Поиски Империи

Содержание

После тишайшего Алексея, а также тишайших из его детей (Федор, Софья) наступили наконец громкие времена, Россия заговорила в полный голос. Сначала гремел глас Петров, потом тише, но твердо Екатерины, двух Анн, Елизаветы и, наконец, голос Екатерины II, который услышала вся Европа. Голоса императоров были воедино слиты с голосом нового властвующего класса — дворянства. Новый класс с блеском решил военные (свои) задачи, а затем с не меньшим блеском принялся за решение вроде бы чуждых для него вопросов. Речь идет о рождении великой русской светской культуры, которая в конце XVIII и начале XIX веков была всецело дворянской. Карамзин, Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Лермонтов сделали русскую литературу выдающимся явлением, а Толстой и Достоевский уже возглавили мировой литературный процесс.

Впервые в своей истории в 1801 году Россия перешла на ритм Запада. После 1000 лет хождения по восточному и имперскому ритмам такой переход не мог оказаться безболезненным, Россию залихорадило, затрясло. Стоит ли после этого так сильно удивляться тому факту, что, пройдя всего две фазы в западном ритме (1801 — 1873), Россия вновь запросилась в ритм имперский. Отчего произошло отторжение русским телом западной крови, можно говорить очень долго: тут и неподготовленность народа к политической активности, и позор крымской войны, нежелание уступить рычаги управления страной экономическим структурам и т. д.

В нашу задачу пока не входит объяснение рождения Империи, а лишь описание ее поисков. При этом поиски первых фаз всегда особенно трудны и затуманены. Впрочем, к четвертому своему имперскому циклу Россия уже набрала настолько большую энергию, настолько великую мощь, что ее первая фаза если и оказалась туманной, то лишь по общему настроению мистических блужданий, по общей атмосфере конца света, а отнюдь не по количеству самых подробных и тщательно прорисованных деталей. Таким образом, если в первой фазе 1 России был дефицит фактов, дефицит событий, то в первой фазе 4 России событий избыток, персонажей хоть отбавляй, более того, невероятное, избыточное количество версий, проекций времени, предшествующего катастрофе 1917 года. Согласно одной версии (проекции) — это время реакционного переворота, другая версия напирает на экономический подъем, мощные экономические реформы, третья во главу угла ставит возникновение и создание в эти 36 лет большевистской партии, четвертая делает упор на обстоятельства гибели монархической идеи, разложение как в дворянской среде, так и в царской семье.

Все эти версии имеют право на существование, в том числе и версия о неком еврейском бунте 1917 года, ставшем ответом на былые еврейские погромы, ибо погромы начались именно в 1881 году (Елизаветград, Киев, Одесса).

Версию о революционной эстафете, прошедшей через все 36-летие, также очень легко подтвердить, ибо все эти годы насыщены бесконечной чередой покушений, терактов, революционной борьбы. Собственно, 36-летие и началось с одного из таких революционных актов. Именно убийство Александра II Освободителя неожиданно выключило третью фазу из западного цикла, сбросило время на нуль и переключило его в имперский регистр. На Александра II покушались долго и упорно, были в этом деле Каракозов и Березовский, взрывали поезд, взрывали императора в Зимнем дворце, однако с датой покушения никто так и не угадал (1866, 1867, 1879, 1880), пока за дело не взялся Игнатий Гриневицкий и ее величество Время. Именно 1 марта 1881 года (мартовский импульс, год Змеи) убийство свершилось, и «Народная воля» начала кровавый путь первой фазы.

Уже в 1882 году Г. Плеханов и В. Засулич переводят на русский язык «Манифест коммунистической партии». В 1883-м основана группа «Освобождение труда» (Плеханов, Аксельрод, Засулич). Именно этот момент принято считать отправной точкой русского марксизма. В 1893 году в Санкт-Петербург переезжает Владимир Ульянов (с 1901 года Ленин). В 1895 году Плеханов встречается с Лениным и социал-демократические кружки объединяются в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». В 1898 году образуется РСДРП, в 1900 году выходит первый номер «Искры». В 1901 создается партия социалистов-революционеров (эсеров). В том же году эсер Карпович убивает министра народного просвещения. Его примеру следуют все более и более многочисленные революционеры. Обстановка хоть и преждевременно, но накаляется до предела. С самого начала 1905 года, не дожидаясь мартовского импульса, 22 января (новый стиль) случилось Кровавое воскресенье, а затем все то, что мы называем революцией 1905— 1907 годов. Террор мистического наката революция не прекратила. Эсеры, эсдеки и прочие деятели крепли в борьбе за жизни царских чиновников, а чаще за царские деньги (Камо, Сталин и пр.), и когда в 1917 году возник момент безвластия, революционеры (конспираторы, экспроприаторы и просто террористы) организованно и планомерно захватили брошенную власть.

Эта версия в разных, правда, формах поддерживается как коммунистами, так и антикоммунистами, одним словом, теми, кто чрезмерно зациклен на том, что 1917 год открыл новую эпоху в истории России, а предшествовавшие ему 36 лет готовили приход этой эпохи. Есть, правда, взгляд, согласно которому революционная деятельность ничего не дала, режим без всякой связи с террористами и экспроприаторами гнил себе и гнил, пока наконец не сгнил совсем. Перед смертью, стало быть, он становился все реакционнее, омерзительнее и зловоннее. В этой версии много говорят об антисемитизме, погромах, насильственной русификации Польши и Финляндии, упрекают Александра III в том, что он свернул либеральные реформы Александра II, отстранил либеральных министров, ввел жестокие законы, всюду ограничивал права и свободы. Продолжать можно долго: закрытие «Отечественных записок», введение контроля Священного Синода над всеми начальными школами, циркуляр о «кухаркиных детях», упразднение должности мировых судей, земская и городская контрреформы, значительно сузившие избирательные права, запреты, запреты... Николай II, по этой версии, продолжает самодержавную реакцию. Ну, конечно, достается последнему русскому императору за вторую двенадцатилетку: поражение в войне, революция, кровь, Распутин, мировая война и совсем уже безвольные и бесславные последние дни, отречение, арест и далее... Безусловно, эта версия столь же правомерна, как и другие, хотя в ней как-то не видно будущего, а виден лишь конец света, обрыв во времени, гибель, ведущая к полному и окончательному небытию. Пропасть... Тьма... Бездна.

Более веселой, хотя и откровенно однобокой, выглядит версия, по которой вообще ничего дурного с Россией в 1881 году не случилось, а пошла она всего лишь в формированное безрыночное индустриальное восхождение, дабы догнать оторвавшуюся от нее Европу (не говоря уже об улетевшей запредельно далекой Англии). Эта версия находит множество блестящих подтверждений во всевозможных цифрах урожаев, добыч, доходов, особенно же длине железных дорог (ну какая же первая фаза без транспортного бума?). Кажется, что за 36 лет Россия проходит весь путь, что прошла Англия за 150 лет. Телефон, трамвай, уголь, чугун, сталь и рельсы, рельсы... К сожалению, в этой версии обычно ничего не говорится о неизбежности 1917 года. Напротив, говорят о том, что кабы не большевики, не мировая, а потом гражданская войны с разрухой, то быть бы России и царской, и богатой, и свободной, и могучей.

Еще одна проекция дореволюционных времен, не претендующая на первичность, показывает нам мир больших художников, поэтов, артистов и т. д. очень талантливых, почти гениальных, но с некоторой гнильцой, отчего их нельзя назвать вершиной русской культуры (золото), но любимой частью русской культуры (серебро). А время соответственно «серебряным веком.

Достоевский умирает в 1881 году, Тургенев в 1883 году, Толстой живет, но очень сильно изменяется, его теперь больше привлекает драматургия, публицистика, философия. Вслед за Толстым и вся русская литература смешается в сторону более иллюзорных разрядов литературы. Русская драматургия обогащается пьесами Льва Толстого Горького, открывает огромный чеховский мир. Русская поэзия обогащается невероятным по своей длине списком громких имен: на смену одинокому Афанасию Фету приходят Александр Блок, Андрей Белый, Юргис Балтрушайтис, Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Владимир Маяковский, Николай Гумилев. Игорь Северянин, Вячеслав Иванов и еще очень многие великолепные поэты. Центр литературной жизни явно перешел от прозы к поэзии. Настроение безнадежности, неприятие жизни, путаница, безверие — все это не мешает поэзии, делает ее глубже, искреннее, тоньше. Но для прозы, по крайней мере для русской прозы, нужно хоть что-то понимать в течении жизни, хоть в чем-то быть уверенным. Однако никакой тверди в предреволюционном 36-летии не было, все было шатко, все было зыбко.

Сводя воедино все упомянутые проекции, структурный гороскоп может, в который уже раз, подтвердить основные параметры первой имперской фазы — относительно мирное (внешне) существование (недаром Александр III пронзая Миротворцем) при постепенном накоплении чудовищной внутренней энергии, существование все 36 лет фазы в неком слепом поиске, мистических прозрениях, бесконечном предчувствии грядущих катаклизмов. (Среди таких мистических событий наиболее известны Ходынская трагедия 18 мая 1896 года, гибель «Варяга» 9 февраля 1904 года, падение Тунгусского метеорита 30 июня 1908 года, убийство Григория Распутина 17 декабря 1916 года.)

Все, что в дальнейшем произойдет в имперском цикле, в той или иной степени уже должно быть заявлено в первой фазе. Будущая тотальная индустриализация всей страны (2-я и 3-я фазы) уже проглядывает в экономическом прорыве конца XIX века. Кровь, пролитая на Ходынском поле, а потом 9 (22) января 1905 года («Кровавое воскресенье»), многократно повторно лилась в битвах гражданской войны, в годы массового террора и даже в третьей фазе (Новочеркасск-62). При желании можно углядеть в первой фазе даже признаки будущего всевластия технократии, недаром один их самых известных и прославленных министров первой фазы — Сергей Юльевич Витте закончил физико-математический факультет университета, а не юридический.

Очень принципиально для поисков Империи, чтобы обнаружились свидетельства того, что первая фаза гораздо более связана с будущими большевистскими временами, чем с временами Александра II и Николая I. Таких свидетельств достаточно много. Так, историк М. Покровский писал: «80-е годы темной полосой пересекли историю русской интеллигенции и русской культуры вообще. Что-то остановилось, что-то переломилось... То была пора перелома в русском народном хозяйстве, а вместе с тем и во всей народной жизни». Еще более определенно суждение Ричарда Пайаса: «Между 1878-м и 1881 годами в России был заложен юридический и организационный фундамент бюрократически-полицейского режима с тоталитарными обертонами. Можно с уверенностью сказать, что корни современного (советского.— Авт.) тоталитаризма следует искать скорее здесь, чем в идеях Руссо, Гегеля или Маркса». I

Ну и, наконец, о главном. В 1997 году Россия уже 8 лет I как в четвертой фазе 4 России, четвертая фаза — это наше настоящее, наше ближайшее будущее, то, что интересует нас как жителей, как родителей, как людей, кровно связанных с русской культурой. В этом смысле интерес к первой фазе необычайно велик, ибо четвертую фазу в гораздо большей степени предсказывает первая фаза, чем вторая и третья.

Вспомним еще раз ситуацию перед 1881 годом. Два гиганта — Толстой и Достоевский — создают шедевр за шедевром: 1869 — «Идиот», «Война и мир», 1873 — «Бесы», 1877 — «Подросток», «Анна Каренина», 1881 — «Братья Карамазовы». Постепенно становится ясно (или не ясно, но все равно чувствуется), что это уже не совсем литература, а некая надлитература, то ли пророчества в виде романов, то ли романы-обобщения. В любом случае судить Толстого или Достоевского по меркам стилистического совершенства или психологической достоверности персонажей, все равно что заставлять академика пересдавать кандминимум. От Толстого и Достоевского один шаг до высшей ступени литературы, в которой воедино сольются религия, наука и искусство. Однако один шаг этот столь велик, что для него понадобился целый имперский цикл, тот самый, в котором мы живем (1881—2025). При этом, зная структурное строение имперского 144-летия, мы должны понимать, что вторая и третья фазы («темное время») формируют новую литературу скрытым образом, наяву пытаясь подражать достижениям литературы 3 России, и лишь первая фаза парадоксальным образом должна пророчествовать о грядущей синтетической литературе.

Действительно, вторая фаза (1917—1953) не продолжила современный литературный и культурный процесс, открутив назад, к Островскому, Грибоедову, Гоголю, Пушкину. Третья фаза (1953—1989) вспомнила о Достоевском и Толстом и вплотную подошла к тем задачам, что успела сформулировать первая фаза (1881 — 1917), а решит их только четвертая (1989—2025).

Таким образом, нам осталось всего-то навсего найти в чудовищном ворохе событий первой фазы главное, неожиданное, принципиально-непредсказуемое, в определенном смысле опережающее свою эпоху явление, которое почти целиком умрет во второй и третьей фазах, чтобы воскреснуть на новом уровне в четвертой фазе и светом новой истины залить полмира. Без особого риска ошибиться можно назвать это явление русской религиозной философией.

Посудите сами, могла ли Россия, столь долгие годы отдавшая постижению Бога свой самый напряженный духовный поиск, завершить на вполне светской ноте. Впрочем, структурный гороскоп как всегда опирался не на абстрактные умозаключения, а на факты. Факты же таковы, что с 1881 по 1917 год в России произошел небывалый и ничем не оправданный всплеск философских поисков и открытий, о чем в последующие 72 года старались совершенно забыть.

В предлагаемом перечне использованы формулировки, взятые из обыкновенного совдеповского «Философского энциклопедического словаря», впрочем, изданного в самом конце третьей фазы, что очень символично, в 1989 году!

Первым вспоминают обычно Владимира Соловьева (1853—1900), выдвинувшего идею «всеединства». «Избрав своим философским делом оправдание "веры отцов" на "новой ступени разумного сознания" и отвергая материализм революционно-демократической мысли, Соловьев предпринял наиболее значительную в истории русского идеализма попытку объединить в "великом синтезе" христианский платонизм, немецкий классический идеализм и научный эмпиризм».

Именно Соловьев «стоит у истоков "нового религиозного сознания"» начала XX века: богоискательства и религиозной философии Н. Бердяева, С. Булгакова, С. и Е. Трубецких, П. Флоренского, С. Франка и других» (ФЭС). Остается добавить, что основные идеи родились уже в имперском цикле, в 80-е и 90-е годы.

Николай Бердяев (1874—1948) жил долго, однако для России он был потерян в 1922 году, а стало быть, весь остался в первой фазе. «Отказываясь монистически строить свою философию, выводить ее из единого принципа, Бердяев развертывает ее как совокупность нескольких независимых комплексов»... (ФЭС). Запомним эти слова, они нам еще пригодятся.

Лев Шестов (1866—1938). Полжизни прожил за границей и русским философом является достаточно условно, в любом случае если и связан с Россией, то лишь первофазной, ибо в 1920 году был уже в Париже. «Борьба Шестова с разумом приобретает гиперболический характер: познавательная устремленность отождествляется с грехопадением человеческого рода, подпавшего под власть "бездушных и необходимых истин"» (ФЭС).

Василий Розанов (1856—1919) встретил имперский ритм 25-ти лет, как и Шестов «вырос» из Достоевского. «Он отстаивал сопряжение искусства, мысли, социальной практики с эмпирической полнотой жизни и миром национальных и народных традиций» (ФЭС). И если отсечь его полусумасшествие и раздвоение личности, то и он вполне годится, чтобы стать пророком грядущей интегральной науки.

Николай Лосский (1870—1965). Сверстник Ленина, жил долго, философствование безусловно продлевает жизнь. Однако в России пребывал лишь до 1922 года (все тот же пароход), а потому принадлежит все той же пер фазе. «Главная задача философии, по Лосскому,— построить "теорию о мире как едином целом" на основе прежде всего религиозного опыта. Основные черты русской философии, по Лосскому,— ее этический характер, религиозная реалистичность и синтетичность» (ФЭС).

Николай Флоров (1828—1903), этот удивительный лиотекарь, родился одновременно с Львом Толстым, о ко в отличие от многословного Льва ничего не печатал, став тем не менее основателем русского космизма. «Фи софию общего дела» публиковали уже его ученики. I надлежность его первой имперской фазе не вызывает сомнений.

Наконец, главный для нас — отец Павел Флоренский (1882—1937). Он безусловно свой в первой фазе, однако не так уж чужд и второй фазы, которой не был отвергнут так решительно, как другие, ибо получил кроме богословского еще и физико-математическое образование, и одним из принципов его мысли была «интеграция идей и методов современного естествознания в рамки религиозного мировоззрения» (ФЭС).

После 1917 года это уникальное, потрясающее воображение явление массовой философской гениальности в стране; не имевшей философских традиций (по крайней мере в общепринятом смысле), мгновенно прекратилось. Продолжателями открытой линии можно считать Константина Циолковского (1857—-1935),. доживавшего свой пек в Калуге, и Владимира. Вернадского (1863—1945), вполне признанных новой властью. Нет сомнений, что философствования прощались им как людям чрезвычайно полезным зарождающейся технократии. Можно, конечно, вспомнить о Данииле Андрееве (1906—1959) или Александр Мене (1935—1990), однако достоянием культурной жизни они стали лишь в 1990 году, т. е. в четвертой фазе, когда появились их книги.

В завершение небольшой прогноз. Взращенная во второй и третьей фазах технократия (техническая интеллигенция), в четвертой фазе, так или иначе, но в значительной своей части освободится от необходимости решать лишь технические проблемы и обратится к проблемам гуманитарным. Сочетание технического или естественнонаучного мышления с широкой гуманитарной образованностью, а также широкой общественной заинтересованностью даст удивительные результаты уже в ближайшее время. Начнется создание новой (а точнее, единственной) гуманитарной интегральной науки, в которой сольются естественнонаучные принципы и критерии науки, художественные представления о красоте и истине, религиозное понимание смысла и цели бытия. И если это действительно так, то первая фаза для создания такой науки сделала блестящий задел, по крайней мере сформулировала те задачи, которые нам решать, показала те методы, которыми нам пользоваться, а главное — невероятно подняла планку и дала нам силы для прыжка.