Принципы истории

Два сдвига по фазе

Все казалось таким простым и ясным. Революция, подъем, синхронизация, открытые знаки. Однако по здравому рассуждению становилось ясно, что подъем и синхронизация не могут идти одновременно во всех трех стихиях. Зачем бы тогда существовали вслед за политической революцией экономическое решение четыре года спустя и идеологическое решение восемь лет спустя, если бы подъем шел сразу во всех стихиях? Эти простые рассуждения, однако, не пришли в голову сразу. Алгебра поначалу пыталась обойтись без арифметики. Однако более подробный взгляд на историю и окружающую жизнь заставил думать о фазовых сдвигах.

Еще в январской статье 1992 года "Капитализм нам не грозит" ничего не говорилось о том, что открытые знаки в экономике появились позже, чем в политике. Как год водораздела между "старыми" лидерами (Тарасов, Тигр, и Михаил Бочаров, Змея) и "новыми" (Константин Боровой, Крыса, Юрий Милюков, Петух, Владимир Виноградов, Лошадь, Михаил Ходорковский, Кот) указывался 1989 год. Но уже в мартовской статье 1993 года "Мы будем петь и смеяться, как дети" делается решительный прорыв в постижении истинной алгебры истории: фазовое отставание открытой идеологии описывается подробно и достоверно. Причем, как помнится, поражало меня тогда (поражает и сейчас) не то, что идеология нового времени отстает от революции на восемь лет, а то, что она длится восемь лишних лет, когда в политике уже наступает период достаточно реакционной ортодоксальной стабилизации. (Так нерадивых школьников поражает сложность алгебры после примитивности арифметики).

Победный 1993 год будет победным для государства, для властителей, для средств информации, но народа эта победа коснется мало. Только 1997 год убедит всех в наступлении хороших времен. Виновато в этом постадийное включение открытых знаков в процесс подъема. В 1989 году начали подъем открытые знаки в политике, в 1993 году к власти приходят открытые знаки в бизнесе, и лишь в 1997 году в дело включатся идеологи открытых знаков.

В имперском развитии (революции в годы Змеи) коммерсанты - самый угнетенный слой населения (кто бы мог подумать?). Политики, а это все, кто живет по законам власти и престижа, находятся на гребне жизни. А подавляющая часть населения - это так называемые идеологи, неподкупные, принципиальные, честные люди. Вот и получается, что подъем народа начнется никак не раньше 1997 года.

Обеспечат подъем информационные системы. Политическая информационная революция помогла создать политические партии, подготовила все революции, путчи, перевороты, помогла уладить все политические споры. Банковская революция помогает наладить финансы, разбудить спящую экономику. Революция в идеологической информации (фестивали, премии, конкурсы и т.д.) возродит искусства, науки и прочие идеологические сферы. Одновременно проснется народ в целом, не сумевший разобраться в политике и экономике, но блестяще разбирающийся в кино, музыке, литературе и даже науке.

Собственно говоря, энтузиазм и счастье фиксируется искусством в течение 12 лет, а стало быть, речь идет о периодах 1925-1937 и 1961-1973 годов.

Время первых пятилеток мы готовы заливать черной краской: там террор, подлость, предательство. Но ведь это все в политике. Идеология, хоть и чужда нам сегодняшним, мудрым и умиротворенным, на самом деле очень светла. "Веселые ребята" сняты в 1934 году, "Цирк" в 1936 году. В том же 1936 году снят изумительно светлый фильм "Дети капитана Гранта". На последней грани уходящей открытой идеологии сняты "Волга-Волга" (1938), "Остров сокровищ" (1938), "Александр Невский" (1938). За этими фильмами уже пустота: не снимает Вайншток, катится вниз Александров ("Светлый путь"), пытаясь насильно удержать ушедший оптимизм. То же у Пырьева ("Трактористы", "Свинарка и пастух"): веселье вымученное, дутое, фальшивое. А ведь всего два года, как шагнули за грань 1937 года.

"Чапаев" снят в 1934 году. Думается, что по числу просмотров он намного опередил бы любой голливудский шедевр. И дело не в том, что в те годы кроме "Чапаева" было нечего смотреть. Много лет спустя, в хрущевские годы, "Чапаев" все еще оставался любимейшим фильмом.

Чудо-музыку писали к фильмам Прокофьев, Дунаевский. Такую музыку не напишешь под дулом пистолета. Пела душа, душа народа. И если мы не научимся отделять грязь политики тех лет от чистоты всенародного оптимизма, то так ничего и не поймем в своей истории.

В 1928 году Ильф и Петров пишут "Двенадцать стульев", в 1931 году "Золотой теленок". Зощенко: 1924-й - "Аристократка", 1927-й - "Нервные люди". Разве это не самые веселые и светлые книги в нашей жизни? "Записки юного врача" (1926), "Дьяволиада" (1925) - это уже Булгаков. В 1929 году он начинает писать роман "Мастер и Маргарита". "Конармия" (1925) - Бабель. Что же нам еще нужно от того времени?

Ильф - Петух, Петров - Кот, также Коты Булгаков, Прокофьев, Александров, Дунаевский - Крыса, Бабель и Зощенко - Лошади. Большинство тех, кто творил открытое искусство, было представлено открытыми знаками. Наступивший 1937 год потому и душил их беспощадно. Не всех убила пуля: кто-то умирал "своей" смертью, кто-то переставал писать, снимать фильмы... Остальным оставалось ждать 1961 года.

Впрочем, дважды войти в одну реку очень трудно. Разве что Илья Эренбург (Кот), прекрасно писавший до 1937 года, воспрял духом в 1961-м, создав удивительный образец мемуарной литературы ("Люди, годы, жизнь"). В остальном же 1961 год должен был выдвинуть совершенно новых идеологов.

Не с чем сравнить ликование 1961 года: Гагарин в космосе, строительство "хрущеб", стремительный расцвет науки, образования. На лицах ослепительные улыбки, радость и доброта затопляют все кругом. Посмотрите документальные фильмы о тех временах, посмотрите художественные фильмы тех времен... Они не глубоки, не заумны, но в них радость, оптимизм. Разве это не дороже мастеровитости?

"Я шагаю по Москве" Данелии и "Добро пожаловать, или посторонним вход запрещен" Климова выпущены в 1964 году, в том самом году, когда политики "сдали" Хрущева. Вновь в политике грязная игра, а в сердцах людей еще весна. Таковы законы: государство живет, на восемь лет опережая народ, народ на восемь лет отстает от властителей.

Когда-нибудь мы научимся измерять энергию фильмов, книг, песен. Тогда мы точно будем знать, какой заряд радости выплеснулся в стране с 1961 по 1973 год. Однако без всяких измерений достаточно посмотреть "Республику ШКИД" (1966) или "Волшебную лампу Аладдина" (1967), чтобы на душе посветлело и от сердца отлегло.

Полока, Рыцарев, Данелия родились в год Лошади; Климов в год Петуха; Рязанов, Мотыль в год Кота. Вновь все открытые знаки. Быть может, самый прославленный фильм открытого кинематографа - "Белое солнце пустыни" (1970). В нем все сошлось: открытое время, открытый знак режиссера, открытые знаки актеров (Луспекаев, Кузнецов), открытые знаки Окуджавы (текст песни) и Марка Захарова (тексты писем). Даже название фильма, по сути, символ эпохи, ее света и пустоты.

К 1973 году постепенно свет меркнет. Леонид Гайдай, по сути дела создавший летопись открытого 12-летия (от "Барбоса" - 1961 до "Ивана Васильевича"- 1973), вдруг теряет свою способность удовлетворять вкусы всего народа. Его фильмы смешны уже не для всех.

В 1974 году покидает страну Александр Солженицын и Александр Галич - наиболее бескомпромиссные лидеры открытой идеологии. Лодка медленно уходит под воду.

Новая, на этот раз последняя волна открытой идеологии ждет нас с 1997 по 2009 год. Мы будем вновь петь и смеяться, как дети, и песни эти услышит весь мир.

В дальнейшем тема открытого кинематографа приобрела довольно громкое звучание. Оказалось, что предсказывать новую волну открытого кино намного надежнее, чем предсказывать волну открытой политики, поскольку кино - это кино, а политика иногда меняется до неузнаваемости. В частности, в четвертой имперской фазе высшим проявлением политики может стать уничтожение политики (размывание центральной власти).

Кино же, в отличие от политики, решает достаточно однозначную задачу. Необходимо пробудить народ, насытить его энергий, уверить его в наступлении светлых времен, воссоздать единый и неделимый российский народ после долгих лет разъединяющих тенденций.

И если поначалу главным в открытом кино казалось участие в них открытых знаков, то постепенно вырисовались другие особенности этого главного для Империи, а стало быть, для России XX века, жанра.

Главные тезисы изложены в работе "Открытое кино" в марте 1997 года. Основная идея открытого кино, сознательно или неосознанно внушаемая зрителю, проста: оставь свое жилище и иди к людям, ибо только вместе вы - сила... В отличие от закрытого кино, камерного, интимного, насыщенного тонкой игрой артистов, в отличие от ортодоксального кино, насыщенного идеями, разговорами, проблемами, открытое кино должно быть простым, природным, чистым и наивным.

Важнейшим признаком открытого кино должно быть воспевание открытого пространства и клеймение позором заборов, замков, стен и т.д. Поэтому если действие фильма происходит не в открытом море, то, по крайней мере, на берегу моря или, на худой конец, на берегу речки. Если действие фильма не в пустыне, то непременно в степи или, в крайнем случае, в лесу. Самое лучшее, если в фильме есть и пустыня, и море. При этом в каждом эпизоде фильма выход в открытое пространство должен нести благо, пользу. Уход же в дома, города, улицы должен нести неприятности. Особые же неприятности сулят закрытые учреждения: тюрьма, психиатрическая лечебница и т.д.

Стоит ли приводить примеры? Они хорошо известны: "Белое солнце пустыни", "Человек-амфибия", "Полосатый рейс" и т.д.

Несмотря на крайнюю необходимость открытых фильмов и безусловную народную любовь, не все так просто с их созданием. Не любят открытого кино критики: для них оно слишком просто, примитивно, односложно. Слишком низкий жанр, не о чем порассуждать. Впрочем, нелюбовь критики - это полбеды. Настоящая беда состоит в том, что это кино не слишком любят сами создатели кино - сценаристы, режиссеры, актеры. Сценаристам почти нечего писать: ведь в открытом кино играют овраги, играет река, а не мысль сценариста. Режиссерам в таких фильмах очень трудно самовыражаться, ибо самовыражается в этих фильмах народ, а режиссер лишь улавливает народные чаяния. Из-за этого явления режиссеров, целенаправленно снимавших открытое кино, почти нет. В лучшем случае, удается снять два-три открытых фильма даже режиссерам открытых знаков. Лишь один режиссер умудрился снимать открытые фильмы все 12 открытых лет. Это Леонид Гайдай. Чаще всего открытый фильм, тем более удачный открытый фильм - это случайность, редкая удача, озарение. И в этом есть рациональное зерно, ибо энергия хорошего открытого фильма столь велика, что, будь таких фильмов много, мы бы взорвались от избытка радости и света.

Открытым фильмам могли бы радоваться операторы и актеры. Операторам действительно есть что снимать, над чем подумать: ведь почти все нужно снять на природе, в условиях вечно уходящего света. Актерам в открытом кино тоже хорошо: все почти как на капустнике, много экспромта, много радости, веселья. Впрочем, нет глубины, нет того, что зовут актерской игрой. Необыкновенно много зависит в открытом кино от композитора. Он фигура подчас не менее значимая, чем режиссер. Недаром наше открытое кино - это кино Дунаевскиого, Прокофьева, Петрова. Многое дает открытому кино его близость к анекдоту. Это особенно злит критиков и особенно радует народ. Очень важна афористичность: каждый шедевр открытого кино полон фраз и словечек, которые потом годами и даже десятилетиями ходят в народе.

Итак: детскость, природность, энергия, задор, отсутствие морали, отсутствие любых стилистических ухищрений, простота, примитивизм, реки, море, пустыня, болото, ненависть к запорам и замкам, любовь к свету и воздуху, а самое главное любовь к нашему народу, любовь и вера в него. Да и, собственно, почему бы нашим творцам не любить свой народ? Ведь имперский ритм единственное место, где народ и интеллектуальная элита одной крови - т.н. идеологи. Вот уж воистину у нас действительно народная интеллигенция.

На этом пока можно завершить разговор о сдвигах по фазе. Хотя тема эта замечательная и во многом невразумительная, ибо люди сознательно и подсознательно ждут подъема, единого для всех. Все полагают, что раз пришла новая власть, то сразу же начнется и экономический подъем. А если уж пошел экономический подъем, то тут же и расцвет искусства, науки и культуры. Увы, бизнес от политики отстает на четыре года, а культура от политики отстает на целых восемь лет. Таковы сложности алгебраического подхода к истории.

Если и этого уровня сложности недостаточно, то можно ввести еще один уровень - подготовительный этап и внешняя экспансия. Для примера возьмем Россию XX века, четвертую фазу становление информационной власти. Итак: политический подъем с 1989 по 1993, однако информационная подготовка этого подъема (гласность) идет с 1985 по 1989 год. С другой стороны, сформировавшись внутри государства, новая власть с 1993 года выходит на международную арену в своем новом облике и четыре года, по 1997 год, восстанавливает былое международное значение.

Экономический передел идет с 1993 по 1997 год. Однако информационная подготовка к этому переделу (создание банков, бирж, финансово-информационной структуры) идет с 1989 по 1993 год. При этом количество банков заведомо раздуто, все они созданы как бы под пустоту, ибо идет спад. И лишь после 1997 года, наши финансы, наш бизнес начинают реально возвращаться на международный уровень.

Наконец, самое интересное. Реальные подвижки в культуре, в идеологии, да и вообще в народном самосознании начинаются лишь после 1997 года. Но до этого уже четыре года (1993-1997) идет беспрецедентное информационное движение в сферах грядущего подъема: бесчисленное количество премий, фестивалей, конкурсов... В один из означенных годов количество фестивалей чуть ли не превысило количество снятых фильмов. Многие называли это пиром во время чумы. Однако дело в том, что в идеологии, как в политике и бизнесе, информационные вагоны побежали впереди паровоза, паровоз же пока разгоняется. Наконец, в 1997 году был снят впервые за многие годы приличный букет приличных фильмов. И на фестивалях, на которых недавно нечего было демонстрировать, идет уже перегруз. Как следствие, выхода на международную арену наших фильмов, книг и прочего нельзя ждать ранее 2001 года. Таков еще более дробный, еще более тонкий слой исторической алгебры, способной решать уравнения разной степени сложности.

Однако указанный уровень сложности ничто по сравнению с тем, что ждет нас при рассмотрении ритмов Востока и Запада. Там в силу входит принцип двойственности социальной структуры, которая однозначна, как оказалось, лишь в Империи.