Зарубежная литература ХVIII-ХIХ вв.

Замечательный французский писатель и педагог. Родился 28 июня 1712 года в Женеве, умер 2 июля 1778 года в Эрменонвиле под Парижем. Крупнейший представитель французского Просвещения.

Отец Руссо был часовщиком, мать дочь пастора. Они были знакомы с детства, «…в десять лет они уже не могли расстаться. Чувство, порожденное привычкой, было укреплено в них симпатией, согласием душ. Оба от природы нежные и чувствительные, они ожидали только мгновения, когда им откроется их склонность друг к другу.» Не без труда добился бедный часовщик руки дочки пастора, но страсть преодолела все препятствия, и «после этого испытания им осталось только любить друг друга всю жизнь; они поклялись в этом, и небо благословило их клятву». Руссо родился слабым и хворым, а кроме того его рождение стоило жизни матери. Руссо писал: «Я стоил жизни моей матери, и мое рождение было первым из моих несчастий.»

Систематического образования Руссо не получил. Чтению обучил его отец, и они вместе зачитывались сентиментальными романами из библиотеки  покойной матери. Результат такого рода образования описал сам Руссо в своей «Исповеди»: «Чувствовать я начал прежде, чем мыслить; это общий удел человечества. Я испытал его в большей мере, чем всякий другой…В короткое время при помощи такого опасного метода я не только с чрезвычайной легкостью научился читать и понимать прочитанное, но и приобрел исключительное для своего возраста знание страстей. У меня еще не было ни малейшего представления о вещах, а уже все чувства были знакомы. Я еще ничего не постиг – и уже все перечувствовал.» Неудивительно, что став взрослым и обратившись к литературе, Руссо обрел славу  апостола сентиментализма.

Из детских воспоминаний Руссо заслуживает особое внимание один эпизод, в котором, кажется, впервые запечатлен психологический феномен, ныне известный под названием «мазохизма», названный так по имени другого писателя, Захер-Мазоха, но более достойный имени «руссоизма». Вот как выглядит пробуждение мазохизма под пером Жан-Жака: "...мадемуазель Ламберсье любила нас, как мать, она пользовалась и материнской властью, простирая ее до того, что подвергала нас порой, когда мы этого заслуживали, наказанию, обычному для детей. Довольно долго она ограничивалась лишь угрозой, и эта угроза наказанием, для меня совершенно новым, казалась мне очень страшной, но после того, как она была приведена в исполнение, я нашел, что само наказание не так ужасно, как ожидание его, и вот что самое странное: это наказание заставило меня еще больше полюбить ту, которая подвергла меня ему. Понадобилась вся моя искренняя привязанность, вся моя мягкость, чтобы помешать мне искать случая снова пережить то же обращение с собой, заслужив его; потому что я обнаружил в боли и даже в самом стыде примесь чувственности, вызывающую во мне больше желания, чем боязнь снова испытать это от той же руки. Правда, к этому, несомненно, примешивалась некоторая доля преждевременно развившегося полового инстинкта, и то же наказание, полученное от ее брата, вовсе не показалось мне приятным...

Кто бы мог подумать, что это наказание, которому подвергла восьмилетнего ребенка девушка тридцати лет, определило мои вкусы, мои желания, мои страсти, меня самого на всю оставшуюся жизнь..

Хотя чуть ли не с самого рождения кровь моя была полна чувственного  огня, я сохранил себя чистым и незапятнанным  до того возраста, когда развиваются самые холодные и самые медлительные темпераменты. Мучаясь долго, сам не зная отчего, я пожирал пламенным взглядом красивых женщин; мое воображение беспрестанно напоминало их мне только для того, чтобы распорядиться ими по-своему и сделать их всех девицами Ламберсье.

Даже по достижении возмужалости этот странный вкус, по-прежнему упорный и доведенный до извращенности, до безумия, сохранил во мне благонравие, хотя, казалось бы, должен был лишить меня его»."

Сверхчувственность и инфантилизм – важнейшие компоненты личности Руссо. Действительно, некая гиперсексуальность, соединенная с неизбывной детскостью, определяли характер его отношений с женщинами, сыгравшими решающую роль в его судьбе  Руссо писал: "Быть любимым всеми близкими было моим живейшим желанием. Я был кроток...

Всю жизнь я вожделел и безмолвствовал перед женщинами, которых больше всего любил...Быть у ног надменной возлюбленной, повиноваться ее приказаниям, иметь повод просить у нее прощения - все это доставляло мне очень нежные радости; и чем больше мое живое воображение воспламеняло мне кровь, тем больше я походил на охваченного страстью любовника. Понятно, что этот способ ухаживания не ведет к особо быстрым успехам и не слишком опасен для добродетели тех, кто является их предметом"..

Особая трудность запечатления образа Руссо заключается в нестойкости его психического облика. Как всякий слабохарактерный человек, он был невольным Протеем, живущим в том мире и в той системе ценностей, какие с легкостью навязал ему оказавшийся поблизости человек. Поэтому нет никакой уверенности, что завтра он будет таким же, как вчера. Способность к искреннему хамелеонству сознавалась самим Руссо как некое изначальное свойство его натуры и даже не вызывала внутреннего протеста или чего-либо похожего на самосуд. Что делать - таким уж уродился...

Рассказывая, как из пансиона, претендующего на статус учреждения просвещенного и утонченного, он сразу попал в мастерскую ремесленника, Руссо поведал о произошедшей с ним метаморфозе следующее: " Мой хозяин Дюкоммен был молодой человек, грубый и резкий; и ему в очень короткий срок удалось омрачить мое радостное детство, огрубить мой ласковый, живой характер и низвести меня в умственном отношении, как я уже был низведен и в самом своем положении, до уровня настоящего подмастерья. Латинский язык, античный мир, история - все было забыто надолго; я даже не вспоминал о том, что на свете существовали римляне... Самые низкие наклонности, самое гнусное озорство заняли место милых забав, не оставив о них даже воспоминания. Видимо, несмотря на  самое благоприятное воспитание, у меня была большая склонность к нравственному падению, так как оно совершалось очень быстро, без малейшего затруднения... Я… по временам бываю так мало похож на самого себя. Что меня можно принять за другого человека, с характером. Прямо противоположным моему собственному.»"                            

Так и переходил Руссо из рук в руки, постоянно мимикрируя, пока не попал в стальные когти своей тещи, мадам Левасер. Милый, простодушный мазохист до брака, Руссо под пятой тещиной воли сделался  злопамятен, завистлив, пуглив, поэтому послебрачный психический облик философа являлся миру не в собственном, а в тещином макияже. Хотя память о себе самом, в своем натуральном виде продолжала жить в Руссо, и ниже приводимый отрывок из "Исповеди" показывает, как выглядел принадлежащий себе писатель в те краткие минуты, когда его не держали за шиворот. Руссо исповедовался: "...посредственное существование было в значительной степени следствием моего характера - пылкого, но слабого, более склонного к унынию, чем к предприимчивости... Характера, чуждого больших добродетелей и еще более чуждого больших пороков, постоянно возвращавшего меня к жизни беззаботной и покойной, для которой я чувствовал себя рожденным, и никогда не позволявшего мне стремиться к чему-то великому как в добре, так и в зле."

Руссо перепробовал множество профессий: гравер, слуга, гувернер, писец – но по самокритичному замечанию: «Быть забракованным во всех профессиях – такова была моя судьба». Жизнь двигалась ни шатко ни валко, с частой переменой мест, пока в жизни писателя не произошла встреча, едва ли не все решившая в его жизни. В вербное воскресенье 1729 года Руссо встретил мадам де Варанс, которая стала его матерью, наставницей, учителем, любовницей.  Мадам де Варанс  была ненамного старше будущего писателя, но много опытнее и образованней. «С первого дня между нами установилась самая нежная непринужденность, и такой она оставалась до конца ее жизни. «Маленький» стало моим, «маменька» – ее именем, и мы навсегда остались друг для друга «маленьким» и «маменькой», даже когда время стерло разницу в наших летах,» – писал Руссо. «Маменькой» мадам де Варанс осталась и тогда, когда лишила Руссо девственности, отправив его к себе в постель.

Особую пряность ситуации добавляет то обстоятельство, что в доме мадам де Варанс к тому времени уже жил один ее любовник. Поэтому со временем сложился своеобразный любовный треугольник, живший под одной крышей и, казалось, на протяжении нескольких лет находил внутри себя  все необходимое (со слов Руссо). Однако сам будущий писатель, похоже, ощущал определенного рода зуд, так как  испытывал к «маменьке» благодарность, но не любовь. Руссо исповедовался об этом так: «Прежде всего женщины. С тех пор как я стал обладать одной из них, чувства мои успокоились, но сердце по-прежнему не знало покоя. Потребность любви пожирала меня в разгар наслаждения. У меня была нежная мать, милая подруга, но мне нужна была любовница. Я представлял ее себе на месте мадам де Варанс, я видоизменял ее на тысячу ладов, чтобы обмануть самого себя. Если бы, держа в объятиях мадам  де Варанс, я думал о том, что держу именно ее, объятия мои были бы не менее страстны, но все мои вожделения погасли бы; я рыдал бы от нежности, но не испытывал бы наслаждения. Наслаждение! Разве оно удел человека? Ах. Если бы хоть раз в жизни испытал я всю полному любовных наслаждений, не думаю, чтобы хрупкое существо мое вынесло это: я умер бы на месте.

Итак, я сгорал от беспредметной любви, а именно такая любовь, может быть, более всего истощает силы. Меня беспокоило и мучило плохое денежное положение бедной маменьки, а также ее неблагоразумный образ действий, который не мог не привести ее в самом скором времени к полному разорению».

Обстоятельства, однако, сложились так, что Руссо на какое-то время должен был покинуть уютный домик мадам де Варанс, А когда он вернулся, место его в доме, в сердце мадам и на ложе уже оказалось занятым другим… В 1754 году они встретились в последний раз. «Я увидел ее…В каком состоянии, боже мой! Как она опустилась! Что осталось у нее от прежней добродетели?…Мое сердце разрывалось! Бедная маменька!» – писал Руссо. Он звал мадам де Варанс, обираемую любовниками, жить к себе в семью, дал немного денег, но на этом отношения их закончились.

Покинув не без горечи гостеприимный дом мадам де Варанс, Руссо отправился в Париж. Здесь он познакомился с группой энциклопедистов и особенно сдружился с Дидро и Д(Аламбером. Однако скоро Дидро посадили в  тюрьму, в Венсенский замок. Руссо часто навещал друга в Венсене. И вот жарким летом 1749 года на пути в Венсен произошло еще одно знаковое для судьбы Руссо событие. Он шел из Парижа пешком, время от времени отдыхая в тени деревьев. Руссо взял с собой в дороге почитать «Меркюр де Франс» и, пробегая его на ходу, наткнулся на такую тему, предложенную Дижонской академией на соискание премии следующего года: «Способствовало ли развитие наук и искусств порче нравов, или же оно содействовало улучшению их ?»

«Как только я прочел это, передо мной открылся новый мир и я стал другим человеком,» – сообщал об этом событии Руссо. Мысль пронзила его, как молния, Руссо впал в полуобморочное состояние, а когда очнулся, вся его грудь была залита слезами. «…придя в Весен, я был в возбуждении, граничившим с бредом…и с того момента погиб. Вся остальная моя жизнь и мои несчастья были неизбежным следствием этого рокового мгновения,» – писал Руссо.

Какова же была мысль, что так быстро и безнадежно овладела писателем? Дело в том, что вопрос Дижонской академии был чисто риторическим. По тем временам, ответ на него мог быть только один: науки и искусства содействовали улучшению нравов. Традиция критики цивилизации на то время отсутствовала, и тем более невозможна была она в век Руссо, век Просвещения. Потому так пронзительна оказалась мысль, поразившая Руссо, что науки и искусства, цивилизация вообще, несут порчу и вредны для человека. Сейчас такая идея выглядит почти банальной. Но тогда… Руссо явился фактически родоначальником целого социально-философского направления, целиком построенного на критике цивилизации во всех ее видах. Здесь было отчего упасть в обморок.

Руссо немедленно сел за стол и начал писать свой знаменитый трактат «Рассуждение о науках и искусствах». В нем он подвергал резкой критики общество, его государственное  устройство, прогресс и противопоставлял им «естественное состояние», ссылаясь на ветхозаветные времена, жизнь «благородного дикаря», предания о «золотом веке» невинного, свободного состояния человека. Руссо отмечает пагубное воздействие наук и искусств, которые «покрывают гирляндами цветов железные цепи, коими опутаны… люди», заглушают в человеке голос его естества, извращают нравы.

На следующий, 1750 год, «Рассуждение» получило Дижонскую премию, и с этого момента началось триумфальное шествие имени и произведений Руссо по Европе. В1755 году он заканчивает политико-экономический трактат «Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми», в котором виновниками всех общественных бед называет частную собственность и имущественное неравенство. В «Общественном договоре» (1762 г.)он рисует картину идеального общества, где все во всем равны и живут в трогательным единении с природой. Утопичность всех этих проектов для нас совершенно очевидна, но на протяжении  двух веков неисчислимое множество людей воспитывалось на этих идеях. Руссо стал кумиром радикалов всех мастей: от якобинцев до Льва Толстого.

Терезе Левассер было 22 года, когда она познакомилась с Руссо. Динамику и характер их отношений лучше всего передал сам Руссо. Он писал: «В первый же раз, как я увидел эту девушку за столом, я был поражен ее скромными манерами и еще больше ее живым и кротким взглядом...Она была очень застенчива, я тоже... Сходство наших сердец, соответствие наших характеров скоро привели к обычному результату…У моей Терезы было ангельское сердце; наша привязанность возрастала вместе с нашей близостью, и мы с каждым днем все более чувствовали, в какой мере созданы друг для друга... Мягкий характер этой хорошей девушки, казалось, так подходил к моему, что я привязался к ней чувством, неуязвимым для времени и обид».

Между тем, начало их связи омрачила некоторая заминка. Руссо видел, что Тереза растеряна, смущена, перед тем, как окончательно ему отдаться, что она желает что-то высказать, но не решается. Он испугался, подозревая, что препятствие в ее венерическом заболевании. Но, как писал Руссо: «Наконец, мы объяснились: она со слезами призналась мне в единственном проступке, совершенном в ранней молодости, - в результате ее неопытности и ловкости соблазнителя. Как только я понял ее, я испустил радостный крик: «Девственность! – воскликнул я. – Искать ее в Париже, у двадцатилетней девушки! Ах, моя Тереза, я слишком счастлив, что обладаю тобой, скромной, здоровой, и избежал того, чего боялся».  Впрочем, эта радость не помешала Руссо объявить, что никогда не бросит Терезу, но и не женится на ней. Хотя по прошествии многих лет, все-таки согласился на брак.

Кратко обрисовывая ситуацию, скажем, что Руссо, судя по «Исповеди», влекла обильная плоть Терезы, а отталкивали прямолинейный прагматизм и суховатость - недостаток для него столь значительный, что он долго не решался появляться на люди в ее обществе. Тереза своей «Исповеди» миру не оставила, но можно догадаться, что ей нравилась чувствительность Руссо, а раздражали непрактичность и крикливость. Впрочем, будучи людьми слабохарактерными, оба мало были настроены на взаимную критику и обострение противоречий.

Помимо влекущей и раздражающей инаковости, ощущали Жан-Жак и Тереза, что их натурам присуще нечто, изначала безусловно их роднящее: оба были  людьми вдумчивыми и  покладистыми. И, видимо, именно ощущение реального родства душ давало им надежду, что со временем взаимные противоречия отпадут сами собой. Хотя в данной схеме представлены два характера, по справедливости к ним следовало бы пририсовать еще один, характер госпожи Левассер - тещи Руссо, так как семья философа представляла собой не дуэт, а трио, где первую скрипку, на беду супругов, играла как раз теща.

Знакомясь с признаниями Руссо, можно было бы только порадоваться за него и Терезу, если бы их собственная радость не омрачалась обоюдной управляемостью, не дававшей им до конца принадлежать ни себе, ни друг другу. О себе Руссо писал: «Вся моя свобода зависела от случая; больше, чем приказаниями, я был порабощен собственной волей. У меня не было ни одного дня, когда,  просыпаясь,  я мог бы сказать «Я проведу этот день, как мне хочется...»  Сходные характеристики давал Руссо своей супруге: «Преданная своей матери и родным, она принадлежала им больше, чем мне, больше чем себе самой...»

Безволием супругов Руссо пользовались многие, но более других нагрела на этом обстоятельстве руки теща философа. Она не только бессовестно обирала обоих, но и старательно их ссорила. Не будь у супругов Руссо  иммунитета к дрязгам, трудно сказать, чем бы закончилась для них разрушительная деятельность более сильной и злой воли госпожи Левассер. Хотя даже их природное миролюбие в конце концов дало трещину и не уберегло супругов от взаимного отчуждения. Роль тещи в своей семейной жизни Руссо характеризовал следующим образом: «Я окружил эту женщину вниманием, заботами, делал ей маленькие подарки, стараясь заслужить ее любовь, но никак не мог добиться этого, и она была единственным источником огорчения, которое я испытывал у своего домашнего очага... Отец Терезы был славный старик, очень кроткий, до крайности боявшийся своей жены; он дал ей прозвище «уголовный следователь», которое Гримм в шутку перенес впоследствии на дочь. Госпожа Левассер была не лишена ума, вернее хитрости, кичилась своей обходительностью и светскостью; но она отличалась притворной ласковостью, которой я терпеть не мог, давала довольно скверные советы дочери, стараясь сделать ее неискренней со мной, и льстила моим друзьям… Напрасно я старался слить в одно наши интересы; это оказалось невозможным. У г-жи Левассер всегда находились свои личные интересы, противоположные моим и даже интересам ее дочери, которые уже не были отдельными от моих».

Печальный итог своих претензий к браку и к покладистой супруге Руссо подвел следующим образом: «Наконец, если благодаря своей любви ко мне, благодаря своей хорошей натуре она избегала полного порабощения, то все же была подчинена настолько, что это в большинстве случаев мешало воздействию хороших правил, которые я старался ей внушить; и какие меры я ни принимал, мы всегда оставались разъединенными».

Тереза родила Руссо пятерых детей.  Но ни дети, ни родители практически до конца своих дней ничего не знали друг о друге, так как дети сразу после рождения отдавались в приют. Со странной гордостью сообщает об этом Жан-Жак в своей «Исповеди»: «Эта мера казалась мне такой хорошей, разумной, законной, что если я не хвастался ею открыто, то единственно из уважения к матери детей…я не делал никакой тайны из своего поведения, не только потому, что никогда не умел ничего скрывать от своих друзей, но потому, что действительно не видел тут ничего дурного. Взвесив все, я выбрал для своих детей самое лучшее или то, что считал таким. Я желал бы тогда, желаю и теперь, чтобы меня вскормили и воспитали, как их.»

Биограф Руссо, Леон Фейхтвангер, объясняет этот жутковатый феномен тем, будто дети были не от Руссо. Но доказательства этой теории отсутствуют. Мотивов могло быть несколько: страх за детей, которым в приюте жилось, быть может, лучше, чем под бабкиной пятой; опять таки страх за детей, которым в тогдашней Франции лучше было бы быть безродными, чем незаконными. Наконец, самым главным мотивом видится тирания тещи, мадам Левассер, перечить которой, по слабохарактерности, не смели ни писатель, ни его подруга. О своей беспомощности в доме опять-таки вполне откровенно писал сам Руссо: «… сколь жестокая мысль, что я никогда не могу быть хозяином в своем доме и самому себе. Я просил, заклинал, сердился  - все безуспешно; мамаша выставляла меня вечным ворчуном и грубияном… Чтобы избавиться от всей этой суетни, понадобилась бы твердость, на которую я не был способен. Я умел кричать, но не действовать; мне предоставляли говорить, но поступали по-своему».

История с отданными в приют детьми вдвойне замечательна тем, что Руссо стяжал себе славу великого педагога. Это славой он обязан своего роману «Эмиль, или О воспитании», где на педагогический лад перепевал свои любимые темы, прежде обращенные к обществу в целом. В романе Руссо выступил с критикой всей сословно-феодальной системы воспитания, подавляющей личность ребенка. Он явил себя врагом догматизма и схоластики, поборником развития у детей самостоятельного мышления, настаивая на активизации обучения, его связи с жизнь, с личным опытом ребенка, и особый упор делал на трудовое воспитание. Педагогические воззрения Руссо сыграли важную роль в развитии взглядов на цели и задачи педагогической деятельности, в частности на образовательную систему Льва Толстого. Недаром последний прямо говорил, что «боготворил Руссо».

Под конец жизни, когда дрязги в семье и в кругу энциклопедистов достигли апогея, Руссо принял предложение своего почитателя, маркиза Жирардена, переселиться в его имение под Парижем. Где великий мазохист и критик цивилизации скончался мирно, насколько это было для него возможно. Позднее французские революционеры во времена якобинской диктатуры с большой помпой перенесли его прах из Эрмонвиля  в Пантеон.