину Сиддим.

Единственное в данном случае затруднение: почему - остров? Почему платоновская Атлантида и гомеровская Огигия - острова, тогда как Сиддим - долина? Но затруднение это мнимое, хотя именно оно более всего вводит в заблуждение атлантологов, которым некого винить за него, кроме как самих себя. Источник заблуждения - не мистификация древних сказителей, а буквализм и не историчность мышления искателей Атлантиды. Суть дела в том, что даже в современных языках семантика слова “остров” далеко не всегда ограничивается значением суши, окруженной водой (вспомним старинный эвфемизм “езда на остров любви” в смысле тайного свидания или дорожный термин “островок безопасности”). Еще богаче семантика этого слова в древних языках. В старину “островом” называли и собственно остров, и полуостров, и оазис, и долину, словом, всякое в большей или меньшей степени изолированное пространство. “Островом блаженных” назывался оазис Харга, “островом” называли свою страну жители Месопотамии, в древней Индии “островами” (двипами) называли все известные крупные гео-этно-политические образования: будь то Скифия (Шака-двипа) или Индостан (Джамбу-двипа) - хотя сами индоарии, пройдя от Скифии до Индии, прекрасно знали, что и то, и другое не остров.

Очевидно, и уютная скрытая горами долина Сиддим, учитывая древнюю семантику слова “остров”, вполне заслуживала это звание, более того - звание “острова Огигии”. Обратим внимание, и у Флавия, и в еврейской Библии говорится, что еще до катастрофы цари Содома и Гоморры встречали Авраама в долине под названием “Царская”, т.е. в переводе на язык рефаимов - “Огигия”.

Хотя в данном случае для перевода мы воспользовались рефаимским языком, но практически с тем же результатом здесь мог быть использован и греческий язык, потому что рефаимские титулы “ог” и “огиг” бытовали в языке древних эллинов, только с другой огласовкой: “agos” (вождь) и “agogos” (ведущий) так что вопрос: где находилась Атлантида - решается сам собой, Палестина.

Подводя на этом предварительный итог анализа фактов использования палестинской ономастики в потопных преданиях греков. Остается констатировать, что не только история затопления беотийских городов в Копаидском озере при царе Огиге уходит своими корнями в образование Мертвого моря, но, видимо, и знаменитый миф об Атлантиде. Хотя прямо утверждать, что платоновская легенда вскормлена на тех же источниках, еще рано, получены пока только косвенные тому доказательства, основывающиеся на данных родной для Платона греческой литературы. Сама же палестинская ономастика в том виде, в каком она представлена в данной главе, в платоновской версии мифа об Атлантиде отсутствует. Однако из сказанного не следует, что Платон вовсе не был с ней знаком и не пользовался ею. Знал и пользовался, но в другом своем труде, где знаменитый философ пересказал осколок потопного предания Лидии, области, лежащей в малой Азии, на противоположном от Греции берегу Эгейского моря.

Лидия. К сожалению, в целости лидийский вариант потопной легенды не сохранился, и его предстоит реконструировать, слагая сообщения разновременных греческих информаторов: Платона, Геродота, Страбона, Гомера.

Начнем с Платона. Читатель будет удивлен, но кроме знаменитой Атлантиды, благодаря философу, уцелела еще одна практически неизвестная версия потопного мифа. По Платону, отрывок из него звучит следующим образом: “У людей  была бы полнейшая  возможность, как я говорю, творить все что угодно, если бы у них была такая способность, которой, как говорят, обладал некогда Гиг, сын Лида. Он был пастухом и батрачил у тогдашнего правителя Лидии; как-то раз  при проливном дожде и землетрясении, земля кое-где расселась и образовалась трещина   в тех местах, где Гиг пас свое стадо. Заметив это, он из любопытства спустился в расселину и увидел там, как рассказывают, разные диковины, между прочим, медного коня, полого, снабженного дверцами. Заглянув внутрь, он увидел мертвеца, с виду больше человеческого роста. На мертвеце ничего не было, только на руке - золотой перстень” (Государство).  Далее Платон рассказывал, что перстень оказался волшебным, он делал его обладателя невидимым; обрадованный Гиг якобы тут же вступил в число вестников царя, соблазнил его жену и, вместе с ней убив царя, занял престол.

Читая этот платоновский пересказ лидийского мифа, невольно задаешься вопросом: а при чем тут перстень-невидимка и все что ему предшествовало, когда главным орудием честолюбивого Гига стала неверная жена, для которой невидимость любовника, понятно, не ценность, а - бремя? Объясняется настоящий парадокс довольно просто. У Платона срослись два лидийских мифа, объединенные именем Гиг. Среди легендарных царей Лидии было несколько Гигов (их иногда отождествляют с библейскими Гогом и Магогом). В остатках лидийских преданий упоминаются не менее четырех Гигов. И это обстоятельство лишний раз подтверждает справедливость нашего предположения, что рефаимское слово “огиг” представляет собой титул, а не имя и одновременно хорошо объясняет путаницу персонажей у Платона. Геродот в своей “Истории” гораздо подробнее, чем Платон, рассказывает второй миф о неверной жене, рассказывает без всяких прикрас, словом не поминая землетрясение, расселину, перстень.

Поэтому, оставив в стороне любовно-авантюрную половину платоновского мифа о Гиге, обратимся к более интересной для нас - первой. Самое главное, в нем есть почти все необходимое, чтобы считать ее местным вариантом потопной легенды. Землетрясение, провал, дождь, великан с перстнем-невидимкой (примета загробного мира) - недвусмысленно указывает, куда, видимо, поначалу клонил рассказчик мифа. Практически не хватает только собственно потопа, чтобы довершить картину. И судя по некоторым приметам, потоп там действительно был, не в Лидии, разумеется, а лидийском мифе. Память о нем - крупнейшее озеро Лидии. Так и называемое в честь царя или, лучше сказать, царей - Гигейским.

Можно даже довольно определенно говорить о местоположении близ озера той расселины, в которую спускался Гиг. Вариантов - два. Первый: она могла быть могилой под тамошним курганом, описание которого осталось у Геродота. Историк сообщал, что “есть в Лидии одно сооружение, далеко превосходящее величиной все другие (помимо построек египтян и вавилонян) ... Его основание состоит из огромных плит, остальная же часть памятника - земляной курган... К кургану примыкает большое озеро, которое, по словам лидийцев, никогда не высыхает. Называется оно Гигейским.” Другой вариант: подобно сирийскому святилищу Астарты в Кадеше и афинскому храму Геры Олимпийской, расселина в Лидии могла находиться под основанием храма, посвященного нимфе озера, которую лидийцы “очень почитали и святилище ее было великой святыней” (Страбон).

Впрочем, местоположение расселины не самое главное в истории Гигейского озера. Гораздо важнее, что с ним, видимо, связывался миф о происхождении племени лидийцев (а  это очень характерная примета, потому что миф о потопе в существе своем этногенетичен, т.е. прежде всего, посвящен возникновению последней племенной генерации). На такое предположение наводит то обстоятельство, что Гомер, поминая лидийцев среди защитников Трои, обронил в их адрес короткий и выразительный эпитет - “Гигейского озера дети” (Илиада,2,865)

Таким образом, сложив по крупицам то, что осталось у древних писателей из давно погибшей лидийской мифологии относительно Гигейского озера и его тезок-царей, остается констатировать, что лидийцы не были исключением в ряду других народов и имели свое, хоть и не оригинальное предание о потопе. А фонетика имени его героя Гига, мало чем отличающаяся от фонетики имени его греческого коллеги Огига, уже ранее возведенная через мамбрийский дуб Огиг к имени рефаимского царя Ога, прямо указывает первоисточник лидийской версии легенды - Палестина.

Гавайи. Правильность нашего предположения относительно принадлежности названных лидийских мифов к преданию о потопе подтверждает мифология гавайцев. Дело в том, что в гавайских легендах сохранился дубликат Гигейского озера лидийцев, носивший очень похожее название - Кагинарейское море - в данном случае, безусловно, принадлежавший к своду потопной мифологии. Когда один миссионер на Гавайях в начале XIX века взялся знакомить с туземцев с Библией и рассказал им про потоп, то те ответили ему своей аналогичной историей: “Они говорили мне со слов своих стариков, что вся земля была некогда залита морем, за исключением одного небольшого пика на вершине Мауна-Кеа, где спаслись два человека от всеобщей гибели, что они до тех пор не слыхали ничего о ковчеге или Ное и что потоп, они привыкли называть kai a Kahinarii, т.е. Кагинарейским морем”.

Колумбия. От легенд Гигейского озера лидийцев  и Кагинарейского моря гавайцев мало чем отличается колумбийский миф о происхождении индейцев чибча-муисков. По этому преданию, некогда из легендарного озера Игуаке    вышли мать с сыном (как Лот с дочерьми), произвели на свет многочисленное потомство, давшее начало племени чибча, а потом вновь ушли на дно озера Игуаке.

Перу. Несколько версий потопных легенд имело хождений среди древних перуанцев. Этнографы рассказывали: « Когда комплекс Тиагуанако был открыт европейцами, местные жители могли поведать о его создателях лишь фантастические легенды. Одна из них гласила, что боги,  разгневавшись на древних строителей, наслали чуму, голод и страшное землетрясение, которое погубило творцов Тиагуанако, а главный их город исчез в водах Тити-кака”. Напомню, Тити-кака - самое большое в мире высокогорное озеро, соленое (между прочим). Буквально “тити-кака” означает “свинцовый холм”, причем, вторая половина названия перуанского озера - “кака” (холм) восходит к той же палестинской Огигии и имеет очевидные соответствия в языках Старого Света.⁵

В одной из последующих глав у нас будет возможность поговорить подробнее о происхождении перуанских мифов о потопе и даже точно сказать, какой из попавших в Новый Свет индоевропейских народов дал название озеру Тити-кака. Сейчас же отметим главное: в перуанской версии мифа рефаимский титул “огиг” прилагался не к собственно водоему, как это встречалось нам ранее, а к местному “арарату” Тити-какой (свинцовым холмом) назывался, собственно, холмистый остров посреди озера, на котором спаслись родоначальники перуанцев и от которого озеро получило свое название. И данное обстоятельство следует признать весьма характерным, потому что повторяется в других мифологиях. Прежде мы уже отмечали приложение титула “ог” (гора Огий) к обращенному в гору Атланту. Теперь же, начиная с перуанского “кака”, приведем примеры использования этого титула с удвоением и при наречении местных “араратов”.

Эквадор. Название “арарата” в мифологии индейцев капьяри, живущих в Эквадоре, представляет собой нечто среднее между колумбийским “игуаке” и перуанским “кака”  и звучит оно как “Гуака-иньян”. Индейцы капьяри очень почитают гору Гуака-иньян и рассказывают, что некогда разлился великий потоп, “от которого два брата спаслись, взобравшись на очень высокую гору Гуака-иньян. Когда поднялась вода, то вместе с ней поднялась и гора, так что потоп ни разу не достал вершины, на которой находились братья”. Думаю, тут излишне говорить, что от обоих братьев произошли потом индейцы капияри.

Таймыр. До смешного похож на эквадорский, рассказываемый на другом конце света таймырский вариант мифа о потопе. Достаточно сказать, что “арарат” звался  в Эквадоре “Гуака”, а на Таймыре - “Койка”. Рассказывался же таймырский вариант следующим образом: « Сперва эта земля сплошь водой была покрыта. Потом вода немного спала, из нее стала торчать вершина шайтанского хребта Койка-моу. На это место откуда-то два человека упали. Смотрят кругом: везде только одна вода. Один из людей говорит: ”Родим людей здесь”” и т.д. и т.п.

Скандинавия. Еще  один случай приложения палестинского титула “огиг” следует рассмотреть особо. Речь пойдет о таких версиях мифа, где он прилагается не к “арарату”, а, в полном соответствии с палестинской традицией, к популярному во многих мифологиях образу мирового древа. Сам по себе образ такого древа в отдельных мифологиях мог напрямую и не связываться с потопной темой, но, безусловно, некогда принадлежал к ней. Существует множество версий мифа о потопе, где мировое древо заменяет собой “арарат”; типа: герой залезает на древо и там спасается от катастрофы. Есть даже варианты, в которых образы “арарата” и мирового древа пристроены один к другому, например, герой взбирается от потопа на гору, а на горе растет дерево, в чьей кроне он находит окончательное убежище от бедствия.

Поэтому, зная, что именно под сенью мамбрийского дуба  Огига отдыхали ангелы прежде чем отправиться на разгром Содома и Гоморры (т.е. дуб Огиг входил в образную структуру палестинской версии мифа о потопе), очевидно, есть смысл проверить, нет ли его дубликатов в мифологии других регионов.

Начнем со Скандинавии. Обратившись к скандинавской мифологии, не станем утверждать, что рефаимский титул “огиг” прямо назван в потопной мифологии скандинавов. Его там нет. Хотя сам он был известен скандинавам в качестве одного из имен верховного божества Одина - Игг. Причастность Одина к потопу сомнений не вызывает, именно он с двумя братьями (“сыновья Бора”) были главными виновниками бедствия: “Сыновья Бора убили великана Имира, а когда он пал мертвым, вытекло из его ран столько крови, что в ней утонули все инеистые великаны. Лишь один укрылся со своей семьей”.

Таким образом, Один-Игг  имеет полное право стоять в одном ряду с греческим Огигом, лидийским Гигом и им подобными. Но этого мало. Данные скандинавской мифологии позволяют подтвердить правоту палестинской традиции, именно за мамбрийским дубом, а не за потопным героем закрепившей титул “огиг”. Подтверждает эту правоту наличие у скандинавов дубликата мамбрийского дуба Огига - мирового древа ясеня Иггдрасиля.

В “Младшей Эдде” - крупнейшем  памятнике скандинавской мифологии сохранился любопытный диалог-соревнование между Равновысоким (Одином) и неким Ганглери, в котором дается характеристика ясеня Иггдрасиля. Ганглери спрашивал: “Где собираются боги и где главное их святилище?” Сам Один отвечал: “Оно у ясеня Иггдрасиля, там всякий день вершат боги свой суд”. Тогда  сказал Ганглери: « Что можно сказать о том месте?” Равновысокий отвечает: “Тот ясень больше и прекраснее всех деревьев. Сучья его простерты над миром и поднимаются выше неба. Три корня поддерживают дерево, и далеко расходятся эти корни. Один корень у асов, другой - у инеистых великанов, там, где прежде была Мировая бездна... Под тем корнем ясеня, что на небе, течет источник, почитаемый за самый священный, имя ему Урд”.

По прочтению данного отрывка естественным было бы задаться вопросом: а что, собственно, в нем “палестинского”? Ответ здесь может быть до крайности прост - все. Начать с того, что дуб Огиг и ясень Иггдрасиль  - мировые древа.

Соответствует палестинской традиции и скандинавское упоминание ясеня Иггдрасиля в качестве сборного пункта богов и судебного присутствия. Еще Флавий писал, будто подножие дуба Огига служило Аврааму присутственным местом, где он решал все домашние и общественные дела.

Подобно дубу Огигу ясень Иггдрасиль по линии Одина-Игга причастен к потопной мифологии.

Священный источник Урд, текущий под корнями ясеня Иггдрасиля - это Иордан. Причем, видимо,  еще скандинавские скальды подозревали наличие связи между обоими источниками влаги и называли Христа одновременно “владыкой Иордана” и “сидящим на юге у источника Урд”. В будущем нам еще предстоит встретить упоминания Иордана как характерной детали мировой потопной мифографии.

Наконец, совпадают имена  и функции обоих древ. Имя Иггдрасиль  составное: первая половина (Игг) традиционно толкуется как одно из имен Одина, вторая же (драсиль)  значит “конь”. Из того, что скандинавы называли древо “конем”, вовсе не следует, будто оно и мыслилось в виде коня. “Конь” - обычный для скандинавской поэзии эвфемизм, служащий для изящного наименования такого грубого предмета как висельница. “Игг-виселица” - будет более точным переводом имени ясеня Иггдрасиля. И данный перевод хорошо согласуется с, видимо, существовавшей у германцев и индоевропейцев вообще культовой практикой повешения царей на священных деревьях (Фрэзер). Сам Один назывался “богом висельников” и добровольно вешался на ясене Иггдрасиле ради познания тайны рун. В свою очередь, эта традиция германцев имела давние еще рефаимские корни. Вешать царей или их потомков на дубах ради плодородия или в жертву солнцу, было, кажется, в обычае рефаимов, и обычай этот свято соблюдался в Палестине вплоть до эпохи Царств, вспомним историю гибели Авессалома (2Цар. 18,9-15) и сыновей Саула (2Цар.21,1-9),- а может быть и того далее (Христос).

Таким образом, поскольку  разница между ясенем Иггдрасилем и дубом Огигом ни в имени, ни в функции нет, а различие в породах деревьев, понятно, вещь несущественная, остается сделать вывод: они - одно и тоже. И значит, скандинавы были в курсе палестинских преданий и традиций.

Новая Гвинея. То обстоятельство, что имя ”огиг” скорее приложимо к мировому древу, нежели к герою потопного мифа, подтверждает папуасская разновидность мамбрийского дуба. На Папуа дуб Огиг мыслился в виде дёмы (демона) Угуга. Демон этот к моменту записи мифа прочно сидел в растении под название ”уати”, и,  по мнению папуасов, именно Угуг придавал желанные градусы ритуальному напитку, приготовляемому из сока этого растения. Можно сказать, что Угуг был папуасским Бахусом, в самой ранней, примитивной его форме, когда он представлялся еще простым демоном виноградной лозы.

Тут сам собой напрашивается вопрос: что общего между мамбрийским дубом Огигом и папуасским хмельным демоном Угугом? А общего много. Их связывает кровное родство. И дело здесь не только в том, что сходно называемый Угуг сидит в растении и растении, имеющем большое ритуальное значение. Но и в том, что само название растения и изготовляемого из него напитка - “уати/вати”, вероятней всего, восходит к индоевропейскому слову uada (вода).

Это обстоятельство необходимо признать чрезвычайно знаменательным по нескольким причинам. Во-первых, к тому же слову “вода” (др-сканд. vatn) возводимы и разные варианты имени германского бога Одина-Игга (Од-Один-Вотан). И очень характерно, что именно в связи с ритуальным опьянением одно из этих имен (odr) получило в языке древних скандинавов значение “исступление”, т.е. и Один-Игг мыслился как хмельной демон. Наконец, самое главное, от того же слова “вода” некоторые лингвисты производят арабское слово vadi/oud (пересохшее русло, водосток, река), стоящее первым в современном названии впадины Мертвого моря  (Вади-эль-Арабы). Этого мало, у арабов до ислама божество орошения носило имя Вадд, и, что еще замечательней, кораническая традиция уверяла (71:23), будто этому Вадду, наряду с известными нам Йагусом и Йауком (т.е. ипостасно раздвоенным Огом) поклонялись погибшие нечестивые соплеменники пророка Нуха (Ноя). Каково?

Поэтому как бы ни были разобщены пространством и обликом папуасский Угуг  и скандинавский ясень Иггдрасиль прототипу у них одни - святыни Палестины: дуб Огиг и потопная вода Мертвого моря.

Упоминания потопа в данном контексте совсем не случайно. Хотя в посвященных дубу Огигу разделах скандинавской и папуасской мифологии он нигде прямо не называется, в лучшем случае подразумевается, все-таки есть на земле минимум два места, где дуб и потоп поставлены в прямую зависимость - это Филиппины и Китай.

Филиппины. Филиппинский вариант мифа о потопе мало чем отличается от всех прочих. Естественно, не забыт в нем и царь Ог. Оригинальность местному мифу придает лишь то, что он фигурирует в нем в качестве девятого сына местного ”ноя”, принесенного в жертву ради плодородия. Да еще в том, что имя Ога употребляется с суффиксом косвенных имен “н” - Игон.⁶

Действительно, филиппинский вариант легенды можно было бы посчитать ничем особенно примечательным, если бы на  Филиппинах обходились им одним, т.е. тем, что бытовал в сказаниях племени ифугао. Но были и другие. У тагалов, например, миф этот излагался совсем по-другому. Точнее, он у них обратился в сказку, сказку-предание, привязанное к местному озеру. Рассказывали, что жила некогда пара очень жадных людей (обычный мотив греховности допотопного человечества). И главной статьей их дохода была торговля плодами прекрасного тамариндового дерева, что росло в их саду. Однажды к супругам пришел нищий и попросил дать ему несколько плодов. Те, естественно, отказали. Тогда лицо нищего просияло, он ударил посохом по дереву, и “тут вокруг тамариндового дерева появилась вода и стала быстро прибывать. Она затопила все вокруг, и богатые, жадные супруги утонули. На этом месте разлилось озеро, которое стало называться озером Сампалок - Тамариндовым озером”. ⁷

По прочтении этой сказки возникает много вопросов. Зачем нужно был бить по дереву? Откуда взялась вода? Можно ли  считать эту тагальскую версию легенды родственной той, обычной версии, что рассказывалась у соседей тагалов ифугао? К счастью, все эти недоумения разрешимы. И объяснение им можно найти не так далеко от Филиппин - в Китае.

Китай. Действительно, китайский миф о потопе является той золотой серединой, что в состоянии связать и примирить обе далеко ушедшие друг от друга филиппинские версии. Начнем с того, что в Китае главного героя и виновника катастрофы звали почти так же как филиппинского героя Игона (т.е. Ог+суффикс “н”), но, что примечательно, имя его без первой гласной было характерно “по-мамбрийски” удвоено. Звали его Гун -Гун. Это имя можно перевести как “князь-князь” (кит.gun - князь), что и по форме и по содержанию соответствует палестинской языковой традиции.

Гуг-Гун был водяным духом в образе красноволосого человека-дракона. Так вот, самое интересное, что сюжет китайского мифа о потопе практически исчерпывался рассказом про то, как Гун-Гун, проиграв битву духу огня, не нашел ничего лучше, как  начать биться в ярости головой о некий, подпирающий небо, космический столб - мифическую гору Бучжоу, в которой легко узнать горную, “араратскую” модификацию мирового древа. Столб надломился, “часть небосвода отвалилась и на небе возникли большие зияющие проемы, а на земле черные глубокие ямы.

Во время этих потрясений горы и леса охватил огромный жестокий пожар, воды, хлынувшие из-под земли, затопили сушу и земля превратилась в сплошной океан”.

Если, запасшись этим рассказом, вернуться из Китая на Филиппины, то история бьющегося головой о небесный столб виновника потопа в Китае, станет лучшим объяснением, почему в тагальском предании Тамариндового озера нужно было бить по дереву для исторжения воды, и почему в ней утонула корыстолюбивая чета.⁸

Коротко процесс возникновения двух филиппинских версий можно представить точно таким, каковой имел место при создании Библии, поделившей целый миф о потопе на “содомский” и “вселенский” варианты. Тот же миф, известный целиком в Китае, попав на Филиппины, был поделен между тагалами и ифугао. К первым отошла “содомская” часть, посвященная обстоятельствам гибели допотопных греховодников и стала сказкой Тамариндового озера, а ко второй - последующая “вселенская” история обновленного человечества и жертвоприношения Игона - ипостаси китайского Гун-гуна, прототипом которых является все тот же рефаимский царь Ог.

Для полноты картины приведу еще одну, китайскую же версию мифа о потопе. Рассказывали, что в некой стране одной беременной женщине явилось во сне божество и посоветовало, не оборачиваясь, уйти из деревни, когда по реке проплывет деревянная ступка для риса. Женщина послушалась, сама ушла и увела часть соседей. Но, оказавшись за рекой, она не выдержала и обернулась - все пространство позади было залито водой. В испуге она подняла руки и сразу превратилась в тутовое дерево. После потопа в дупле дерева нашли ребенка, ставшего позднее знаменитым мудрецом.

Не правда ли, забавный вариант легенды? Настоящий курьез - даже на фоне вообще богатой на курьезы мифологии. Рассказчик явно торопился. Гнались за ним, что ли? Однако, несмотря на спешку, он умудрился в двух словах пересказать почти все содержание огромного мифа. Не забыл про  ковчег, но не населил его  (образ ступки-ковчега он, видимо, позаимствовал из тайваньской версии мифа о потопе). Упомянул обернувшуюся и превратившуюся в соляной столб жену Лота, но скрестил ее с дубом Огигом, заставив эту химеру рожать  потопного героя...Да, месиво получилось изрядное. Даже любопытно становится, кто и куда гнал мифографа, что его рассказ оказался выдержанным в темпе галопа?

Впрочем, на этот вопрос вряд ли когда-нибудь удастся получить ответ. Но на другой вопрос - о прародине китайских мифов можно ответить уже сейчас - Палестина. Если к приведенным прежде аргументам добавить, что в Китае употребление известного нам индоевропейского слова “вода” - кит. vadi (котлован, впадина для слива излишков паводковой воды) почти не отличается от сегодняшнего палестинского употребления (русло пересыхающей реки, водосток), то ближневосточный адрес прародины легенд станет еще очевиднее.

Аккад. От мифов, где дуб Огиг фигурирует в качестве потопного героя или связанного с растением божества,  перейдем теперь к упоминаниям его в качестве причастных к потопу существ высшего, духовного порядка.

Первый пример в этом роде подает нам древний Аккад. В аккадской мифологии имя дуба Огига носит особый разряд небесных богов - Игигов. Перевод с аккадского названия “игиги” отсутствует, но исследователи верно заметили, что аккадским “игигам” соответствует шумерский титул “нун-галене” (великие князья). И такой вывод, очевидно, хорошо согласуется с нашими прежними предположениями, что название дуба Огига является на самом деле титулом.

Причастность аккадских Игигов к потопу сомнения не вызывает. В поэме “О все видавшем” говорится, что организатором бедствия является бог Эллиль, и, когда обнаруживается, что несколько человек спаслись, ярости его нет предела:

“Увидев корабль, разъярился Эллиль,

Исполнился гневом на богов Игигов:

“Какая это душа спаслася?

Ни один человек не должен был выжить!”

Таким образом, упоминание Игигов в потопной легенде не только ставит под сомнение прямую зависимость аккадской версии мифа о потопе от шумерской, но и называет правильный адрес: Палестину.

Остров Пасхи. Еще раз с “игигами” мы сталкиваемся очень далеко от Месопотамии - на острове Пасхи. Разница в том, что там это название прилагалось не к особому разряду богов, а ко всем богам и духам и звучало оно у пасхальцев как “акуаку”.

О непосредственной причастности акуаку к мифу о потопе говорит то, что местом их постоянного обитания считалась легендарная Хива, страна на материке, видимо, тождественная общей прародине полинезийцев, называемой обычно Хава-Ики (Гаваики).

Так вот, однажды эту легендарную Хиву постигло бедствие. Хоту Матуа, вождь (арики) и прародитель пасхальцев, однажды увидел, “что земля медленно опускается в море. Тогда арики собрал своих подданых, мужчин и женщин, детей и стариков, и рассадил их в две лодки. Арики видел, что приближается бедствие; а когда его две ладьи были далеко в море (достигли горизонта), он заметил, что земля опустилась (в воду), за исключением одной маленькой части, называемой Маори”. Именно после этого печального события и стала Хива обителью высших существ пасхальской мифологии - акуаку.

Итог.  Завершая на этом тему ”Ог Васанский и мамбрийский дуб Огиг во всемирной потопной мифологии”, бросим короткий ретроспективный взгляд  на тексты и просто перечислим страны и регионы, в чьих легендах встречаются их имена. Такой перечень поможет читателю, вероятно, уставший бродить вместе с автором по глобусу, восстановить ориентиры и позволит представить во всей наглядности географию использования палестинской ономастики в потопной мифологии мира.

Боги и герои:

Ог (Палестина), Йагус, Йаука (Аравия), Око (Нигерия), Око/Учу (Перу), Очи (Венесуэла), Ики (Гватемала), Ёкау (Антилы), Ика-тере (Новая Зеландия), Ики-Турсо (Финляндия), Айеке (Лапландия), Око пирмс-Прмжимас (Пруссия и Литва), Яйык (Алтай), Игон (Филиппины), Гун-Гун (Китай), асилки (Белоруссия), Уоке, акуаку (Пасха), Огиг (Греция), Игиги (Аккад), Гиг (Лидия), Один-Игг (Скандинавия).

Водоемы:

озеро Игуаке (Колумбия). Гигейское озеро (Лидия), Киганарейское море (Гавайи).

Деревья и горы:

Огиг (Палестина), Огий, Огигия (Греция), Угуг (Папуа), Иггдрасиль (Скандинавия), Тити-кака (Перу), Гуака-иньян (Эквадор), Койка-моу (Таймыр).

Итак, что же показывает настоящий перечень? Самое главное. Он подтверждает давнее предположение о существование единого, исходного для всего свода мифов о потопе центра. Ни чем иным такую последовательность в повторении имен и названий мифа объяснить нельзя. Кроме того, теперь уже с полной уверенностью можно говорить о прародине мифа, это - Палестина. Скажем, в отличие от других регионов, где царь Ог и дуб Огиг бытовали на уровне мифа-сказки, Палестина оказалась единственным местом, сохранившим их первоначальный, более или менее исторический вид (к мамбрийскому дубу ходили на поклон еще в прошлом веке).  А все вместе, о чем говорилось в данной главе, в сочетании с приведенными прежде данными от геологии, мифологии, археологии, этнографии и антропологии окончательно решает вопрос о прародине мифа в пользу Палестины. Хотя, добавим, Ог и Огиг - первая, но далеко не последняя палестинская примета мифа.

Несколько слов о происхождении имени царя Ога. Настоящее издание не предполагает развернутой лингвистической иллюстрации, но для любопытствующих скажу, что основой имени потопного героя послужило праиндоевропейское слово “yagha”, первоначально значившее “старший”, “предок”, “вождь”, ”царь”⁹. Думаю, читателю, любящему русские сказки, будет интересно узнать, что к этому слову восходят образы старухи-людоедки бабы-яги, а с удвоением (редупликацией) - кикиморы и Кащея бессмертного.¹⁰

И последнее. Отыскание прародины не единственная проблема потопной мифологии. И на некоторые вопросы, связанные с ней, мы попытаемся ответить в последующих главах.