Содержание

Свобода политической воли ограничена вариантами участия в истории, предоставленными историей на политический выбор. Такова зависимость политической воли от воли истории: от исторической необходимости. Например, политическая воля Ленина почерпнула свою историческую силу в революционной ситуации 1917. В этом и в любом историческом моменте политическая воля движет историей вторичным образом, а первичным образом историей движет воля истории: историческая необходимость. Политическая воля есть атрибут исторического времени, чьи все атрибуты и характеристики обусловлены исторической необходимостью, имеющей смысл выталкивающей силы для политических субъектов, чья воля, однако, привносит вторичный детерминизм в историю, имеющий такую силу, что история находится в обратной зависимости от политической воли. Вот уже сама жизнь на планете попала в эту обратную зависимость. Воля Ленина, вытолкнутого в историю историей в ситуации 1917, и любая политическая воля свободна не более, чем позволяют исторические обстоятельства и вообще рамки возможного в истории, заданные первичной причинностью истории. Но момент 1917 таков, что этой свободы достаточно, чтобы перевернуть мир и чтобы история попала в диктаторскую обратную зависимость от воли Ленина и ленинцев. История позволила Ленину сделать Октябрь. Ленин свободен, во-первых, воспользоваться или не воспользоваться предоставившейся возможностью на славу поучаствовать в истории, примчавшись из эмиграции или оставшись сторонним наблюдателем. Ленин свободен, во-вторых, выбирать между вариантами участия в истории, имеющимися в точке 1917 и дальше. Ленин мог делать Октябрь и мог не делать Октября, выбрав другой из наличных вариантов участия в истории. Сказать обратное, то есть сказать, будто бы Ленин не мог не делать Октября, - все равно что сказать, будто бы Ленин - робот, а не существо, наделенное свободой воли и свободой выбора. Глядя на то, что история зависит от того, что взбредет на ум диктаторам, легко подумать, что через свободу воли к истории применим принцип неопределенности, но это вздор. Ибо свободный политический выбор, равно как и всякий свободный выбор, проделываемый мыслящим "я", не есть случайный выбор, а есть мотивированный выбор, бишь, не неопределенный, а определенный такими-то мотивами вроде убеждений, желаний, эмоций, которые в свою очередь определены особенностями политического "я", обстоятельствами его жизни и карьеры, исторической ситуацией и так далее. При этом, независимо от мотивации, свобода политической воли - факт везде, где есть на выбор хотя бы два варианта принятия решения.

Соответственно старшинству квантового разлома 1913 в структуре эпохи (см. п.2 §5), акт политической свободы от 1 августа 1914 есть краеугольный камень в событийной системе эпохи, получившейся Красно-коричневой. Событийная система сей критической эпохи, она же система причинно-следственных связей исторического времени, носит жестокую печать вторичной причинности, привнесенной в историю ответчиками за 1-ю мировую войну. Спрашивается: в какой мере соответствует воле истории политическая воля к 1-й мировой войне? Да ни в какой. Здесь мы имеем дело с классикой политического абсурда и произвола, то есть с ярким примером противоречия между политической волей и волей истории: между вторичной и первичной причинностью истории. Акт от 1 августа есть политическая ошибка и насилие над историей. С возрастанием цены политической ошибки убывает право на политическую ошибку. Противоречие между политической волей и волей истории стремится к максимуму, когда политическая ошибка совершается без права на ошибку. В моменте исторической свободы от 1 августа 1914 речи нет о спонтанной исторической катастрофе, не зависящей от политической воли. 1-я мировая война есть политически организованная катастрофа по одному из двух вариантов, предоставленных историей на свободный политический выбор: мирный - военный вариант: некритический - критический. Поскольку максимальной степенью свободы политической воли обладают самодержцы, постольку они и являются здесь первыми ответчиками, а вторыми - их советчики: дворы. Историческая ответственность за 1-ю мировую войну велика есть, как ни крути, и несколько понизится, только если показать, что мировой кризис, занявший Красно-коричневую эпоху и получивший завязкой 1-ю мировую войну, исторически необходим вообще как таковой, в том или ином варианте. В этом случае ответственность за военную завязку кризиса ставится в зависимость от исторической альтернативы: более или менее критический вариант истории. Предположим, что при вхождении в эпоху 1913-46 воля истории есть воля к мировому кризису. Во-первых, таким предположением ничуть не выявляется необходимость тотальной войны. Во-вторых: чем выше вероятность естественноисторического кризиса, тем меньше извинений у политики, усугубляющей кризис искусственным образом. В-третьих, ответчики за 1 августа лишены права на ошибку по причине предсказуемости катастрофических последствий. В-четвертых, никакая провокация, хоть сараевская, хоть суэцкая, хоть карибская, не дает права на политическую ошибку. В-пятых, ситуация сараевской провокации не представляет особой политической сложности и не требует какой-то политической гениальности, чтобы успешно избежать ошибки, была бы добрая воля к миру. Сараевский выстрел есть зауряднейшая в истории провокация, отлично сгодившаяся в предлог, но не в аргумент для экзальтированной и уже поэтому неадекватной политики, утратившей симметричность реакций и менее всего мотивированной подобающим сознанием исторической необходимости.

Если не игнорировать известную психологическую зависимость политических субъектов и всех участников истории от того, что зовется веяньями времени и духом эпохи, то в теории циклов сей ветер времени, состоящий в воздействии исторических реалий на человеческое сознание и ориентирующий политическое мышление в определенном направлении, надо назвать квантовым ветром, коль скоро историческое время квантовано. Как фактор влияния на самоопределение в истории участников истории квантовый ветер есть историческая сила, воздействующая на положение дел в истории через умонастроения в обществе. Этим, однако, ни на йоту не умаляется свобода участников истории. Если один из них держит нос по ветру, а другой идет против ветра, оба равно свободны в своей политической позиции. При вхождении в эпоху, получившуюся Красно-коричневой, история характеризовалась нагнетанием атмосферы войны, чем дальше, тем больше. Но если в 1912 Вильгельм не поддался на генеральские подстрекательства к войне, а через два года поступил противоположно, - в обоих случаях это есть одинаково свободный акт политической воли со стороны кайзера. Ситуация сараевской провокации - типичная в истории ситуация свободного политического выбора между военным и мирным решением. Например, Иван III Великий не последовал ни примеру Дмитрия Донского, ни настояниям воинственных радетелей веры и самовластно, то есть свободно, предпочел переправе через Угру стояние на Угре, что послужило скорее к пользе Российского государства, нежели во вред. Петр I Великий, наоборот, счел нужной Северную войну, самовластно спровоцировал ее и выиграл ее, что послужило к пользе России во времена Петра, а с высоты сегодняшней точки зрения, итоги Северной войны не считают вредными для себя и шведы. Наполеон счел нужной русскую кампанию, совершенно свободно затеял ее и тем самым сделал жестокую политическую ошибку, ступив в полтавский след Карла XII. Последний Романов, в числе последних своих политических чудачеств, счел нужным отречься и сделал это не под дулом пистолета, посему нет оснований считать это несвободным политическим актом, при наличии оснований считать это еще одной серьезной политической ошибкой, наряду с ошибочной балканской и дальневосточной политикой. Воля Кеннеди к миру в моменте проверки нервов у Берлинской стены и воля Кеннеди сначала к войне, потом к миру в карибских Фермопилах - это противоположные, но одинаково свободные политические позиции, что бы там ни говорили о несвободе этого и любого другого президента. Той степени свободы, которой располагал Кеннеди, не говоря уж о Хрущеве, было достаточно для развязывания 3-й мировой войны. В случаях вроде перечисленных подлежит дискуссии, насколько это исторически необходимые и насколько излишние (правильные и ошибочные) политические акты и позиции, но нет оснований считать их несвободными актами и позициями. Следовательно, в перечисленных случаях мы лицом к лицу сталкиваемся с политической вариантностью истории.

Участие в истории есть или собственно политика, или влияние на политику. Не существует аполитичных гражданских позиций, то есть никак не влияющих на политику, а с тем и на историю. Не существует граждан, не участвующих в истории. Историческая ответственность тотальна. Это верно и для демократии, по ее определению как народовластия, и для автократии, ибо она сильна народной поддержкой. Мера личной исторической ответственности соответственна мере влияния участника истории на историю, другими словами, мере личного вклада в историю. Собственно политика есть прямое влияние на историю, в противоположность опосредованному влиянию на историю посредством влияния на политику, например, посредством дворцовых интриг. Не существует политики, никак не влияющей на историю, и не существует влияний на политику, никак не влияющих на историю. Политическая воля есть проводник воли истории. Чего хочет история? - таков основной вопрос политики в самой общей и простейшей постановке. Политическая воля входит в противоречие с волей истории тем больше, чем меньше политика адекватна в ответе на свой основной вопрос. Неадекватная политика есть политика ошибок. Поскольку талант столь же редок в политике, как и в любой другой области, постольку политика ошибок есть распространенное явление. Да и гениальные политики ошибаются и жестоко. Держа в виду вопрос о праве на политическую ошибку, сопоставим сараевский момент исторической свободы и мюнхенский момент исторической свободы. До сих пор неочевиден возможный оптимальный выход из запутанной ситуации 1938. Сопоставимая по степени риска, ситуация 1938 несопоставима с ситуацией 1914 по степени сложности. В ситуации 1938 минимизирована сама возможность безошибочной политики и тем самым предоставлено некоторое право на политическую ошибку, имея в виду под правообладателем, разумеется, добрую политическую волю, а не злую. Будучи насильницей над историей, а не исполнительницей воли истории, злая политическая воля беззаконна и лишена права участия в истории. Это есть право доброй политической воли, и только ее касается парадокс права на ошибку без права на ошибку. Парадокс в том, что право на ошибку, с одной стороны, исключено высокой ценой ошибки, а с другой стороны, предоставлено исторической необходимостью исторического самоопределения в сложных исторических условиях, объективно повышающих вероятность политической ошибки. Ответственность за политическую ошибку понижается с повышением объективной вероятности ошибки в сложной исторической ситуации. Когда степень сложности исторической ситуации максимальна, тогда всякое политическое решение есть решение наугад и наудачу, и возникает апория минимальной ответственности, хоть в пассивной (выжидательной) политике, хоть в активной политике типа наполеоновской и ленинской, мол, ввяжемся в драку, а там посмотрим. В этой связи обычно говорят о необходимости вообще взять ответственность, отбросив страх ошибки. Но ответственность-то минимизирована повышенной сложностью ситуации. Взятие минимальной ответственности равносильно уходу от ответственности, а это безответственно. Чем выше цена ошибки, тем безответственнее взятие минимума ответственности за вероятную ошибку. Парадокс права на ошибку без права на ошибку действителен не только в политике и особо демонстративен в медицинской практике. Сложный политический выбор принципиально идентичен принятию врачебного решения при вероятности врачебной ошибки. Ответственность за врачебную ошибку не есть вина, когда врачебное вмешательство произведено, во-первых, со знанием дела (профессиональный аспект), во-вторых, с сознанием врачебного долга (моральный аспект). Надо полагать, парадокс права на ошибку без права на ошибку имеет аналогичное решение в политике, требуя одновременно профессиональной состоятельности и моральной состоятельности политического субъекта как исполнителя государственного долга.

Историческая ответственность дифференцирована как первичная и вторичная в кванте исторического времени. Например, ответственность за пересмотр итогов 1-й мировой войны путем развязывания 2-й мировой войны есть вторичная историческая ответственность в эпохе по отношению к ответственности за 1-ю мировую войну. В данном случае первичная ответственность есть ответственность за эпохальную завязку, действительная во всем объеме эпохи как ответственность за последствия 1-й мировой войны, выстроившиеся в причинно-следственную связь эпохальных событий в квантвом русле эпохи, взятом в событийную вилку мировых войн. Большевики и нацисты несут вторичную историческую ответственность в эпохе и за эпоху, ибо пролезли в историю через пролом во времени, проделанный взрывом 1-й мировой войны. Ответчики за эпохальную завязку в виде 1-й мировой войны разделяют ответственность за все те эпохальные события, которые берут причинно-следственный исток в военной эпохальной завязке. Это в наибольшей мере касается Октября и октябрьских последствий мировой истории. Похоже, что в немалой мере то же касается и эпохальной развязки в виде 2-й мировой войны, хотя за реваншистскую раскрутку последствий 1-й мировой войны ответственны другие лица. Вторичная историческая ответственность, разумеется, не входит в состав первичной исторической ответственности, иначе главными нюрнбергскими подсудимыми должны были бы быть Николай и Вильгельм, а главарей расистского Рейха следовало бы признать невиновными. 2-я мировая война стала реальностью не столько за счет наследия прошлого в виде исторических обстоятельств, сложившихся в эпохальной завязке и фиксированных Версальской системой (1919-39), сколько за счет привнесения в историю новых исторических обстоятельств и возможностей, особенно что касается детерминизма 2-й мировой войны Великой депрессией, обеспечившей рождение предъявителя версальского счета: Третьего Рейха. Великая депрессия разразилась по центру эпохи при разделении квантового русла эпохи на квантовые русла квинт. В микроквартале 1921-30 мир пребывал в эйфории индустриального бума и имел бы объективные основания считать изжитыми последствия 1-й мировой войны, кабы они не напомнили о себе, после того как на разломе Уол-стритского рубежа (1930) создалась новая критическая ситуация, послужившая трансмиссией мировых войн. Кстати добавить, рождение тоталитарного Рейха из свободы, из плебисцита, - это образцовый пример феномена излишней свободы. То же касается рождения тоталитарной России из свободы: из русского Февраля. В обоих случаях свобода напоминает свалившуюся с неба собственность (дармовщину), которой собственник не в состоянии распорядиться должным образом и пускает по ветру. Свобода излишня всегда, когда свободная воля участников истории противоречит воле истории. 1-я и 2-я мировые войны - это дичайшие плоды свободы политической воли, но это еще не предел политической дури, ввиду угрозы 3-й мировой войны. Поскольку это исторически излишние плоды, постольку излишня и породившая их свобода, при необходимости принципа свободы политической воли как такового.

Актом политической свободы от 1 августа 1914 история загнана в тупик. Создалась ситуация гордиева узла, который история разрубила, во-первых, посредством 2-й русской революции в точке 1917. Сего оказалось недостаточно для выхода из тупиковой исторической ситуации. У Версальского рубежа (1919) последовали, во-вторых, революции в Австрии и Германии, означавшие конец войне. Это имеет смысл противодействия со стороны истории действию со стороны политики. Это следует рассматривать как пример разрешения противоречия между политической волей и волей истории. Спонтанность революционных событий, положивших конец мировой мясорубке, возводит их прямиком к первичной причинности истории без посредства политической воли. Вообще революция европейского образца служит множественным примером явления, которое позволим себе назвать прямым волеизъявлением истории. Не забудем, что есть исторически необходимые (естественные) революции, востребованные историей, и есть излишние (искусственные) революции, обтяпываемые нечистой политикой по сволочным политтехнологиям без всякой в том исторической необходимости. Подчеркнем: как прямое волеизъявление истории русский Февраль есть отрицание тотальной войны и политики войны, а не самодержавия. Надо различать спонтанный Февраль и политический Февраль: естественноисторическое событие и политическую раскрутку естественноисторического события. Спонтанный Февраль гласит об исторической необходимости свертывания тотальной войны и об ошибочности политики войны, не более того и не менее того. Коль скоро после Февраля русская политика войны, противоречащая воле истории, остается в силе, постольку развитие Февраля в Октябрь отвечает воле истории как разрешение противоречия. В ситуации 1917 имеет место конфликт исторических необходимостей, представленный в России, во-первых, необходимостью свертывания 1-й мировой войны, во-вторых, необходимостью сильной и устойчивой формы правления вплоть до диктатуры, востребованной историей по факту анархии, вызванной Февралем. И только в третью очередь в анархической ситуации 1917 сколько-нибудь достоверна историческая необходимость реконструкции самодержавия через установление зыбкой и мимолетной республики по классическому англо-французскому варианту революции. Если Февраль удовлетворяет лишь третьестепенной и сомнительной исторической необходимости момента, то Октябрь удовлетворяет обеим первостепенным и очевидным историческим необходимостям момента, обеспечивая выход России из войны и обеспечивая диктатуру как альтернативу самодержавию против анархии. Приход диктатора как отрицание революционного хаоса отвечает формуле европейской революции. Все дело в том, что это за диктатор. Несостоявшаяся корниловская диктатура - это противоположность большевистской диктатуры. В моменте 1917 обе отчасти отвечают, отчасти противоречат воле истории из-за конфликта исторических необходимостей в моменте. В вилке Февраля и Октября Россию понесло в вихре противоречий. Европейская революция вообще противоречива, а русская революция противоречива в высшей степени. Она обтяпана в моменте 1917 чисто политически по историческому случаю, а не по исторической необходимости, и отвечает воле истории не далее момента 1917, ибо далее реализовалась варварская тоталитарная альтернатива просвещенной монархии, почему Октябрь есть контрреволюция, а не революция. Вообще говоря, революцией называется резкий прогрессивный поворот, то есть эволюционное событие: скачок. В своем тождестве с эволюционным скачком революция носит затяжной характер, например: НТР в объеме Блока НТР. Как сиюминутное историческое событие, относящееся к такому-то историческому моменту, например к моменту 1789 во Франции, революция не тождественна эволюционному скачку, но есть производное от скачка как функция от функции, работающая в текущем моменте на эволюционную цель. Это - противоречивая работа: конструктивная и деструктивная. Противоречие революции заключается, как известно, в том, что с эволюционным смыслом революции, состоящим в реформаторской реконструкции истории, не вяжется деструкция истории, производимая революционной анархией и революционной диктатурой.

Слишком хорошо известно, что русская монархия образца 1913 слишком хорошо себя чувствовала, чтобы последовавший коллапс самодержавия носил естественный, а не искусственный и суицидальный характер. Спрашивается: чем отличается историческая необходимость 1-й русской революции, не вызвавшей коллапса, от исторической необходимости 2-й русской революции, вызвавшей коллапс? Да ничем, если иметь в виду эволюционный смысл революции, предполагающий реформы, которые могут инициироваться и успешно проводиться сверху без всяких системных коллапсов и гражданских войн, как, например, столыпинские реформы. Русский коллапс, равно как и австро-германский коллапс, - это исторический суицид, проделанный монархиями посредством политики ошибок. В тупиковой ситуации 1-й мировой войны история поставлена перед необходимостью коррекции самой себя в порядке противодействия дуроломной политике. В результате в России произошел системный коллапс и откат в прошлое в виде варварского дубликата сколлапсировавшей системы, коль скоро к власти пришли варвары и террористы, ничего другого неспособные привнести в историю, кроме варварства и террора. Советский вариант истории следует считать классикой политической вариантности истории, равно как и насилия над историей. Политическое насилие над историей тормозит эволюционный ход истории и обращает историю вспять, с тем или иным успехом. Откат в прошлое есть пауза в историческом развитии. Так и назовем это исторической паузой. Надо иметь в виду прежде всего естественноисторическую паузу, которая напрямую, без посредства политики, обусловлена эволюционными закономерностями, то есть исторически необходима, и которая в чистом виде есть цивилизационный спад или коллапс, происходящий по исчерпании жизненного цикла цивилизации в русле трансмиссии цивилизаций и трансмиссии эволюционных ступеней. Например, средневековая пауза есть трансмиссия античной и европейской ступеней в вилке античного скачка и европейского (позднеисторического) скачка. Так и назовем это трансмиссионной паузой. Противоположность - тормозная пауза типа советской паузы и монгольской паузы в русском развитии. Советская пауза заключается в торможении хода эволюции в направлении гражданского общества. Советское торможение эволюции проделано паразитарным образом за счет работы эволюции в режиме НТР. Советская система всеми своими успехами обязана НТР и почерпнула свою живучесть не в ленинской голове и, тем более, не в сталинской, а в творческом потенциале народа, обращенного в советскую веру. Вслед за запоздалым русским ренессансом 19 века творческий потенциал русской нации продолжил свое раскрытие в 20 столетии силою эволюции, а не партийной инквизиции, державшей национальный интеллект у параши и щадившей творческие мозги нации только из инстинкта самосохранения. Сказать, будто бы Россия обязана научно-техническим прогрессом партийным каннибалам, пожиравшим ее плоть и пившим ее кровь, - все равно что сказать, будто бы первую цивилизацию заложили фараоны, а расцвет Эллады организовали афинские стратеги.

Сегодня, во времена сидения на бочке с плутонием, имеется вероятность возникновения апокалипсической паузы политического происхождения. Назовем это также нулевым вариантом истории и назовем вероятность критического хода истории критической вероятностью. Высокая и низкая критическая вероятность различается по простому критерию напряженности, характеризующей текущий момент и текущее время. Критическая вероятность повышена, например, в моменте сараевской провокации и в моменте карибской провокации за счет скачка напряженности, то есть за счет возникновения критических условий, при которых вероятность критического варианта истории приобретает максимальную степень актуальности. Не считая форс-мажора внеисторического происхождения типа природных катаклизмов, критическая вероятность повышается политическим образом, как в сараевском и карибском случаях, и экономическим образом, как, например, в случае Великой депрессии. Историческая ответственность, разумеется, не подлежит списанию на критическую вероятность. В условиях НТР, за счет милитаризации НТР, вероятен нулевой вариант истории, вместе с чем историческая ответственность взвинчена по максимуму, беспрецедентному в истории. Вообще вероятность кризисов, больших и малых, перманентна в истории и предполагает самоопределение участников истории, ведущее либо к снятию исторической угрозы, либо, напротив, к ее нарастанию и к переходу критического варианта истории из сферы возможности в сферу реальности. Самоустранение от самоопределения в истории невозможно. Самоустранение от самоопределения есть разновидность самоопределения. Относительно исторических угроз политика поставлена перед альтернативой: или что-то менять в существующей системе безопасности, или сохранять статус-кво. Сохранение статус-кво относительно исторической угрозы есть сохранение угрозы, потенцированное противоположным исходом: или самоликвидацией угрозы силою латентных исторических процессов, или реализацией угрозы, например, из-за какой-нибудь дестабилизации ситуации по политическим, или экономическим, или внеисторическим причинам. В той мере, в какой критическая вероятность зависит от политики и в какой политика зависит от критической вероятности, историческая ответственность определяется критической вероятностью.

В течение тормозной исторической паузы, например советской, история долженствует сделать, так сказать, обходной эволюционный маневр, дать крюк и сделать круг, дабы получить на выходе кванта времени, занятого паузой, плановый эволюционный результат. Описывая попятные круги, история латентным образом описывает витки эволюционной спирали. Делая откатные паузы, история шагает вперед и только вперед: к своей эволюционной цели. Тормозная пауза есть время эволюционной работы по восполнению эволюционных потерь. Надо полагать, в числе возможных вариантов имеются оптимальные и альтернативные варианты истории, противоположные относительно некоторой критической степени эволюционных потерь. Восполнение эволюционных потерь есть восполнение ущерба, нанесенного истории политикой или еще чем-либо, и исправление ошибок, наделанных политикой и вообще участниками истории, народами. Если вновь сопоставить три великие революции, в Англии и во Франции мы имеем дело явно с более оптимальной вариантностью истории, нежели в России. Советский откат произошел через коллапсический сброс эволюционных параметров, приобретенных Россией в Империалистическом периоде от александровских до столыпинских реформ включительно. Эволюционные потери суть обнуление результатов некоторой эволюционной работы. В точке 1913 русская монархия оказалась перед альтернативой: либо дальнейшая модернизация в столыпинском духе (оптимум истории), либо системный коллапс (противоположность оптимума). Перед такой же альтернативой оказались в свое время английская и французская монархии. Первая здравствует поныне, использовав свой исторический шанс продолжить свое историческое существование, как говорится, шагая в ногу со временем. Французская монархия, как и русская, не использовала свой шанс, но ее преобразование в республику произошло поэтапным и сбалансированным образом, заняв Период Промышленного переворота (см. п.4 §19). В России в один момент вырублено варварами под корень цветущее и плодоносное древо Российского государства, взращенное эволюцией в Позднеисторическом цикле вряд ли для такой топорной участи в итоге цикла, хотя такой вариант истории заложен в истории как возможный и, стало быть, закономерный. Возможное в истории закономерно, иначе оно невозможно. Невозможное невозможно потому, что нет ему закона, какой сделал бы его возможным. Ограничение свободы политической воли квантовым руслом есть ограничение политики рамками возможного. Квантовое русло есть русло свободы. Во всех своих свободных вариациях, сколь угодно противоречивых, политика остается в рамках возможного: в рамках квантового русла. Квантовое русло есть русло целенаправленного хода истории в кванте времени к некоторому запланированному и при всех вариантах истории не случайному эволюционному результату на выходе кванта. Все варианты истории, данные историей на политический выбор в моменте исторической свободы, восходят к эволюционной причинности истории и потому ведут разными путями к одной эволюционной цели в таком-то кванте времени, например, в Советском периоде. Порядок вещей, возникающий в истории из свободы участников истории, не может быть каким угодно, а может быть таким-то, таким-то и еще вот таким-то: выбирай. Наполеоновский порядок, советский порядок, нацистский порядок вещей в истории закономерны, но это еще не значит, что они оптимальны или оптимальны в равной мере, если вообще оптимальны. Что исторически закономерно, то исторически необходимо, но если только оно именно исторически закономерно, а не по политическому произволу, чья собственная закономерность восходит к принципу свободы воли и к мотивации воли, а не к принципу эволюции. Если, например, исторически необходима революция или сильная власть, это, уж конечно, не значит, будто бы исторически необходимы революционные зверства, тотальные войны, Гулаг, Холокост и прочие закономерные продукты злой воли и человеческой дури. Если взять в сумме первичную (эволюционную) и вторичную (политическую) закономерность в подоплеке такой монстроидальной системы, как Третий Рейх, то оная суммарная закономерность разительно напоминает закономерность фурункула на теле. Этого вообще не скажешь о наполеоновской империи и не скажешь так однозначно о советской империи, имеющей очень веское историческое оправдание в дате 1945 по факту основного вклада, внесенного советской Россией в ликвидацию расисткого гнойника на белом теле Европы. Варианты истории равноценны как варианты эволюционной работы с одним эволюционным результатом и неравноценны относительно оптимума истории, характеризующегося нулем эволюционных потерь или их некоторым нормативным минимумом.