www.xsp.ru/sh/ Поиски Империи

Сверхнапряжение 144 лет имперского цикла бесконечно истощает народные силы, сверхсияние четвертой фазы лишает постимперских правителей перспектив роста, и в этом смысле постимперское развитие всегда представляет печальную картину. С другой стороны, капитал, накопленный Империей, столь велик, что дает возможность при экономном расходовании еще надолго сохранить политическую мощь, государственное величие и даже способность внушать всему миру, что бывшая Империя по-прежнему знает, чего она хочет. Увы, на самом же деле первое, что покидает государство с уходом имперского ритма,— это способность к постижению Истины, а вместе с этим способность и право управлять миром.

С халифа Сулеймана (715—717), который умер одновременно с имперским ритмом, «начинается если не по внешности, то в сущности упадок владычества Омейядов. Он не умел жертвовать своими личными побуждениями благу государства, не обладал ни хладнокровием, ни мудростью своих предшественников, он не был в силах побороть в себе страсти к наслаждениям и проявления внезапной прихоти» (А.Мюллер).

Далее следует безвременье, когда имперский ритм уже кончился, а новый ритм (в данном случае ритм Востока) еще не начался. Безвременье всегда порождает каких-то очень странных властителей: ни рыба ни мясо, ни два ни полтора... Действительно, фигура Умара II (717—720) вызывает недоумение и разноголосицу в его оценках. Его откровенное" антиимперское естество дало возможность даже тем, кто не признавал правомерность власти Омейядов, признать праведность Умара II. До 717 года Умар был наместником Медины, вел роскошный образ жизни, личный багаж молодого наместника прибыл в Медину на 30 верблюдах. Став халифом и одновременно шагнув в государственное безвременье, Умар полностью преобразился. «Людям, видевшим Умара в Медине или при дворе Сулеймана, трудно было узнать его в бледном похудевшем человеке, походившем по внешности на монаха, распоряжавшемся доходами мировой империи и отказавшемся от всяких земных наслаждений ради спасения своей души. Сам Умар будто бы говорил таким людям, что остается верен себе: достигнув какой-нибудь цели, он всегда стремился к иной, более высокой; сделавшись халифом, он достиг предела земных желаний и потому стремился к единственной Цели, которая перед ним еще оставалась,— к райскому блаженству» (В.Бартольд). Так поменялся вектор движения Умара II, но в первую очередь вектор движения государства. Идеология (ислам) из сферы всенародного поиска (ритм Империи) переходит в сферу твердолобой власти (ритм Востока), отныне ислам будет все больше догмой и все меньше живым прогрессирующим учением, на время оживая лишь в будущих имперских исламских, но уже не арабских циклах.

Аналогия со стареющими за пределами имперского цикла Иваном III или Юстинианом практически полная, имперская вольница закончилась, началось религиозное бдение. «При дворе халифа (Умара II.— Авт.) благочестие сделалось обязательным. Как при Валиде разговор при дворе шел о постройках, при Сулеймане — о браках и наложницах, так при Умаре придворные спрашивали друг друга о ночных молитвах, изучении и чтении Корана, о посте» (В.Бартольд).

С Умара II омейядские халифы теряют свойственную им в имперском прошлом политическую мощь, новое время выдвигает новые приоритеты. «Вследствие своего преобладающего благочестивого настроения все, касавшееся области политической проницательности, оставалось для Умара II как бы замкнутым. И если нельзя оспаривать, что некоторые из его распоряжений оказали делу ислама важные услуги, зато почти все остальное, что только он делал, клонилось к тому, чтобы расшатать в корне владычество арабов» (А.Мюллер). Умар II снимает осаду Константинополя в 717 году и возвращает войска на базы в Халифате. Он отменяет обычные во время пятничного богослужения проклятия Али с кафедры и тем самым как бы разрешает шиитскую пропаганду о приоритете прав Алидов на престол. «Поистине трудно было придумать более странную и вредную для выгод династии выходку» (А.Мюллер). Ни один омейядский халиф после Умара II не исправил положения, «зло усугублялось еще кратковременностью царствования каждого из халифов и полной непригодностью к управлению большинства халифов» (А.Мюллер).

Последствия слабой политики не замедлили проявиться уже в первой фазе восточного цикла. В 749 году (24-й год первой фазы) Омейяды были свергнуты и физически истреблены Аббасидами, пришедшими к власти после спровоцированного шиитами восстания в Иране. Важной особенностью восстания было то, что его возглавил бывший раб Абу Муслим; это примета Востока, к политической борьбе может подключиться любой проходимец.

«Хотя Аббасиды стали господствовать почти над всей территорией Халифата, только в Испании бежавший туда один из омейядов создал независимый от них Кордовский эмират, впоследствии тоже Халифат; власть их была значительно менее прочной и стабильной. Уже с первых десятилетий существования нового Халифата стало вполне очевидно, что зенит политического могущества арабов и их государства позади. Новых походов Аббасиды практически не предпринимали, их сил едва хватало на то, чтобы сохранить завоеванное. Но и с этой задачей они справлялись плохо: начиная с IX века от Халифата одна за другой стали отпадать его части, правители-эмиры которых становились фактически независимыми государями, в лучшем случае ( да и то, если они не были шиитами) признававшими сакральный авторитет и сюзеренитет халифа» (Л.Васильев).

Если не вдаваться в детали, то может показаться, что халифы Империи и халифы Востока правители одного ряда. Действительно, какая нам разница, какой правитель правил Россией — Петр I или Иван Грозный, Дмитрий Донской или Александр Невский, так или иначе, но все они вошли в нашу историю как мощные деятели, повернувшие ход событий, и никому нет дела, Восток они представляли или Империю. Однако разница есть, и существенная; властитель Империи — это поводырь, идущий вместе с народом во тьме кромешной, а потому жесток он или добр, он почти всегда воспринимается как «отец народа». На Востоке правитель сам по себе, народ сам по себе, высшим авторитетом становятся скорее духовные учителя, отстранившиеся от власти светской. Не всем, но некоторым эта перемена все же бросилась в глаза: «Как ни странно, при Аббасидах усилилось ощущение греховности власти и в общине нарастало нежелание сотрудничать с администрацией» (Г.Грюнебаум).

Как и Византия, Халифат смог продержаться более или менее достойно только один восточный цикл (725—869). В следующем восточном цикле все пошло наперекосяк, империя рассыпалась как карточный домик. К началу X века от всех бескрайних пространств остались лишь Иран и небольшая территория Ирака с Багдадом, но и эта территория была в 945 году (4-й год третьей фазы) захвачена государством Бундов. Халиф же остался духовным главой правоверных, да и то лишь для ортодоксальных мусульман-суннитов. В этом состоянии он — а вместе с ним и Халифат как институт — просуществовал в Багдаде еще около трех веков. Так заканчивается история первой Империи Ислама, с тем чтобы одна за другой возникли вторая и третья Империи Ислама.