В № 1 вашего журнала за этот год прочел, правда, с большим опозданием, статью Г. Кваши. 8. Панкина и В. Пантина «Ритмы истории». Спорить с ее положениями можно и по принципиальным вопросам, и по многим деталям. Но в самой постановке темы действительно «что-то есть».

Сама идея о возможности ритмов истории представляется правомерной. По крайней мере, в ней нет ничего невероятного. Разным проявлениям материального мира, в том числе и жизни, свойственна собственная цикличность. Угадывается она и в общественно-исторических процессах. Более того, существование больших циклов признает экономическая теория, были попытки нащупать определенные циклы и применительно к российской истории (работы А. Янова).

Ключевой вопрос, как представляется,— найти источник (-ки) таких ритмов. Полагаю, что могут быть два класса таких источников.

— Внешние по отношению к истории (а значит, и человеку, обществу) например, геологические, космические факторы, которые действуют как в масштабах всего человечества, так и локально, действительно определяя ритм истории в глобальном или регионально-континентальном масштабе.

Особый вопрос — возможность внешних (космических) волевых воздействий, задающих ритм истории. Они могут идти от воли Божьей; от внеземных цивилизаций; или от нашей объективной включенности в какие-то общекосмические процессы существования, о которых мы пока не имеем ни малейшего понятия. В двух первых случаях возможно избирательное воздействие на отдельные страны, народы; и тогда вероятнее представляется не ритм, но аритмия.

— Внутренние по отношению к истории источники ритма. Те, что могут корениться в человеке, в социуме, в природе каких-то социальных, экономических, психологических, духовных процессов, в их взаимодействии. Но насколько зависит такой источник ритмов истории от воли и действий человека, от его разума или невежества, морали либо безнравственности?

Конечно, возможен — а на наш взгляд, и наиболее вероятен — самый сложный случай: какое-то сочетание внешних и внутренних источников, факторов ритма истории.

Включает ли объективный, вне человека существующий ритм его собственную волю и поведение? Или же, напротив, воля и предпринятое в соответствии с ней действие человека включают «механику» ритма? Теоретически допустимы оба варианта. Принципиальное различие между ними в том, что в первом случае источник ритма расположен вне человека. Это значит, что личные качества человека несущественны для истории, то есть что она развивается независимо от того, кто и как ее вершит. Не только личное нравственное чувство, но и весь опыт цивилизации восстают против такого вывода, по сути означающего, что все духовное наследие человечества — ничего не значащие отходы его жизнедеятельности.

Если же ритмы истории включаются по воле человека, то их непосредственный источник — внутри него, и тогда все качества личности обретают первостепенное значение. И хотя качества эти, направленность его мысли и воли зачастую зависят от предшествовавших социальных условий, воля всегда принадлежит человеку, всегда несет в себе социо-генетический код его личности, со всеми ее плюсами и минусами, сильными и слабыми сторонами.

Авторы «Ритмов истории» не дают ответа, что же первично — ритм или воля. 1917 год, по их мнению, «был полностью предопределен» и оправдан теорией цикличности. Однако начало «петровского» цикла в 1653 году, и «индустриализационного» в 1881-м они объясняют «глубоким разочарованием в демократических механизмах правления», то есть фактором субъективным — волей и выбором человека. Отвлечемся от вопроса, были ли демократическими «механизмы правления» первой половины XVII и середины XIX веков. Предположим, что в 1653 году «разочарования» не было, а было «глубокое удовлетворение» существовавшими порядками. Имели бы место тогда оба названных цикла?

Иными словами, не происходит ли непроизвольная подмена понятий «ритма» и «цикла», использование их как синонимов? Между ними много общего: где цикл, там и ритм. Но всегда ли ритм предполагает цикличность?

Человек родился. Стихийное бедствие, болезнь, злая воля могут в любой момент прервать его жизнь. Но если ничего трагического не произойдет, ему суждено пройти через все возрастные стадии. Налицо — определенный жизненный цикл, начинающийся не с рождения, но с зачатия. Цикл, каждый из этапов которого может колебаться по продолжительности и содержанию, причем в очень широких пределах. Цикл, который сам по себе мало влияет на то, какую судьбу выберет человек, чего сумеет добиться на избранном пути.

Не вправе ли мы предположить нечто подобное и на социально-историческом уровне? Общество делает выбор в пользу тех или иных глубоких реформ. Неважно, каких, но коль скоро выбор сделан, должен пройти определенный цикл всех общественных процессов — в экономике, политике, духовной сфере, социальном сознании — прежде чем итоги выбора оформятся практически, будут осознаны обществом и либо приняты, Либо отвергнуты им. Это цикл, со своей внутренней логикой и последовательностью. Каждый предыдущий его этап во многом программирует последующий, но не задает его с железной неотвратимостью. Каждый этап по многим причинам может сжиматься или растягиваться. Каждый последующий может быть абортирован. Например, случайное начало ядерной войны положило бы конец перестройке. То есть налицо цикл. Но вот образует ли он часть каких-то более крупных ритмов истории?

Очевидно, мы подходим к необходимости как-то определить «стартовую точку» подобного ритма. В ритме относительно простом за стартовый можно принять любой его момент. Календарный год начинается у нас не со сменой сезона. Но если мы имеем дело со сложными циклами и ритмами — а ритм истории не может быть внутренне простым,— то произвольный выбор точки отсчета грозит не только неудобствами. Считать началом жизненного цикла человека момент его рождения или зачатия? Или же момент начала мозговой деятельности у плода? Считаться ли с тем, произошло данное зачатие преднамеренно или же оно случайно и даже нежеланно? Существенно ли то, что речь идет о зачатии и рождении данного конкретного ребенка или же некоего абстрактного, среднестатистического «человека вообще»?

Попытаемся представить, как могло бы выглядеть графическое изображение такого ритма. Пример наиболее ясного по простоте и регулярности ритма — синусоида. Более сложный ритм — изломанная линия, но с определенной периодичностью и логикой изломов. Оба рисунка, однако, механистичны и не оставляют выбора предмету ритма, делают историю безальтернативной. Именно поэтому «образ» ритма истории должен быть принципиально иным.

Если ритмы истории действительно существуют — а мне эта точка зрения представляется привлекательной и продуктивной,— то в их графическом изображении, скорее всего, сочеталось бы большое число ритмических линий. Нечто сродни электрокардио- или энцефалограмме; или же одновременной и параллельной записи десятков параметров какого-то сложного процесса, когда каждая линия имеет свою логику и свой ритм. Каждая может рассматриваться, анализироваться как нечто самостоятельное и обнаруживать собственные смысл и значение. Но при этом вместе они составляют единое, целостное качество, не присущее ни одной из них по отдельности, ни сочетанию неполного их числа.

Причем это именно ритмы истории, а не ее ритм. Концерт, в котором есть место и полифонии, и соло, который зависит от дирижера, но и дает каждому исполнителю определенную свободу творчества. Концерт, но никак не лязг бездушного механизма, для которого люди лишь перерабатываемый материал.

История альтернативна. Она открыта нашему творчеству, развитию нашего разума, нашему нравственному самосовершенствованию. Как, впрочем, и возможности нашей деградации. И убеждает в этом не только желание верить в лучшее, но и четкое указание множества авторов на разную продолжительность ритмов и циклов. Об этом говорят астрологи всех направлений — можно не верить их предсказаниям, но нельзя отбросить их коренную мысль, что космос так или иначе влияет на земную жизнь.

Экономисты дают свои цифры, политологи — свои. Авторы статьи «Ритмы истории» называют периоды в 4, 12, 36 лет и 144 года, причем из содержания статьи следует, что продолжительность периодов — это не просто «четыре, умноженное на икс».

Наконец, между «петровским» и «индустриализационным» циклами — 84 года (с 1797 по 1881). Разделив эту цифру на 12 и на 36, получаем соответственно 7 и 2,3(3) — то есть две целых, три десятых в периоде. Цифры, слишком не случайные со всех точек зрения — от математики до богословия,— чтобы не задуматься.

Мой вывод: до открытия ритмов истории нам еще далеко. И если когда-нибудь мы к такому открытию придем, это будут не готовые ноты, но понимание принципов и правил сочинения музыки истории.

Наверное, психологически мы все еще в плену классического комплекса естественных наук, в которых теория выражается в ясных и строгих формулах. Но ничто в природе не лишнее, и способность к творению не может быть дана человеку «просто так». Высшая теория в общественных науках — это не механистичность формул и не ретроспективно-описательное социологизирование. Это понимание природы и законов творения, его моральных императивов и нравственных табу. Поиски «ритмов истории» свидетельствуют, что мы начинаем осознавать этот плен и стремимся вырваться из него.